Жизнь в лесу. Поледний герой Америки

Это был ужасный год.

Но любые годы проходят. А с ними и сердечная боль. Вскоре после ухода Валери появилась Мэнди. «Привет, моя красавица, – писал Юстас своей новой возлюбленной. – Я хотел бы узнать тебя получше… тебе есть что мне дать. Когда ты откроешься этому миру, это будет настоящий подарок для нас всех. У меня кружится голова оттого, что я встретил тебя. Мне кажется, нам суждено быть вместе… Когда ты рядом, я чувствую себя юным и невинным. Я мог бы вечно смотреть в твои глаза и улыбаться…»

Потом Мэнди ушла, и пришла Марсия. «После встречи с Марсией кружится голова. Она настоящий подарок, вдохновение и новая надежда. Молю Бога о напутствии во всех делах».

Потом была Дейл. «Такая добрая и надежная, она, как и остальные, разделяет мое видение мира».

Потом настал черед Дженни. «Красавица с черными волосами в длинном белом льняном платье… что ждет тебя и меня, наши желания и мечты?»

После Дженни явилась Эми. «Прекрасные длинные волосы, невинная, лучистая улыбка… Я встретил ее на лекции в школе. Эми была так красива, что я едва мог сосредоточиться на словах. Просто смотрел и смотрел на нее, а после занятия подошел к ней и спросил, не могли бы мы побыть немного вместе».

В результате Юстас пробыл с Эми довольно долго. Она заканчивала колледж по специальности «естествознание» и оказалась прекрасной помощницей. Он провел неделю с ней и ее родными в их летнем домике в Кейп-Мей, Нью-Джерси, и после написал в дневнике:

«Всю неделю, что я провел здесь, мы сидели дома. Занимались бумагами для Черепашьего острова: Эми печатала на компьютере и делала копии на ксероксе, рассылала письма… брошюры о летнем лагере, ознакомительные анкеты, медицинскую информацию и бланки отказа от претензий, список лекарств для аптечек первой помощи, схемы пожарной безопасности и карты с указанием на расположение ближайших больниц… письмо Кейбеллу Грэггу с просьбой наконец продать мне землю в 1994 году, письма сотрудникам Черепашьего острова с благодарностью и напутствиями, список сотрудников, имена и телефоны для моего календаря, рекламные анонсы весенних занятий, новый список вещей, которые нужно и не нужно брать с собой, и указания новоприбывшим… контракты и еще много чего… Да уж, Эми работает превосходно; правда, она немного медлительна, но конечный результат всегда совершенного качества».

А потом и Эми ушла. С тех пор ее письма Юстас хранит в конверте, на котором написано: «Фантазия о жизни с Эми потерпела крах при столкновении с реальностью: мечты превратились в обучение. По крайней мере, я принимал эти отношения такими, как есть, и сделал выводы».

А потом была Тония, прекрасная и загадочная альпинистка из австралийских аборигенов. Юстас отправился с ней в Новую Зеландию и Австралию, и в течение нескольких месяцев они вдвоем покорили все встреченные на пути горы и утесы. Тония была очень хороша собой и сильна характером, и Юстас полюбил ее по-настоящему, но ему казалось, что ее что-то удерживает, что она не может отдать ему себя целиком. К тому же ему было трудно открыть ей свое сердце так, как хотелось бы, из-за свежей памяти о женщине, принесшей в его жизнь столько страсти, желаний и горя, что он чуть не сломался пополам.

Потом была Карла, прекрасная и загадочная фолк-певица из Аппалачей, которая просто влюбилась в его образ жизни. Они познакомились на фолк-фестивале: он выступал с лекциями, она пела. («Видели бы вы на сцене эту девушку с ее гитарой, длинными волосами и мини-юбкой. Она отплясывала и зажигала так, что, глядя на нее, ты был готов весь мир перевернуть – такая она была горячая».) При взгляде на Карлу Юстас лишался сил, таял, готов был пасть к ее ногам от любви. Он и по сей день считает, что из всех женщин, которых он когда-либо встречал, Карла ближе всего соответствовала идеалу.

