Жизнь и другие смертельные номера

– Да. И светящийся залив. Ты был прав – это потрясающе. Такое видишь раз в жизни. – Мне вдруг стало ужасно жаль, что я не сделала хотя бы пары снимков. – Папа, а как долго вы с мамой там были?

Он ответил, что неделю, может быть, десять дней; точно он вспомнить не мог.

– Но одну вещь я помню прекрасно. Подожди секунду. Пришлю тебе кое-что по электронной почте.

Я переключила режимы на телефоне. Секунду спустя письмо от отца появилось в почтовом ящике. Я открыла его, и сантиметр за сантиметром на экране появилась отсканированная фотография моей матери. Она стояла на пляже в желтом купальнике, округлившийся живот выделялся на фоне моря. Ее руки были полны ракушек, и она смеялась.

– Я нашел это, когда разбирал коробки на чердаке пару недель назад. Хотел отправить его тебе еще на той неделе, – объяснил отец.

– Невероятно, папа. Спасибо. Я не знала, что вы с мамой ездили на Вьекес, когда она была беременна нами.

– Она была на пятом или шестом месяце, но все думали, что она вот-вот родит. Она была такая маленькая, а вас двое.

– Спасибо, – повторила я. – Ты не представляешь, как много значит для меня это фото.

– Рад, что тебе нравится. Ты так похожа на маму, дочура.

Я почувствовала комок в горле. Я много лет не слышала, чтобы кто-нибудь говорил о ней «мама».

– Это Пол похож на нее, – сказала я.

– Верно, но от кого, по-твоему, у тебя такой солнечный взгляд на мир? Ты такая же, как она.

Я покачала головой, думая о том, как похожи мы были с Полом в первые десять лет нашей жизни. Только после того, как мама заболела, он стал циничным, а я начала отрицать существование всего плохого.

– Я не была такой, пока все это не случилось, – сказала я.

– Неправда, дочура. Вот и неправда. Ты такой родилась. Пол был капризный, но – ты! Просто лежала и ворковала. Мы шутили, что это ты поешь Полу, чтобы успокоить его.

– Значит, я не… – Я не знала, как мне лучше выразиться. – Я стала такой чудачкой-бодрячкой не из-за маминого рака?

– О боже, нет. Никоим образом. Ты что, плохо помнишь себя в детстве до этого? Думаю, это естественно. Психотерапевт, к которому я тогда ходил, как-то сказал мне, что многие из твоих воспоминаний сконцентрируются вокруг этого страшного года. Но… – Отец высморкался в салфетку и продолжал: – В нашей семье столько всего происходило. Нам было очень хорошо вместе. И то, что ты и твоя мама сохраняли оптимизм даже в трудные времена, было одной из немногих вещей, которые меня поддерживали. Я просто не справился бы с этим, если бы в глубине души она не верила, что все будет хорошо.

– Но она умерла, – тихо произнесла я.

– Да, она умерла. Но знаешь же, как говорят: из жизни никто не выходит живым. И все равно она была права.

– Я не понимаю.

– Либби, вы с Полом счастливые, деятельные люди, которые живут, любят и делают мир немного лучше, находясь в нем. Именно это она называла «хорошо».

Я начала всхлипывать.

– Спасибо, папа. Я рада, что услышала это.

– Пожалуйста, Либби Лу. Я люблю тебя.

После этого я пошла в туалет и некоторое время плакала в кабинке, а потом умыла лицо холодной водой. Отходя от раковины, я чуть не столкнулась с девочкой лет восьми или девяти, не больше, которая пыталась на ходу читать потрепанную книжку «Маленький домик в больших лесах»[40]. Взглянув на меня, она нахмурилась, но я все равно улыбнулась ей, потому что маме нравилась эта книга. Я не обожала ее так, как она, но никогда не говорила об этом, потому что была счастлива просто сидеть с ней рядом и по очереди читать вслух. На самом деле я мало что помнила из «Маленького домика», кроме главной героини Лоры и ее семьи, а еще отдельных эпизодов с медведем или пантерой в лесу.

Но вернувшись к своим воротам, я кое-что вспомнила. В самом конце книги Лора говорит себе: «Это сейчас», и счастлива, потому что «сейчас» незабываемо. «Разве это не чудесно? – дочитав, сказала мама и крепче обняла меня. – Это сейчас, Либби Лу. И это все наше».

Тот вечер был самым обычным, за исключением того, что он не был смыт потоком последующих тяжелых воспоминаний. И хотя он давно прошел, он все еще был нашим.

У выхода на посадку толпились люди, отпихивая друг друга, чтобы поговорить со служащим или встать в очередь. Мне совершенно не хотелось втискиваться между ними и совершать очередной полет. Особенно этот полет, который должен быть стать началом непонятного и, несомненно, трудного отрезка жизни.

