Жизнь в лесу. Поледний герой Америки

Дороги в этих краях были извилистые, без разметки; Юстас даже не знал, туда ли он заехал, поэтому оставил свой грузовичок во дворе одной из полуразвалившихся лачуг и постучал в дверь, чтобы спросить, где находится старая церковь Элли-Черч. Дверь открыла бледная худая женщина в хлопчатобумажном переднике и с нескрываемым ужасом воззрилась на Юстаса из-за москитной сетки. Видимо, никогда еще в ее дверь не стучал кто-либо, кроме членов семьи.

«Она делала тесто для печенья, – вспоминает Юстас, – и руки у нее были в муке, а лицо белое, как мука на ладонях. Увидев меня, женщина затряслась от страха, а когда наконец заговорила, то таким слабым и прерывистым голоском, что я уж испугался, что она в обморок упадет. Она говорила, как те больные люди в больнице, которым тяжело произносить слова, но они всё же стараются. Мне хотелось сказать: „Поберегите силы! Молчите!" Вот такая она была».

Женщину, открывшую дверь, звали Сьюзи Барлоу, и она принадлежала к тесному клану аппалачских семей, которым вскоре предстояло стать соседями Юстаса. Семейства Барлоу, Карлтонов и Хиксов[42] (ну прямо говорящая фамилия) жили в этой скалистой горной низине, сколько себя помнят. Это были добрые люди, которые любили уединение и до сих пор вырывали зубы самодельными железными щипцами, если возникала необходимость. Они разводили свиней и делали потрясающую солонину, засаливая мясо пятидесятифунтовыми кусками. Разводили гончих для охоты и на продажу. Щенков держали в гостиной; те слепо копошились в большом деревянном загоне и писали на выцветшее лоскутное домотканое одеяло, за которое на нью-йоркском аукционе вполне можно было бы выручить пару сотен долларов. Карлтоны, Хиксы и Барлоу были бедными, но глубоко верующими людьми, свято почитали Воскресенье и трепетали пред библейскими заветами.

«Вот что я вам скажу, – говорит Юстас. – Вы знаете, что у меня есть кое-какие претензии к христианству. Но когда я навещаю своих аппалачских соседей и те говорят: „Не помолишься с нами, брат Юстас?“, я падаю на колени и молюсь. Падаю прямо на кухне, на истертый линолеум, беру их натруженные руки в свои и молюсь от чистого сердца – потому что более искренне верующих людей я не встречал».

Это были идеальные соседи. И идеальная земля. Юстас был готов к воплощению своей утопической идеи. Но не хотел действовать в одиночку.



Хотя на первый взгляд Юстас являл собой романтический американский архетип «одинокого мужчины – покорителя дикой природы», ему по-прежнему отчаянно хотелось разделить свою мечту с женщиной. И проектируя идеальный утопический дом, он одновременно придумывал себе идеальную утопическую жену – в столь же точных и фантастических подробностях. Он совершенно определенно знал, какой она будет, как будет выглядеть и что привнесет в его жизнь.

Она должна быть красивой, умной, выносливой, любящей, способной, верной; быть нежным его дополнением, приносящим больше человечности в блестяще продуманный им план жизни и поддерживающим его идеи. В его мечтах она нередко представала юной и прекрасной индианкой, смиренной, влюбленной, безмятежной. Евой, которая поможет Юстасу построить Эдем. Это была та самая девушка мечты, о какой грезил Генри Дэвид Торо, уединившись в Уолден-Понд: невинное дитя природы, совершенная женщина, созданная по образу и подобию греческой полубогини «Гебы, дочери Геры и дикорастущего латука, наделенной способностью возвращать богам и людям жизненную силу юности… пожалуй, единственная девушка на Земле, обладавшая выносливостью, здоровьем и крепкой физической силой, – куда бы она ни ступила, на этом месте рождался источник».

Такой была женщина мечты Юстаса – воплощение цветущей красоты, плодородия и грации. Но найти ее было не так просто. И дело не в том, что Юстас не знал много женщин. Нет, у него было много знакомых девушек, но среди них сложно было найти подходящую.