«Она была просто удивительна. Красивая и современная девушка из Аппалачей, дочь шахтера из Кентукки, Клара принадлежала к семье, где знания передавались в течение четырех поколений, – и таких людей я больше всего уважаю в американской культуре. Она была богиней. Играла на гитаре, сочиняла, танцевала, готовила лучше всех моих знакомых… Была свободной, независимой, смелой, умной, уверенной, а тело ее было невероятно гибким, мускулистым, с бронзовой кожей. Клара работала с лошадьми, играла на всех музыкальных инструментах, могла испечь пирог на открытом огне, готовила лекарственные отвары, сама варила мыло, умела разделывать дичь, мечтала завести кучу детей… Она была самой умелой, щедрой и ненасытной любовницей, которую я знал. Я мог бы продолжать расхваливать ее до бесконечности!.. Истинное дитя природы, она носила сексуальные ковбойские платья в клетку и танцевала в лесу, как молодая самка оленя. И была так талантлива, что я готов был бросить всё, чтобы помочь ей с музыкальной карьерой. И она была намного умнее меня. Умела шить и хорошо рисовала. И даже писала без орфографических ошибок. Она умела всё. Это была женщина мечты, женщина, о которой я даже помышлять не мог, а я ведь еще тот мечтатель».

Почти сразу же после знакомства Юстас попросил Карлу выйти за него замуж. Та засмеялась, запрокинув голову, и ответила: «С удовольствием, Юстас».

Они обручились, и Карла переехала на Черепаший остров. Теперь, вспоминая прошлое, Карла признает, что серьезные проблемы начались сразу же. «Поначалу мне показалось, что мы родственные души. Но не прошло и шести недель после знакомства, как я стала замечать в нем нечто, что меня пугало. Я выросла в Аппалачах, в патриархальной семье, где царили старые строгие порядки, поэтому особо остро восприняла гендерные стереотипы, которых Юстас явно придерживался. В некоторых ситуациях он искренне выступал поборником равноправия, но каждый раз, когда он выходил из себя, вовремя не увидев ужина на столе, я не находила себе места.

Кроме того, моей семье он не нравился совершенно. Они считали его мошенником и лицемером. Их беспокоило то, что он обладает надо мной властью. Мы едва познакомились, он пришел к нам домой, наскоро перекусил с моими родителями, собрал мои вещи и забрал меня к себе. Мы с родителями очень близки, и им казалось, будто меня у них украли. А Юстас возомнил, что они настраивают меня против него, поэтому попытался запретить мне с ними общаться. Смекнув, что к чему, отец и братья зарядили ружья, сели в фургон и поехали за мной».

Довольно скоро Карла, свободолюбивая душа, начала отбиваться от рук. Вскоре она завела любовника. Юстас узнал об этом странным способом – получил телефонный счет на сотни долларов. Звонили ночью, из его кабинета, всё время на один и тот же номер. Юстасу стало любопытно, и он набрал этот номер. Трубку снял мужчина, Юстас объяснил, что к чему. И тут его осенило.

– У вас случайно нет знакомой Карлы? – спросил он.

– Есть, – ответил мужчина. – Так зовут мою девушку.

– Да что вы говорите, – сказал Юстас. – А я думал, что она моя невеста.

Оказалось, каждую ночь Карла тайком уходила из вигвама и шла в офис, откуда звонила сексапильному игроку на банджо, с которым у нее был роман. Еще одно предательство. Как поется в старой ковбойской песне, это было не первое родео Юстаса. И как мы уже знаем, Юстас Конвей не из тех, кто станет терпеть рядом с собой лжецов и изменников. С Карлой пришлось попрощаться. Их скороспелому роману пришел конец.

Юстас был уничтожен. Раздавлен. Расколот надвое.

Вот что он писал в декабре 1993 года: «Борюсь с депрессией, отчаянием и болью. Мне очень больно из-за того, что так сложились отношения с Карлой, что меня отвергли и «ничего не вышло». Никогда еще я не прилагал столько усилий, чтобы отношения состоялись – я посвятил им всего себя. И никогда еще мне не было так плохо».