Однако, встав в очередь и медленно катя чемодан к воротам, я испытала глубокое, спокойное чувство облегчения – чувство, которого у меня не было еще задолго до двойной дозы новостей, с которых все началось. Разговор с отцом дал мне не столько прозрение, сколько новое понимание. Жизнь разрушительна, хотя и ограниченна, но при этом невероятно хороша. И что бы там ни происходило, я не могла отрицать, что хочу еще.

«Нью-Йорк, Ла-Гуардия, посадочная зона один», – донесся голос из громкоговорителя.

Я глубоко вздохнула и села в самолет.





Эпилог




Шайлоу научил меня важной вещи: чтобы четко увидеть ночное небо, нельзя смотреть в одну точку – самые яркие звезды оказываются вне зоны прямого обзора. Это касается и жизненных побед, и поражений. Хотя я полностью осознала это только несколько месяцев спустя, именно мое пребывание на Вьекесе помогло мне понять, что к чему. И даже несмотря на болезнь и расставание, все, что было, было невероятно хорошо, просто потому что было.

В конце концов меня не положили на клиническое обследование, как объяснил мой новый онколог, доктор Капур, – хотя рак распространился в брюшной полости, он не метастазировал в другие органы, что сделало мой случай благословенно простым. Мне прописали химический коктейль, который можно было принимать дома: после таблеток я часами просиживала в туалете, пока мой желудок пытался вывалиться из тела; а после крема местного применения на коже высыпали такие волдыри, по сравнению с которыми пуэрто-риканские солнечные ожоги кажутся спа-процедурами. Но поскольку лекарства вводились циклично, с перерывами на восстановление, случались и спокойные недели, когда я не испытывала ни слабости, ни тошноты, и я почти забывала, что с долголетием у меня сложные отношения.


Пол и Чарли великодушно обустроили для меня квартиру на нижнем этаже своего дома из коричневого камня. Несмотря на их гостеприимство, зимний город подавлял меня. Даже обычная поездка за продуктами или на почту требовала борьбы со стихиями, не говоря уже о пешем передвижении. Я предпочитала пялиться в высокие окна своего безопасного теплого уголка, наблюдая, как люди бегут вверх и вниз по Восемьдесят восьмой улице в любое время дня.

Однако я привыкла к Нью-Йорку так же, как раньше приспособилась к Вьекесу, и когда холод сменился нормальной температурой, а на деревьях появились почки, моя жизнь вошла в удобную колею. Если я не шла к врачу, то читала газету, потом час гуляла в Центральном парке, поле чего шла домой пообедать и немного вздремнуть. Я проводила много времени с Тоби и Максом. Мы втроем пекли печенье, читали книжки, или, если я была в настроении, отправлялись в походы (для этого требовалось, чтобы близнецы помогали мне перемещаться по улицам и метро, как заправские гиды). Несколько раз в неделю я разговаривала с Шайлоу, иногда по несколько минут, а иногда по несколько часов подряд. Временами мы обсуждали возможность его приезда ко мне в Нью-Йорк. Хотя при моем состоянии здоровья и при том, что он снова радостно летал туда-сюда, я не решалась строить конкретные планы.

Иногда мне было одиноко, но я не была одна. Часто я делала какую-нибудь легкую работу – например стояла у плиты и приглядывала за мальчиками, размешивая в кастрюле чили или переворачивая курицу на сковороде, – и чувствовала, как меня наполняет чистейшая благодарность.

И было за что. Опухоль, представлявшая собой пятно клеток в стиле Поллока[41] под самым пупком, начала уменьшаться. Чтобы это отпраздновать, Пол, который, хотя и не говорил об этом, перестал пропадать на работе с тех пор, как я переехала к ним, взял выходной и повел меня и близнецов в зоопарк. В конце апреля было холодно, и домой я шла, нагнув голову, чтобы защитить лицо от ветра. Поэтому, приблизившись к дому, первым, что я увидела, была пара ступней внизу лестницы. Именно ступней. Что за ненормальный ходит в сандалиях в такую погоду?

– Дружок, – произнес голос, и поняв, что голос этот принадлежит человеку, которого я люблю, я взвизгнула и кинулась целовать его как сумасшедшая.

– Знаю, что это неожиданно, – сказал Шайлоу, когда я наконец прекратила терзать его.

– Ты не представляешь, как я тебе рада, – сказала я. – Никогда больше не оставляй меня.

– Ну, формально это ты уехала… – начал он, но я снова поцеловала его, не дав договорить.

Через пять месяцев мы сыграли свадьбу на пляже в Сан-Хуане. Стоял теплый сентябрьский вечер, и Карибское море было спокойным и синим. На церемонию из Вьекеса приехала Милагрос, слетелись все наши родные, а также Джесс и О’Рейли. Тома не пригласили, но он прислал нам свое благословение и, что еще лучше, ящик шампанского.