Отношения Юстаса с девушкой по имени Белинда отражают типичный опыт его общения с противоположным полом. Белинда жила в Аризоне и увидела Юстаса по национальному телевидению, в программе «Вечерний альманах», во время которой он рассказывал о жизни в лесу. Белинда влюбилась в него с первого взгляда, очарованная романтическим образом дикого, но образованного человека с гор, и узнала его адрес. У них началась страстная переписка, и Юстас даже жил с Белиндой на Западе некоторое время, но эти отношения так и не стали реальностью. Белинда имела ребенка, но это была лишь одна из причин, вынудивших их расстаться. Главная проблема заключалась в том, что Юстас не знал, любит Белинда его как человека или она влюблена в его образ.

После Белинды была Фрэнсис, «крепкая девчонка из Англии», и Юстас влюбился и в нее.

«У нее есть мудрость, сила и упорство, которые сделали бы ее хорошим партнером, – писал он о Фрэнсис в своем дневнике. – Я нуждаюсь в любви и общении – их в моей жизни было так мало. Да, я романтик. Иногда я кажусь себе рассудительным и даже холодным и методичным, но порой бываю таким мальчишкой, таким наивным идеалистом».

Но и Фрэнсис вскоре ушла, а после нее появилась Битси, в которую Юстас влюбился по уши. Битси была загадочной красавицей из племени апачи и врачом. И не просто апачи, а прямой наследницей одного из приближенных Джеронимо. У нее было всё, о чем когда-либо мечтал Юстас: лучезарная улыбка, длинные волосы, темная кожа, крепкое тело, «взгляд, от которого таешь», уверенность, изящество. Но и с Битси у него ничего не получилось.

«Я всё еще хочу быть с тобой, – писала она в письме, которым положила конец их отношениям. – И всё же не могу. Ты меня очаровал. Но я чувствую, что нужна тебе для твоих целей. Я не хочу, чтобы меня спасали, учили и вели к какой-либо цели, кроме моей собственной. Ты рожден, чтобы отдавать, чтобы учить. Кому-то это подходит. Но мне кажется, я нужна тебе для того, чтобы сделать меня одной из твоих почитательниц. Прости, если мои слова звучат жестоко. Я этого не хотела. Но твои стремления затмевают мои».

Он не слишком хорошо воспринял разрыв.

«ПРОПАДИ ВСЕ ПРОПАДОМ, БИТСИ! – изливал он свою злобу на страницах дневника в 1986 году. – Я рыдаю, бьюсь головой об пол, кричу от боли. Будь всё проклято, ничего не помогает! Я не могу смириться! Ты. Мне нужна ты. Ты единственный выход… мое сердце кровоточит. Я люблю тебя, как саму жизнь, как саму Вселенную! Я болен от этой любви! И что я могу сделать? Ничего. Ничего, ничего, ничего, НИЧЕГО, НИЧЕГО. О, я не вынесу этой потери! Хочу, чтобы ты стала моей женой, моей спутницей, хочу разделить с тобой жизненные приключения. Мне никогда не найти тебе замену… как это объяснить с точки зрения судьбы, существования Бога, вечнотекущей энергии Вселенной?»

Выдержка из дневника Юстаса, февраль 1987 года: «Валери Спрэтлин. Моя любовь. Я снова влюблен. И откуда ты взялась? Неужели Бог послал? Неужели ты существуешь на самом деле? И ты моя? Неужели я люблю тебя так сильно, как мне кажется, или я влюблен в ту любовь, которую ты мне даришь? Мне хочется думать, что ты послана мне в ответ на мои молитвы. Неужели ты – следующий шаг в моей жизни, где всё предначертано и постоянно что-то происходит, где я постоянно чему-то учусь? Неужели судьба так могущественна и нам предназначено быть вместе?»