Ему было тридцать два года, и, оглядываясь на свою жизнь, он с потрясением внезапно осознал, что, хотя и достиг многого благодаря одной лишь силе воли, жены и детей у него не было. А ведь в этом возрасте у человека уже должна быть семья. Где та прекрасная женщина с распущенными кудрями, в клетчатом платье, что должна стоять у плиты с рассвета и печь к завтраку блинчики из теста на пахте? Где крепкие малыши, тихо играющие на полу хижины, которых он будет учить строгать орешник? Где он ошибся? Почему не смог удержать ни одну из любимых женщин? Все они чувствовали одно и то же – что он угнетал их или подавлял. А ему казалось, что они его не понимали и не поддерживали. Может, он просто встречался не с теми. А может, был неспособен поддерживать близкие отношения или боялся страданий и потому не позволял отношениям развиваться естественным, часто непредсказуемым путем. Может, пришло время опробовать новый подход? Ведь было очевидно, что в любви Юстасу так и не удалось уловить самое важное.

Он попросил свою подругу-психолога приехать на Черепаший остров и отвел ее на прогулку. В лесу он признался в своих опасениях: он боялся, что в эмоциональном плане с ним что-то не так, что он не умеет строить удачные отношения с людьми. Его сотрудники постоянно злились на него или не понимали, что он от них хочет; отношения с братьями были не настолько близкими, как ему хотелось бы; он отталкивал всех своих женщин или боялся подступиться ближе, довериться им. Он рассказал психологу о своем детстве и признался, что по-прежнему сильную обижается на отца. Возможно, всё это как-то связано?

– Кажется, мне надо обратиться к специалисту, – заключил он.

– Всё, что нужно тебе для счастья, Юстас, находится здесь, в этом лесу, – сказала его подруга. – Современная психология не для тебя. Ты самый здоровый человек из всех моих знакомых.

Вот таким люди представляют Юстаса Конвея и не желают воспринимать его по-другому. Должно быть, эта женщина так вдохновилась Торо («Тому, кто живет среди природы, свойственно равновесие чувств; он не знает, что такое черная меланхолия»), а идеализированный образ лесного жителя очаровал ее до такой степени, что она не удосужилась присмотреться к Юстасу внимательнее и увидеть не идеал, а реального, страдающего человека. Ей было невыносимо распрощаться с Юстасом, каким она его представляла. И разве можно ее винить? Она была не первой женщиной, готовой отрицать очевидное, лишь бы сохранить в своем сердце образ Юстаса как примитивного дикаря таким же, как в первый день знакомства с ним.

Юстаса ее слова не слишком убедили. По-прежнему пребывая в глубокой депрессии, он снова обратился к отцу.

«Я психически больной человек, – писал он ему. – Годы унижений взяли свое. Я травмирован. Глубоко обижен. Просыпаюсь каждый день и чувствую боль. Покажи это письмо психотерапевту и спроси, что он мне посоветует. Прошу, не пойми меня неправильно; я искренне благодарен тебе за матермальную помощь. Я очень ее ценю. Надеюсь, мою искренность ты не воспримешь как оскорбление и она поможет твоему развитию и более глубокому пониманию. Я стремлюсь оздоровить наши отношения, а не ухудшить их. С уважением, Юстас».

Но он снова не получил ответа.



Я хорошо знакома с родителями Юстаса Конвея. Много раз гостила и ужинала у них дома. Как и все, миссис Конвей я называю Большой мамой и, как и все, души в ней не чаю. Обожаю ее за доброту, обожаю ее рассказы о жизни на Аляске. Мне нравится, что каждый раз, когда я приезжаю, она обнимает меня и говорит: «А вот и наша красавица спустилась с гор!»