На Шайлоу был светлый льняной костюм, желтая рубашка и улыбка во весь рот. Я украсила венком из орхидей волосы, которые у меня не выпали, хотя и поредели и немного выпрямились, о чем я мечтала всю жизнь. Я отказалась от белого платья – кого мы обманываем? – и предпочла струящееся желтое, выбрать которое мне помогла Джесс. Она утверждала, что подбор платья для меня был портняжной проблемой века, потому что одежда должна была мне льстить и в то же время вмещать мой округлившийся живот.

Да, через два месяца после того, как Шайлоу переехал со мной в квартиру на нижнем этаже, один из тестов, которым я регулярно подвергалась, выявил ряд подозрительных, быстро растущих новообразований. Доброй вестью было то, что они собирались расти только в течение определенного периода, а потом самостоятельно покинуть мой организм. Оказалось, что я вовсе не бесплодна, и Шайлоу подарил мне девочек-близнецов.

Доктор Капур и его команда расстроились из-за беременности. Из-за того, что дети могли пострадать от длительной химиотерапии, и мне пришлось бы прекратить лечение до самых родов. К счастью, первоначальная химия была вполне успешной, и во время беременности опухоль не показала значительных изменений в активности.

Мы с Шайлоу надеялись в конце концов вернуться в Пуэрто-Рико, но между делом он нашел хорошую работу в небольшом региональном аэропорту в Нью-Джерси. Его поездки на работу и смены были долгими, а я ко второй половине моей беременности почти утратила подвижность, но использовала это время простоя, чтобы создать Фонд Шарлотты К. Росс. Нашим первым жертвователем стала некая Лили Бродерик-Осира, чья мать оказалась настолько любезна, что стала моей наставницей в течение нескольких первых месяцев существования фонда.

В не по сезону теплый день в начале февраля, чуть более года после того, как я покинула Вьекес, я принесла в мир две новые жизни: это были Исабель Милагрос, появившаяся на свет со светлой кожей и льняными кудряшками, и Шарлотта Патрисия, у которой, как у Шайлоу, кожа была ванильного цвета, а в остальном она точная копия Пола. Обе девицы здоровы, необычайно спокойны и приносят мне радость, которую нельзя выразить словами.

Я снова прохожу химиотерапию, и хотя я еще не дала своему раку пресловутого пинка под зад, и до полной ремиссии пока как до луны, в душе я верю, что проживу достаточно долго, чтобы помочь моим дочерям найти свой путь в мире. И если я ошибаюсь, скажите об этом кому-нибудь другому, потому что я не хочу этого знать.

Часто говорят, что рак меняет тебя навсегда. Может быть, и так. Мне кажется, что меня он особенно не изменил, разве что помог прояснить собственное представление о себе и о своей роли в этом бестолковом мире. Услышав диагноз, я поклялась сделать что-то осмысленное, и фонд, безусловно, отвечает всем требованиям.

Однако я поняла, что по-настоящему чтить память матери я буду не героическими поступками, а ежедневным выбором: быть сострадательной, когда моя воля слаба, а тело подводит; добровольно отдавать себя тем, кого я люблю, даже если это означает, что мое сердце может быть разбито; и жить полной жизнью, пока это возможно, – так, как жила моя мать.





Благодарности




Миллион благодарностей моему бесстрашному агенту Элизабет Уид за то, что верила в меня и отстояла этот роман.

Даниэль Маршалл и команда «Амазон», спасибо за ваш энтузиазм и поддержку; работа с вами была как глоток свежего воздуха. Тиффани Йейтс Мартин, эта история так многим обязана вам. Спасибо за мудрое и остроумное руководство.

Моя бесконечная благодарность Шеннону Каллахану за то, что читал все первоначальные версии «Жизни», и за то, что подбадривал меня на каждом этапе пути. Сара Рейстад-Лонг, Пэм Салливан, Джанет Сунадхар и Дарси Суишер, ваша поддержка была также невероятно важна для меня.

Спасибо семьям Лизаррибар, Масини и Паган за то, что поделились со мной своим Пуэрто-Рико.

Джей Пи, Индира и Ксавье Паган, вы вдохновляете меня писать.

И моей сестре Лорел Ламберт: я люблю тебя больше всех, но не расстраивайся, потому что я не смогла бы написать этот роман без тебя.





От автора




Рак непосредственно коснулся многих моих близких, друзей и коллег. Поэтому я серьезно отнеслась к написанию романа о раке и сознательно решила наделить свою главную героиню, Либби, очень редкой формой болезни. Хотя я консультировалась с врачами и читала в медицинской литературе о подкожной панникулитообразной Т-клеточной лимфоме, опыт Либби в значительной мере вымышлен, и его не следует использовать в справочных целях.



* * *