В 1987 году Валери Спрэтлин, красивая, энергичная девушка десятью годами старше Юстаса, работала в департаменте природных ресурсов в Джорджии. Валери заведовала одной пятой всех парков в штате. Услышав о Юстасе и его «цирковом номере» от подруги из Северной Каролины, пригласила его в Джорджию для проведения семинаров для паркового персонала. Валери и Юстас влюбились друг в друга с первого взгляда. Ее интриговал его образ жизни, магнетическое обаяние и смелые планы по спасению всего мира. В письмах она обращалась к нему «мой первобытный дикарь». Она была в восторге от его классического образа: оленьи шкуры, вигвам и прочее. Ее предыдущий бойфренд был музыкантом из «Оллман Бразерс Бенд»[43], Валери десять лет колесила по Штатам с группой, и это привило ей вкус к приключениям.

«Пусть встретились с тобою мы всего как две недели, – писала она Юстасу в стихотворной форме, – но чувства мои к тебе уже до облаков взлетели».

Вскоре после знакомства Юстас предложил Валери составить ему компанию в трехнедельном путешествии по юго-западу США. Он направлялся в Меса-Верде, где было множество доисторических индейских памятников[44]. «Поехали!» – ответила она, и они уложили вещи в багажник ее маленькой «тойоты» и отправились в путь. Валери вспоминает, что Юстас ни разу не разрешил ей купить еды; они или добывали ее сами, или ели овсянку с изюмом на завтрак, обед и ужин. «Проклятие, – вспоминает она, – никогда не встречала человека, который так трясся бы из-за каждого потраченного цента». Юстас повел ее на прогулку в Большой Каньон – только это была «не милая неспешная прогулочка, а марш-бросок на целый день без еды, не считая гребаной овсянки с изюмом». На следующий день они пошли в Брайс-Каньон и три дня шли пешком без остановки. Это был поход в стиле Юстаса: двадцать пять миль за раз без единого перерыва.

– Юстас Конвей, – наконец сказала Валери, когда однажды вечером он захотел подняться на очередную гору, чтобы посмотреть очередной закат, – мне слишком тяжело.

Юстас посмотрел на нее с изумлением:

– Но Валери, это первый и единственный раз, когда ты здесь оказалась! Неужели откажешься от возможности полюбоваться таким чудесным видом?

– Давай договоримся, – ответила она. – Я вскарабкаюсь с тобой на эту чертову гору, если ты пообещаешь, что, когда мы выберемся отсюда, ты первым делом сводишь меня в настоящее кафе и купишь мне бургер, жареную картошку и колу!

Юстас рассмеялся и согласился, и она взобралась на гору. Валери была романтичной и влюбленной девушкой, но никогда не позволила бы собой вертеть. Она была умной и храброй. Знала, где провести черту, в то время как остальные пассии Юстаса не находили в себе сил ему противоречить. И при этом Валери была безумно в него влюблена. Эколог по призванию, учитель по образованию, в нем она усмотрела все свои представления о мире, умноженные на пятьдесят. Она поддерживала все его начинания, и вскоре в их разговорах о будущем местоимение «я» сменилось местоимением «мы». Юстас больше не говорил «я должен найти хороший участок»; теперь он говорил «мы должны найти хороший участок». Валери оказалась той женщиной, которую он всегда надеялся встретить, настоящей спутницей жизни. Вместе они осмотрели весь Юг в поисках участка земли, который подошел бы для воплощения его – их – утопии.

Так и случилось, что в конце зимы 1986 года Юстас Конвей отвез Валери Спрэтлин в горы в окрестностях Буна и показал участок, который намеревался купить. Дело было ночью. Шел ледяной дождь. Они ехали в в недавно купленном Юстасом потрепанном старом фургоне, с дырами в днище, сквозь которые внутрь машины проникали выхлопные газы. Путь в гору больше напоминал высохшее русло ручья, усеянное булыжниками и ямами, и совсем не напоминал дорогу, предназначенную для автомобилей. Наконец они вышли из машины, и Юстас радостно прокричал:

– Вот оно! Вот это место!

Было холодно. И темно. Завывал ветер. Валери ничего не видела вокруг. Она присела под елкой, пытаясь укрыться от дождя, но дикие куры, гнездившиеся на дереве, начали кудахтать, и от их копошения на спину Валери обрушился поток ледяной воды.

– Юстас, мне здесь не нравится, – сказала Валери.

– Понравится утром, – заявил он.

