Зимний сон Малинки

‌Я поднимаю ладонь и касаюсь пальцами стекла. Всматриваюсь в очертания зданий, вспоминая синеглазое лицо, темно-русые волнистые волосы, красивые плечи и нежно-розовые, сочные губы. Улыбку, от которой у меня всегда стучало сердце. Ту единственную, для кого оно стучало.

Подумать только, однажды я смог себя убедить, что для меня она потеряна навсегда. Что мое молчание привело к тупику, за которым больше нет места надежде. Первый в моей жизни проигрыш и самый болезненный, выбивший почву из-под ног. Я едва начал жить, а уже понял, что окажусь в этой жизни один.

Юные сердца тоже умеют разбиваться, даже если никому нет до них дела.

Как давно это было — наш последний разговор с Кириллом и решение уехать. Ставшая еще красивее Машка, юная и счастливая в своей любви, и насмешливое брата — в ту минуту я хотел верить, что для него она так же серьезна, как для меня:

«Смирись, Гордеев, и запомни: не всегда и не во всем тебе быть первому. Так и скажи своему сухарю папаше. Лучше бы ты сразу уехал отсюда, куда он тебе приказал. Машка от меня не уйдет, зря надеешься. Она влюблена по уши и плевать ей на тебя. И знаешь, что еще?

— Нет. Не хочу знать.

— А я все равно скажу. Я уже был с ней и мне понравилось.

Мы стояли в университетском парке и смотрели друг другу в глаза. Злой смешок ударил особенно больно.

— Она беременна от меня. Как тебе эта новость? Зашибись, правда?

Кирилл тогда затянулся сигаретой, выпустил дым и рассмеялся, неожиданно по-братски обняв меня за плечи.

— Поверить не могу! Но ты сам виноват, брат! Смирись! Ну, не любят девчонки таких зануд, как ты…

На этом месте воспоминание о том вечере обрывается. Помню только, как сбросил с плеч его руку, оттолкнул от себя и сказал с яростью в насмешливое лицо:

— Да пошел ты! Какой ты мне брат!»

Но Кирилл ошибся. Оказалось, что любят, да еще как. Во Франции было достаточно времени, чтобы повзрослеть, остыть и убедиться в обратном. Я пробовал забыть, пробовал не думать, пробовал разбудить в себе чувства, хоть отдалено похожие на те — самые первые. Не искал, находили сами. Не вышло. Едва начавшись, все заканчивалось досадой и пониманием: не с той, не там, не она.

И все же у меня получилось смириться и забыть. Пусть без чувств, но решиться строить свою жизнь дальше. Я возвращался в город, будучи твердо уверен в том, что часть моей жизни, связанная с юностью, осталась в прошлом.

Был уверен, пока Малина вдруг не стала мне сниться. Сначала появившись несмело, словно ожившее воспоминание, с каждой ночью все ярче воскресающее в памяти. Как проклятие из прошлого, которое с приходом утра я с раздражением гнал прочь. А затем неожиданно возникла там, где я меньше всего ожидал ее увидеть. В сердце компании моего отца. В тот момент, когда я уже жил будущим и планами. Когда был твердо убежден в том, что даже если и встречу, то ничего не почувствую. Ведь прошло шесть лет, она наверняка стала другой. Как изменился я сам, став черствее, под стать своему отцу.

‍«Димка Гордеев?! Ты, что ли?! Димка, ну надо же! Смотри, как возмужал! И волосы отрастил. У тебя же всегда был ежик!»

Тонкое лицо, синие глаза, и улыбка искренней радости на мягких, знакомых губах. Русые прядки у нежных щек и голос… ее голос.

Она не изменилась. Совсем. Словно только вчера сошла со школьной скамьи. И для меня ничего не изменилось. Стоило только ее увидеть, и пришло понимание, что у моего проклятия всегда будет одно имя.

Маша. Малина. Я не привык улыбаться, но думая о ней, улыбка сама появляется на лице. Я не соврал сегодня, прощаясь. Больше всего на свете я бы хотел, чтобы она сейчас оказалась рядом и подошла ко мне. Почувствовать ее руки на своих плечах, тепло дыхания у губ и еще раз услышать тихую просьбу, прежде, чем прижму к себе: «Дима, поцелуй меня, я хочу».

Я был готов ждать, но в командировке все случилось само собой, и я чуть не убил себя за то, что не сумел сдержаться. А затем, едва с ума не сошел от мысли, что Малина ответила. Сама ответила, не прогнала. С того времени во мне словно ожила пустота. Без нее пустота. И чем дальше я отдалялся, тем болезненнее и глубже она ощущалась. Теперь уже не уехать и не забыть, не обмануть себя, как в прошлом. Теперь нет силы терпеть расстояние. До прошлой ночи не знал: нужен ли Малине, а когда прощались… Ради того, чтобы глаза Машки светились и смотрели на меня вот так же, как смотрели сегодня, я понял, что готов на многое.

Но время не ждет. Чтобы идти дальше, необходимо окончательно поставить точки и начать все с чистого листа, даже если мое решение будет стоить отношений с отцом и будущего в его компании.

Я иду в душ, одеваюсь и собираю сумку. Пью кофе на кухне, поглядывая на часы. Самолет через три часа, и в моих планах успеть на рейс.

Звонок в дверь раздается внезапно. Я никого не жду, но ночной гость явно не смущен данным фактом. Как через минуту я сам не удивлен тому, что вижу на своем пороге Мамлеева. Это вполне в привычке Кирилла — считаться исключительно со своими желаниями, мне это хорошо известно с детства.