И я должна признать, что очень люблю отца Юстаса Конвея. Мне нравятся его начитанность и остроумие, безграничное любопытство, такое же ненасытное, почти нездоровое, как у сына; Юстас-старший хочет точно знать, сколько часов заняла дорога от Бостона до Гастонии, а когда я отвечаю, немедленно (и верно) подсчитывает, что я должна была остановиться на обед на сорок пять минут, иначе приехала бы раньше. Его дотошность беспощадна. Будучи «существом абсолютной логики», он неподатлив, как скала. Его диалоги с женой полны обескураживающих моментов. Пример.

Миссис Конвей. Может, Джадсон заскочит завтра.

Мистер Конвей. Ты зачем это мне говоришь? Ты же не знаешь, правда это или нет. Он что, позвонил и сказал, что приедет?

Миссис Конвей. Нет, но я оставила ему сообщение на автоответчике, пригласила к нам.

Мистер Конвей. Ума не приложу, с какой стати ты заявляешь, что он «заскочит». Какова вероятность этого, Карен, вероятность в процентах, если он даже не звонил? Совершенно очевидно, что мы ничего не знаем о его приезде. И говорить, что, может, Джадсон заскочит, неправильно – ты всех нас вводишь в заблуждение.


Миссис Конвей. Прости.

Мистер Конвей. Но мое мнение все равно никого не интересует.

Так что можете себе представить, почему с ним невозможно жить.

И всё же с мистером Конвеем вполне можно общаться. Когда я навещаю родителей Юстаса, мы с Юстасом-старшим часто обсуждаем серию фантастических историй «Удивительный Волшебник из Страны Оз», написанных Л. Фрэнком Баумом в начале столетия. Оказалось, и я, и мистер Конвей выросли на этих книжках, причем одного и того же издания, в твердой обложке. (В детстве мистеру Конвею дарили по одной книге из серии на каждое Рождество; я унаследовала от бабушки всю антикварную серию сразу.) Большинство людей не знают, что есть продолжение первой сказки про Дороти Гейл, поэтому Юстас-старший очень обрадовался, что я хорошо знала сюжет каждой из книг и даже помнила все шикарные иллюстрации в стиле ар-деко и второстепенных героев. Тик-Ток, курица Биллина, Голодный Тигр, Король Гномов, Роллеры и Полихрома (дочка радуги) – я знала их всех, как и он, и мы могли обсуждать их часами.

Еще я с ним гуляла во дворе, где он показывал мне птиц Северной Каролины. А однажды в полночь мы вышли на улицу смотреть на звезды. «Давно видела Марс?» – спросил мистер Конвей. Я ответила: «Вообще-то, нет», – и он мне его показал. Он признался, что каждую ночь выходит и следит за его орбитой, чтобы выяснить, как близко тот придвинулся к Сатурну.

– Уже три месяца они с каждым днем становятся все ближе, – сказал он. – Знаешь, что означает слово «планета»? Блуждающее тело.

Так что я и Юстас-старший иногда говорим о книгах, иногда об опере, а иногда о планетах. Но чаще всего – о его сыне. Юстасу-старшему всегда интересно, чем занимается на Черепашьем острове его сын. Что у него за ученики? Планирует ли он поехать в путешествие? Много ли построил хижин? Как выглядит скользкая дорога, ведущая на гору? Не испытывает ли он стресс или не впал ли в депрессию?

И я рассказываю ему обо всем. А однажды – потому что я просто не могу не коснуться самого сокровенного в жизни людей и не сказать вслух то, о чем принято молчать, – я сказала:

– У него все в порядке, мистер Конвей, но ему очень не хватает вашего одобрения.

– Чушь.

– Не чушь. Правда.

– Он со мной даже не разговаривает, – возразил мистер Конвей. – Я не знаю, что происходит в его жизни. Кажется, он не хочет иметь со мной ничего общего.

И правда, два Юстаса редко общаются, а видятся и того реже. Рождество один раз в год – этим двоим этого вполне достаточно для общения, к тому же Юстас-младший терпеть не может ночевать в доме родителей, потому что ненавидит общество отца. И всё же однажды, весной 2000 года, Юстас вернулся в Гастонию и остался у родителей на ночь. Появление Юстаса на пороге отчего дома в середине мая, не в праздник, будучи чрезвычайно необычным явлением, буквально потрясло его родителей. Но Юстасу надо было заехать на лесопилку недалеко от Гастонии, вот он и решил заглянуть на ужин. Я отправилась с ним.