Поблизости не было ни единого строения. В ту ночь Юстас и Валери спали, накрывшись брезентом, – а еще пошел снег. Около полуночи Юстас забрался на самую высокую кочку в округе и закурил трубку мира, вознося молитву благодарности за то, что наконец нашел свою судьбу. Тем временем Валери дрожала от холода под брезентом и думала: «Идет снег, я даже не знаю, где я, и сейчас я замерзну до смерти, а этот чертов придурок просто бросил меня и ушел курить трубку!»

Но утром, когда Юстас показал ей всю территорию, Валери начала понимать, чем ему так понравилось это место. Пока там не было ничего, кроме густого леса, но Юстас уже распланировал свой персональный мирок площадью 107 акров: здесь будет мост; здесь – палаточный лагерь; вот тут прекрасное место для выпаса лошадей, а здесь можно поставить сарай; здесь будут домики для гостей, а в один прекрасный день он купит землю по ту сторону хребта, и они засадят ее гречихой…

Он видел всё это как наяву. И описывал так красочно, что и она начала видеть.

Земля стоила почти восемьдесят тысяч долларов. У Юстаса были кое-какие накопления, но восемьдесят тысяч… Ни один банкир в мире не удостоил бы и взгляда парнишку в одежде из оленьих шкур, который живет в вигваме. Так где же современному лесному жителю взять восемьдесят тысяч, когда они нужны, причем срочно? Единственным знакомым Юстаса, у кого имелись такие деньги, был его отец.

Юстас не имел ни малейшего желания просить у того денег. Вообще-то, он не имел ни малейшего желания даже видеться с ним. Отец так и не сказал ему ни одного доброго слова. Никак не отреагировал, узнав, что его «идиот» закончил колледж с отличием. Ни разу не сходил послушать, как Юстас выступает перед целыми залами зачарованных зрителей; отказывался слушать рассказы о нем или смотреть фотографии, сделанные во время его походов; читать газетные и журнальные вырезки о сыне. (Миссис Конвей вырезала статьи про Юстаса из газет и оставляла на кофейном столике на виду у мужа, но тот их даже не касался; он ставил на вырезки стакан или клал поверх свой «Уолл-стрит джорнал», будто их и не видел.) Одним словом, с тех пор, как дети покинули дом, Юстас-старший стал к ним еще более равнодушен.

«Жаль, что отец тебе не пишет, – писала мать Юстаса, когда он был еще в колледже, – но у него слишком много дел. В свой день рождения Марта получила от него первое письмо за всё время, и оно было таким ужасным, что она читала его и рыдала».

Юстас с удивлением понимал, что даже теперь, в двадцать пять лет, его по-прежнему преследуют детские обиды. Он думал, что с возрастом, когда его физическое тело покинет родной дом, всё пройдет. Но почему отец по-прежнему способен заставить его плакать? Почему ему по-прежнему снятся сны, от которых он просыпается в четыре утра и «снова ворошит старые воспоминания о несчастье и боли»? Наведавшись в Гастонию на Рождество, Юстас с потрясением обнаружил, что его отец так и остался «самым грубым, самым осуждающим, самым недовольным человеком из всех», кого он знает.

А ведь Юстас пытался помириться со своим отцом. Пытался еще в подростковые годы. Мать всегда поощряла его «наступать на горло собственной песне», чтобы улучшить отношения с Юстасом-старшим.


«Все мои надежды и молитвы о том, чтобы в этом году у тебя и у всех нас дома всё наладилось, – писала она Юстасу перед началом учебы сына в выпускном классе. – Твой отец жаждет от тебя любви, уважения и послушания не меньше, чем ты ждешь любви и уважения от него. Дети обязаны уважать родителей. Мне кажется, одна из главных причин, почему вы не ладите с отцом, заключается в том, что он всегда был для тебя „второй скрипкой“ ты всегда уделял больше внимания и времени мне, полагался на меня в своих нуждах и дарил мне свою любовь. Это началось еще с тех пор, как ты был совсем маленьким, и, поскольку я уделяла тебе слишком много времени и внимания, накапливалось, как снежный ком, и привело к возникновению очень несчастливых отношений. Но пока еще есть надежда, что между тобой и отцом всё наладится, однако ты должен поработать. В юности люди гибче, и они способны менять свое поведение и отношение. Умерь свою гордыню, повинись перед отцом и признай, что в прошлом говорил и делал вещи, вызывавшие его неудовольствие, но отныне будешь стараться угодить ему изо всех сил».