— Ну, привет, старина. А вот и я.

Не считая встречи в гостинице, мы не разговаривали с Кириллом с того самого дня, когда были студентами, и вот, спустя годы, снова с напряжением смотрим в лица друг другу. Я никогда не приглашу его войти, и он это знает. Оглядывает видимую часть моей квартиры, неосознанно потирая тыльной стороной ладони синяк на подбородке.

— А у тебя здесь прилично. Ничего так устроился, я смотрю.

— Чего тебе?

— Ты один?

Я игнорирую вопрос, честно предупреждая Кирилла:

— У тебя есть минута, Мамлеев. Или говори, зачем пришел, или уходи. Я занят.

Он улыбается, так же тонко и криво, как я помню. Шутник. Раньше он любил шуточки и умело втирался в доверие. Старший брат, почти ровесник. Он мне нравился, и я многое ему прощал. До поры.

— Поговорить хотел.

— Говори.





Глава 37





На самом деле я делаю ему одолжение, и он это понимает.

— Неожиданная у нас с тобой вышла встреча — там, у Ольховской. Не находишь?

— Я бы так не сказал. Судя по всему, ты отлично знал, кто на ней будет и зачем.

Знал, и Кирилл пожимает плечами, пряча руку в карман куртки. Передо мной ему юлить ни к чему.

— Извини, брат, бизнес. Ты же понимаешь: ничего личного. Такой тендер грех было не попытаться перехватить.

Врет. С тех пор, как нам исполнилось десять, это личное между нами, как камень преткновения — однажды появившись, никуда не исчезло. Эту войну не я развязал, но факт: ему никогда не удавалось меня обойти — ни в учебе, ни в спорте, ни в драке. Ему удалось ударить лишь однажды и по самому уязвимому.

— Я тебе не брат, Кирилл. Заканчивай с патетикой. Или говори, что надо, или уходи.

— Да ладно, Дима, остынь.

— Пошел ты!

— Стой!

Я собираюсь закрыть дверь, но он останавливает меня, задержав ее рукой. Жует сухие губы, которые еще не успели зажить после нашей последней встречи.

— Я насчет Машки пришел сказать. Понять хочу.

— Что именно?

— Ну, как же, такая выгодная партия с дочкой самого Бартона, все строят догадки: сколько тебе достанется, и нате вам — нежданчик в гостиничном номере. Да еще и с моей бывшей. Я был уверен, что ты и думать о ней забыл, о Малине. А ты решил напоследок отплатить всем по счетам. А, брат?

Кирилл присвистывает и улыбается. Но досаду не удается скрыть и улыбка сползает.

— Ты ведь для этого разыскал Машку и привез к Ольховской, чтобы отвлечь меня и забрать тендер?

Громкое заявление от слабого игрока. Однако мои плечи напрягаются, а пальцы впиваются в дверной косяк.

— Не обольщайся. Тебе ничего и никогда у меня не забрать — я тебе не позволю. И Маша здесь ни при чем. Но предупреждаю: хочешь играть втемную — будь готов за это ответить. Не надейся, что я с тобой закончил.

— От кого ты узнал, что именно я буду представлять интересы «Реформ-строй»?

— Твоя минута закончилась, Кирилл. Тебе пора.

— Ладно, как скажешь. — Мамлеев поднимает воротник куртки и отступает. Произносит со смешком, показав зубы: — А ведь Машка наверняка ни сном, ни духом о твоей свадьбе, иначе бы не подпустила к себе. Я знаю ее лучше тебя.

— Не лезь!

— И тебя знаю. Не боишься лишиться денег наследницы? Слухи они такие, любому репутацию испортят. Я ж не дурак, понимаю, что не нужна тебе Машка с детьми, да еще и после меня. Ты всегда был брезгливым чистоплюем.

Рука срывается, и мы все-таки сцепляемся, схватившись в коридоре. Когда мои пальцы сдавливают воротник куртки Кирилла, прижав его к стене, он сцеживает со злостью сквозь зубы мне в лицо:

— Это ты, Гордеев, не лезь к моей семье! Оставь Машку в покое, слышишь! Когда решу, она снова выберет меня, никуда не денется… Малина моя!

Его заявление заставляет меня ударить. Кажется, мне нравится цвет крови на его губах, она делает ложь отмщенной. Не уверен, что он знает своих детей в лицо.

— Уходи, Кирилл, пока я тебя не убил! Пошел вон!

Я выезжаю в аэропорт через полчаса. Оставляю машину на стоянке, захожу в крытое здание терминала и регистрирую билет. Все проходит быстро, крупных вещей у меня с собой нет, и в образовавшуюся до посадки паузу я возвращаюсь мыслями к Малине. Думаю о том, что она, должно быть, давно уже спит.

Конечно, спит. В прошлую ночь мы почти не сомкнули глаз.

Рука в сомнении сжимает телефон, но я все же отправляю ей короткое сообщение — когда проснется, прочтет. Пусть так, но я должен ее чувствовать.

«Скучаю. Сильно»

Я не надеюсь на ответ, но получаю его сразу же. Такой же короткий.

«Я больше»

И еще одно.

«Думаю о тебе, Дед Мороз»

На моем лице появляется улыбка, ничего не могу с собой поделать. Последние дни для меня, как сумасшествие.