Золотой дом

– И чемодан. Чемодан особенно важен.

Так это начиналось. В следующие годы Нерон создавал прибыльный побочный бизнес, отмывая и храня деньги дона. Как это вышло? Незаметно для самого себя вошел в дело, побуждаемый фанатичной любовью к миру кино. В глазах звездная пыль, голова кружится от киногламура, вокруг все зарабатывают безумные деньги. А вернее, в нем всегда имелась эта беззаконная жилка, строительство, в конце концов, не самый законопослушный бизнес, кривой, как штопор, сказал бы У. Х. Оден. Как раз начался строительный бум, по всему городу росли высоченные здания, “спичечницы”, Нерон находился в самом средоточии этих метаморфоз. Cколько законов было нарушено или отброшено в амбициозном стремлении вверх, сколько пришлось набить карманов, чтобы сгладить углы! Здания росли и росли все выше, сверх того числа этажей, что разрешали муниципалитеты. Затем электрокомпании или те, кто отвечал за воду и газ, грозились отрубить снабжение этажей, которые не должны были существовать, но всегда имелся способ пригладить и эти взъерошенные перышки. Чемодан для кинозвезды, конечно же, был не первым в карьере Нерона. Вообще‑то многие из новых зданий были с самого начала нелегальными, их строили без должным образом принятого плана, не сверяясь с нормами. Нерон виновен в подобных делах, но в этом все были замазаны, невиновных нет, и он, как все прочие крупные строители, имел друзей наверху – “наверху в другом смысле слова”, – и как все прочие, он ухитрялся оставаться безнаказанным, что бы ни затеял. “Строитель – сам себе закон, – говаривал он. – И этот закон гласит: не уставай строить”. Этика? Прозрачность? Слова на иностранном языке, слова для тех, кто не понимает ни этот город, ни людей, которые в нем живут.

Вот кем он был. Он знал это, его сыновья это знали, так был устроен мир. Дружба с Доном Корлеоне, он же Султан Амир, открыла дверь в подполье, где таилось глубинное беззаконие, дожидалось, чтобы его выпустили на волю. Теперь на его праздники являлись старлетки, в ванной заправлялись кокаином, из правильного, в костюме и туфлях, скучного, словно вода в канаве, строителя небоскребов с дипломатом и чертежом под мышкой Нерон превратился в заметную среди горожан фигуру. Этот статус обеспечил его еще большим количеством заказов, бизнес ширился, и вместе с тем рос его статус и так далее, цикл за циклом. В эти годы у Нерона сложилась откровенно вульгарная манера саморекламы, которая продолжала окутывать его, словно дорогая напоказ шуба, и в нью-йоркские годы. Он перевез семью в роскошный дом Уолкешвара. Он купил яхту. Он заводил интрижки. Его имя переливалось в ночном небе от Андхери до Нариман-Пойнт. Жизнь была прекрасна. Существовало множество разных способов отмывать деньги.

Для небольших сумм – разбивка, грязные деньги разделялись на суммы поменьше, и на них приобретались платежные поручения и чеки, затем депонировались в других банках, тоже небольшими суммами, а затем снимались со счета уже отмытыми. Этот метод Нерон применял, когда ему требовался чемоданчик с деньгами. Но для крупных проектов нужен метод помасштабнее, и нет ничего лучше работы с недвижимостью. Для тех, кто в курсе, Нерон стал тайным мастером Перекрута номер раз и Перекрута номер два. Перекрут номер один: черным налом оплачивалось приобретение высококлассной дорогой недвижимости – и тут же она перепродавалась, обычно даже с выгодой, ведь цены взлетели до небес. Деньги от продажи были уже чистые, как свежевыпавший снег. Перекрут номер два – приобретение недвижимости с согласия продавца за цену ниже рыночной, разница передавалась из рук в руки черным налом, – а дальше снова Перекрут номер один. Нерон возглавлял крупнейшую в городе брокерскую фирму недвижимости: на языке криминального подполья ее стали называть “Перекрутстаном”, страной, куда грязные деньги отправляли на вакации – отмыться и вернуться с приятным честным загаром. Разумеется, все имело свою цену. Нерон пользовался Перекрутстаном и для отмывки собственных денег, но “Компания-С” всегда могла рассчитывать на щедрые скидки.

А потом на Дона Корлеоне обрушились небеса. Сын премьер-министра, Санджай Ганди, бывший его товарищ-забулдыга, когда его мать ввела авторитарный режим чрезвычайного положения, вдруг взялся за крестного отца, дело Дона рассматривалось в суде, подконтрольном не Дону, а Санджаю, его посадили на полтора года. Занятное совпадение – как только чрезвычайное положение закончилось и Санджай впал в немилость, Дона освободили. Но он стал другим человеком: в тюрьме он утратил наглость и взамен обрел Бога.

Хотя они принадлежали к одной и той же конфессии, Нерон был мусульманином лишь номинально, и этот новый благочестивый Корлеоне ему не слишком пришелся по душе. Дон отказался от гангстерства и попытался – безуспешно – заняться политикой. Былые друзья разошлись. В восьмидесятые Султан Амир сник и был почти забыт, началась его долгая и в итоге проигранная борьба с раком – а Нерон в ту пору был большой шестеренкой. Но завращались уже и шестеренки покрупнее.