И вот Юстас с двенадцати лет начал писать отцу письма. Он знал, что отец считает себя талантливым в общении человеком, и надеялся, что сможет улучшить с ним отношения, если правильно выразит свою мысль. Он неделями корпел над этими письмами, пытаясь найти самые уважительные слова и подойти к разговору как взрослый со взрослым. Он писал, что понимает всю сложность их отношений, и говорил, что приложит все силы, чтобы их исправить. Возможно, кто-нибудь мог бы помочь им поговорить? Юстас извинялся перед отцом за то, что разочаровал его: если бы у них получилось обсудить проблему, не повышая голоса, то он изменил бы свое поведение и наконец угодил отцу.

Но тот так и не ответил ни на одно из этих писем, хотя иногда зачитывал их вслух издевательским тоном, чтобы развлечь братьев и сестру Юстаса. А там было к чему придраться: орфографические и грамматические ошибки, да и наглость Юстаса, который возомнил, что может говорить с отцом на равных. Юстаса-старшего особенно позабавило письмо, которое сын написал ему, будучи уже в старшей школе; в этом письме он предположил, что его брат Уолтон, одаренный и чувствительный мальчик, чувствовал бы себя намного лучше в частной школе, где его не задирали бы деревенские парни из Гастонии-Хай. Что за бредятина! Юстас-старший снова и снова зачитывал эти строки другим детям, и все – даже Уолтон – должны были смеяться над маленьким Юстасом за то, что тому хватило идиотизма указывать отцу, что лучше для его же детей!

Повзрослев, Юстас не оставлял попыток.

«Я пишу тебе не для того, чтобы вызвать обиду или недовольство, – говорилось в одном из его взрослых писем. – Напротив. Мне жаль, что от меня в твоей жизни сплошная боль и ничего хорошего. Я всегда стремился быть хорошим. Угодить тебе, маме, всем подряд. Мое главное желание – чтобы ты меня принял, оценил, признал, увидел во мне что-то большее, чем мусор (невежественного тупицу, который вечно неправ и ни на что не годен). Я ищу любовь, а нахожу пустоту. Мне всегда хотелось лишь одного – чтобы ты меня любил. Я как мотылек над пламенем свечи. Может, пора признать свое поражение и держаться от тебя подальше? Но даже если я уеду далеко и буду отрицать реальность, я все равно буду нуждаться в твоем признании».

И снова он не получил ответа.

Итак, отношения Юстаса с отцом едва ли можно назвать сердечными, но Юстасу нужно было где-то взять много денег, а у его отца, бережливого и проницательного человека, они были. Раньше Юстас ни разу не взял у отца ни цента: это был вопрос гордости. Когда мистер Конвей однажды предложил сыну обсудить вопрос денежной поддержки, Юстас ответил: «Не думаю, что я это заслужил». На этом все и закончилось. Юстас никогда не просил отца помочь с оплатой учебы в колледже, хотя мистер Конвей спокойно платил за обучение младших детей. И как же теперь ему, уже взрослому, подступиться к отцу и попросить денег? Причем довольно большую сумму.

Как можно догадаться, у них произошел настоящий обмен любезностями. Чего только Юстас не наслушался от старика. Что его затею непременно ждет провал. Чтобы он не рассчитывал на милость отца, когда шериф придет с документами о банкротстве, – да и кто он вообще такой, раз возомнил, что способен взять на себя ответственность за 107 акров земли и управление собственным делом?

«Если ты думаешь, что тебя ждет успех, то ты ошибаешься», – снова и снова повторял его отец.

Юстас сидел неподвижно, как камень, обтекаемый водами реки, и позволял ледяному шквалу проноситься мимо, сжав губы, с непроницаемым лицом. Он всё время повторял про себя успокаивающую мантру: я знаю, что прав… я знаю, что прав… я знаю, что прав...И в конце концов отец дал ему денег.