Подъехав к дому – дому, в котором Юстас прожил худшие годы своей жизни, – мы увидели, что отец Юстаса склонился над старой газонокосилкой – маленькой, из тех, что надо толкать, помятой и проржавевшей. Юстас вышел из грузовика и улыбнулся.

– Что там у тебя, пап? – спросил он.

– Вчера катался на велосипеде и увидел, что кто-то выбросил газонокосилку, – ответил Юстас-старший. – А она ж совсем как новая!

– Серьезно? Вот эту газонокосилку кто-то выбросил?

– Вот идиоты, да? Отличная машина.

– Выглядит замечательно, пап. Просто супер.

На самом деле газонокосилка выглядела так, будто ее достали со дна пруда.

– А она работает? – спросил Юстас.

– Естественно.

– Вот это да!

Прежде я никогда не видела Юстаса с его отцом вместе. За все годы нашего общения это была их первая встреча, при которой я присутствовала. Не знаю, чего я ожидала, но уж точно не того, что наблюдала. Юстас стоял, облокотившись на капот грузовика, и весело улыбался, нахваливая спасенную отцом газонокосилку. А тот весь сиял, с восторгом демонстрируя сыну свою находку.

– Гляди, сын, вот тут ручка сломалась, а я приварил сверху металлическую нашлепку – и теперь всё работает!

– Молодец.

– А тебе на Черепашьем острове она не пригодится?

– Знаешь что, пап… Ей нашлось бы применение. Мотор я бы вытащил и использовал для чего-нибудь другого, а остальное разобрал на запчасти. Или пользовался бы ей так, или отдал кому-нибудь из соседей… Было бы здорово. С радостью ее заберу. У меня вещи не пропадают, ты же знаешь.

Через минуту счастливые отец и сын грузили газонокосилку в кузов грузовика.

Знали бы вы, какой ужин ждал меня в Гастонии в тот день! Двое Юстасов весь вечер перешучивались. Казалось, они больше никого вокруг не замечали. Никогда не видела мистера Конвея в таком бодром настроении, да и Юстас был на высоте. Готова поклясться, они ломали комедию передо мной, пытаясь показать, какие они шутники! У них сияли глаза. И у меня разрывалось сердце, когда я видела, как отчаянно им хочется заслужить одобрение друг друга. Уж лучше бы они подрались. Они тянулись друг к другу так же, как верная собачка бежит к хозяину.

Они наперебой вспоминали любимые семейные байки. Юстас уговорил отца рассказать, как однажды тот сильно порезал ногу и так взбесился из-за того, что в приемной больницы его игнорировали медсестры, что лег на пол перед их стойкой и отказался двинуться с места, пока его не проводят к врачу. Потом Юстас стал вспоминать свои приключения на Аппалачской тропе, а мистер Конвей весь обратился в слух; улыбку на его лице вызвал тот случай, когда Юстаса до такой степени измучила жажда, что он бросился пить из вонючей лужи, в которой лежал гниющий труп енота и «плавали синие куски гнилого мяса». Мистер Конвей ахнул, словно живо представил эту сцену.

– Ну кто еще способен на такое! – воскликнул он.

После ужина Юстас с отцом пошли во двор осматривать куст остролиста, который нужно было пересадить. Стоял теплый южный вечер, и солнце висело так низко над перистыми облаками, что воздух подернулся золотистой дымкой. Отец и сын стояли во дворе, сунув руки в карманы, и обсуждали судьбу остролиста. Вдруг раздалось птичье пение – длинная, мелодичная трель. Старший и младший Юстасы, как актеры по указке режиссера, одновременно посмотрели вверх.

– Кто это был? – спросил Юстас. – Пересмешник?

Мистер Конвей покачал головой:

– Не знаю…

Птица снова запела.

– Ну ничего себе, – проговорил Юстас, застыв на месте.