Под немаленький процент, разумеется.



15 октября 1987 года Юстас Конвей выкупил первый участок Черепашьего острова. И тут же взялся за работу, чтобы вернуть долг отцу. Это удалось ему за год. Юстас заработал такую невероятную сумму, проделав огромный объем работы. Он объехал весь Юг с турне, которое вымотало его эмоционально и физически; он учил, проповедовал и протягивал руку. Благодаря контактам Валери в Службе национальных парков, его приглашали читать лекции в школах и экологических центрах. Юстас превратился в сам себя рекламирующий товар.

«Такое интересное было время, – вспоминает Валери сейчас, – эти первые два года на Черепашьем острове. Мы с Юстасом жили в моем уютном пригородном доме в Джорджии, составляли расписание лекций и пытались наскрести деньги на выплату долга его отцу. Я стала чем-то вроде агента Юстаса, искала ему работу по всему штату. В конце концов я бросила хорошую работу, продала хороший дом и переехала на Черепаший остров. Я шла за своим счастьем. Мне хотелось жить там, и нигде больше. Мы трудились не покладая рук, чтобы обустроить остров. Я помогла Юстасу соорудить первую постройку – сарай для инструментов, – потому что для него важнее всего было иметь такое место, куда можно было бы сложить все инструменты, нужные для реализации его плана. Мы жили в вигваме, и я каждый день готовила пищу на дровяной печи, но была счастлива такой жизнью, потому что хотела всему научиться. И верила в то, что мы делали. В то, что мы проповедуем. Это был и мой духовный путь – он шел параллельно пути Юстаса».

Их жизнь была, что называется, и смех и грех. Юстас так много разъезжал, что носил все документы, чеки, календари и письма в старой кожаной сумке. Адреса школ и листовки они хранили в коробках в вигваме, и те напитывались влагой во время дождя, рвались, плесневели и становились едой для мышей. Телефона не было. Однажды Юстас спустился с утеса и спросил у соседа, старого Лонни Карлтона, нельзя ли воспользоваться его телефоном и позвонить по межгороду, а деньги он вернет потом. Для старого аппалачского фермера вроде Лонни междугородний звонок был из разряда событий, которые случаются раз в году, обычно связаны со смертью кого-нибудь из родственников и редко продолжаются дольше двух минут. А Юстас сел у телефона и шесть часов договаривался с директорами школ, руководителями бойскаутских отрядов и репортерами по всему Югу. Всё это время старый Лонни наблюдал за ним с открытым ртом.

Когда стало очевидно, что без собственного телефона не обойтись, Юстас провел от соседского дома кабель в ближайшую пещеру, которая стала его «офисом». Зимой по вечерам он спускался с горы в пещеру и использовал ее как базу для заключения «довольно ловких деловых сделок», общаясь с людьми, делая заметки и освещая «кабинет» пламенем трескучего костра. Позднее Юстас получил разрешение провести линию в амбар, принадлежавший соседу, Уиллу Хиксу.

Валери поставила аппарат в пенопластовую сумку-холодильник, чтобы тот не заржавел от влаги. Она помнит, как звонила по делу и обсуждала гонорары за лекции прямо на сеновале, а рядом мычали коровы.

«Люди всё спрашивали: что это за шум? И я отвечала: а, это просто телевизор в другой комнате. Говорю вам, всё было точно также, как в „Зеленых акрах“[45]. Потом телефон намок и сломался. Я попыталась высушить его на дровяной печи, и, разумеется, он расплавился, как часы с картины Дали. Так мы и жили».

Что-то надо было менять. Однажды в благодарность за проделанную работу Юстас пригласил Валери на романтический ужин в Бун, в кафе «Красная луковица». За ужином он набросал на салфетке проект офисного здания, которое, как он решил, им необходимо иметь. У Юстаса намечался сорокадневный отпуск – редкая возможность отдохнуть от лекций, – и за ужином он решил, что за такой короткий срок как раз можно построить офис. Если не сейчас, то когда? И вот наутро, еще до рассвета, Юстас приступил к строительству.

Он решил, что это будет пассивный дом[46] площадью двадцать квадратных футов, сделанный из шлакобетонных блоков, стекла и грубой древесины, с солнечными батареями для получения энергии. Юстас точно не знал, как построить пассивный дом, ведь за всю свою жизнь он построил лишь сарай для инструментов. Но он был уверен, что ему это под силу. Он выбрал хорошо освещаемое солнцем место вблизи входа на участок, чтобы офис служил своего рода станцией для новоприбывших на Черепаший остров и располагался далеко от центра лагеря, который он предполагал сделать в гуще леса. Юстас вкопал три стены глубоко в землю, чтобы обеспечить теплоизоляцию, и с помощью Валери уложил кирпичный пол, чтобы накапливать солнечное тепло. Установил красивые стеклянные двери, купленные за пять долларов на блошином рынке. Дверные ручки смастерил из оленьих рогов. Сделал большие окна и окно в потолке для света и тепла – все материалы для этого были найдены Юстасом на свалке.

Передняя часть крыши, которая видна со стороны входа, выложена черепицей, неровно разломанной вручную для красоты. Но задняя часть практичная, из жести. Внутри помещения стены обшиты досками из старой белой сосны шириной два фута, которые Юстас нашел в заброшенном амбаре: они создают в комнате теплую атмосферу старины. Из оставшихся досок он сооруди два больших стола и массивный книжный шкаф, который также выполняет функцию стены, разделяя офис на две отдельные солнечные комнаты. На полу – ковер ручной работы, купленный во время аукциона, устроенного индейцами навахо. На высоких полках вдоль стен выставлена коллекция редких корзин и гончарных изделий, в том числе один антикварный горшок, который Юстас заприметил как-то раз на крыльце старого пуэбло[47] в Роли[48]. Он тут же понял, что это ценная вещь, и предложил хозяйке дома купить его за двадцать долларов. «Нет проблем, – сказала она, – забирайте. Не представляете, как мне надоело обметать грязь вокруг этого старого горшка». Позднее Юстас отправил фото горшка эксперту аукционного дома «Сотбис», и тот оценил его в несколько тысяч долларов.

Офис Черепашьего острова – замечательное место. Здесь повсюду чудесные картины и книги, а вокруг и внутри растут цветы, посаженные Юстасом: ирисы, кастиллеи[49] и венерин башмачок. Это теплый дом с телефоном и автоответчиком, где царит дружелюбная атмосфера; дом, который полностью обеспечен энергией благодаря солнечным батареям. И Юстас сделал проект, распланировал работу, построил дом и отделал его всего за сорок дней.

К тому времени в горах у него сложилась репутация человека неугомонного. К примеру, древесину он закупал у аппалачского старожила по имени Тафт Бройхилл, владевшего лесопилкой. Юстас весь день строил дом и продолжал работать ночью при свете фар своего грузовика. Когда у Юстаса кончились доски (дело было около полуночи), он поехал на соседнюю гору, где стояла лесопилка Тафта Бройхилл а. Юстас разбудил старого фермера и рассчитался с ним прямо посреди ночи, чтобы не тратить драгоценные дневные часы на всякие там сделки. Потом вернулся на Черепаший остров, поспал три или четыре часа и снова приступил к работе еще до рассвета.

Другой раз он снова отправился к Тафту Бройхиллу около полуночи в компании друга, который приехал, чтобы в течение нескольких дней помогать Юстасу. Пока старик загружал доски в машину, среди приготовленного для распила леса Юстас заметил шикарное бревно гикори[50] – слишком красивое, чтобы пускать его на доски. Он спросил, можно ли его купить и не распилит ли мистер Бройхилл его на куски определенного размера.

– Зачем это вам? – спросил старик.

– Сами посудите, сэр, – объяснил Юстас, – как здорово было бы вырезать из этого прочного орешника ручки для инструментов и всё в этом роде.

Старик запустил бензопилу и в полночь, в свете фар грузовика, под падающим снегом принялся распиливать бревно. Вдруг он остановился, выключил пилу и выпрямился. Пристально посмотрел на встревожившегося Юстаса и его приятеля и сказал:

– Знаете, мне вот интересно стало – а чем вы, ребята, в свободное время занимаетесь?



Юстас работал без отдыха. Буквально в ту же минуту, как офис его был достроен, он снова пустился в путь, чтобы проповедовать блага примитивного образа жизни, индейскую мудрость и прелесть «простого существования» – и тем зарабатывать. Он в бешеном темпе носился из штата в штат, пытаясь убедить людей прекратить крысиные гонки и насладиться благостным единением с природой. Это было очень тяжело. Один приятель даже купил ему радар-детектор для обнаружения полицейских радаров, чтобы его перестали штрафовать за превышение скорости во время бесконечных поездок на очередные выступления. К февралю 1988 года Юстас был уже на грани безумия. Тогда он писал:

«Это долгий и грандиозный путь – попытка сделать то, что я делаю сейчас. Без гроша за душой пытаюсь выкупить большой участок земли. Я так много вкладываю в эту затею, работаю каждый день, стараюсь изо всех сил, и даже сегодня, когда у меня нет ни лекций, ни занятий, я двенадцать часов оформлял документы, отвечал на звонки, давал советы, договаривался насчет будущей работы, взваливая на себя всё больше, и больше, и больше. Мне это по силам, я, как увлеченный атлет, разгорячившийся от адреналина, работаю даже во сне – я называю это „работа-сон“, – жертвую временем, которое мог бы провести с Валери или за сбором цветов… Атланта, Августа, Токкоа, Кларксвилль – я продаю свое время сотням людей, день за днем выхожу на сцену и кричу, КРИЧУ!

Я живу за счет энергии сцены и зрителей, она помогает мне не разваливаться… Посплю семь минут, потом просыпаюсь, снова за руль – снова в отличной форме. Ты лучше всех, говорю я себе. Дергаешь их за ниточки, как марионеток, заставляешь их двигаться, говорить и слушать, управляешь ими: раз, два, – но они совершенно тебя не понимают! Неужели вы не понимаете, что мне нужен отдых? Свежий воздух? Мне нужно дышать, черт возьми! Оставьте меня в покое, тупые ублюдки! Вы что, не видите? Тупые людишки, вы что, не понимаете? „Это лучшее шоу, которое я видел, – вы просто молодец!“ Сколько раз я уже это слышал, сколько раз пережевывал этот картон! Ну да ладно. У меня есть моя земля. Мой тихий маленький заповедник, где я однажды отдохну, в конце длинного тоннеля, но одно не вяжется с другим… Насколько близко я смогу подпустить к себе людей? О люди, люди всего мира, я так вас всех люблю! Боже, дай мне силы завершить мой путь. Однажды я найду себе место, где солнечный свет и мягкий папоротник; тогда я лягу и отдохну. Тогда наступит покой».

Спустя несколько недель в конце аналогичного монолога в дневнике Юстас добавил:

«Как много сил уходит на попытки понять, хочу я провести всю жизнь с Валери или нет».



Летом 1989 года в лагерь на Черепашьем острове приехали первые ученики.

Теперь Черепаший остров уже не был идеей – он стал организацией. Юстас напечатал брошюры и визитки, заключил договор со страховой компанией, закупил аптечки первой помощи и зарегистрировал некоммерческий статус своей организации. Мечта стала явью. И дети были в восторге – каждый год! Сотрудники лагеря встречали семьи у дороги, и, вместо того чтобы заехать на гору и припарковаться на импровизированной стоянке, все вместе шли к Черепашьему острову пешком. А если родителям такой подъем был не по силам? – спросите вы. Что ж, плохо. Тогда прощайтесь прямо здесь, ребята. Так что дети попадали в плодородную долину Черепашьего острова через лес, пешком, словно проникая в королевство через заколдованную потайную дверь. А когда лес кончался, гостям открывались солнечные луга и чудесный старый новый мир, который отличался от всего, что эти дети видели раньше. Здесь не было ни электричества, ни водопроводной воды, ни машин, ни торговли.