Прежде чем стать столь мрачно известным, Замзама Аланкар славился своими усами, эта густая зловещая поросль казалась паразитическим организмом, растущим откуда‑то изнутри головы, быть может, даже из мозга, словно она спускалась вниз через нос и так достигала внешнего мира, как инопланетное существо проступало на верхней губе, неся весть о великой и опасной власти организма-хозяина. Когда‑то эти усы завоевали первую премию на конкурсе усов в его родной приморской деревне Банкот, но потом Замзама стал играть в куда более крупные игры. Он родился в семье полицейского в далеком городке на берегу Аравийского моря, поблизости от старой морской крепости, но – возможно, потому, что уже в детстве его отношения со строгим отцом не сложились – он очень мало уважал и закон, и тех, кто его охранял, что на земле, что на воде. Впервые он обратил на себя внимание в системе “Хавала” – эта система позволяла передавать деньги из одного места в другое без бумажного следа, только на основании устного слова: вручаешь деньги брокеру в некоем месте А, и тот за небольшую комиссию отдает распоряжение брокеру в месте Б, который и выплачивает всю сумму адресату, достаточно лишь назвать пароль. Так деньги “двигались без движения”, согласно девизу “Хавалы”, цепочка могла быть сколь угодно длинной. Система стала популярной, поскольку требовала комиссию гораздо более низкую, чем легальные банки, а кроме того, умела обходить разные проблемы вроде колебаний обменного курса: “Хавала” утверждала собственный курс обмена, и все его строго придерживались. Сеть полностью полагалась на честное слово брокеров, работавших по всей стране и даже в других странах (впрочем, если бы брокер “Хавалы” повел себя нечестно, едва ли стоило бы делать ставку на его долголетие). В Индии система считалась нелегальной, поскольку, подобно разбивке и перекруту, она эффективно способствовала отмыванию денег, но Замзама продолжал работать с размахом, не только на Индийском субконтиненте, но и по всему Ближнему Востоку, на Африканском роге и даже в некоторых областях Соединенных Штатов. Впрочем, и “Хавалы” ему показалось мало. Он хотел воссесть на kursi, то есть на престол, возглавить преступный мир, и теперь, когда Султан Амир был устранен с его пути, сидел в тюрьме, Замзама рванулся к власти, ему помогали “лейтенанты” – Большая Голова, Короткие Пальцы и Маленькие Ножки. Предстояло побороться с приверженцами соперника по имени Жирный Джавед, но вскоре Замзама устранил соперника, пустив в ход приемы, глубоко шокировавшие всех членов “семейства” Султана Амира, столь склонного к ненасильственному пути. Техника эта была проста: убийства. Тела Жирного Джаведа и членов его клана во время отлива остались на прибрежном песке Джуху, словно дохлые рыбины, и это не только решило вопрос о власти – это была весть всему городу, верхнему миру, а не только подполью: настал новый день, гласили трупы. В город пришел новый игрок и с ним новые правила. Вместо “Компании-С” у нас теперь “Компания-З”.

Его брат Саллу по прозвищу Лодка помог Замзаме закрепиться в городе: он выбрал своей мишенью дона района Донгри, Папашу Джиоти, вместе с бандой своих ребят зажал Папашу и его людей и свирепо избил их пустыми стеклянными бутылками из‑под газировки, кампа-колы и лимки. Так он избавился от Папаши, которого с тех пор больше не видели в городе, но зато разразилась более серьезная гангстерская война – против пуштунской банды из Афганистана, которая начинала с ростовщичества, открывала офисы на улице, как раз именовавшейся Редимани-лейн, “проезд быстрых денег”, но быстро перешла к рэкету некрупного масштаба, требуя деньги за крышевание с владельцев небольших лавок и частников как в трущобах, так и на городских рынках. Расценки в ателье, часовых мастерских, парикмахерских и у продавцов кожаных изделий выросли, поскольку теперь приходилось платить рэкетирам. Проститутки на Фолкленд-роуд тоже стали требовать доплаты. Эти малодоходные ремесла не могли самостоятельно удовлетворить вымогателей, поэтому новые расходы перекладывались на клиентов. Таким образом, значительная часть горожан оказалась вдруг вынуждена платить, так сказать, дополнительный налог, оброк гангсталэнда. Но что делать? Выхода не оставалось – раскошеливайтесь!

Затем пуштуны задумали устранить Лодку и Пушку, то есть Замзаму, и наняли для этой работы Мэнни, главного dacoit, то бишь бандита из Мадхья-Прадеша. Сложилось так, что у Лодки Саллу имелась подружка-танцовщица Чару, и однажды (дело было в начале восьмидесятых) он забрал ее из ее жилища в центральном Бомбее и повез на “фиате” в любовное гнездышко в Бандре. Однако у него на хвосте повисли Мэнни с пуштунами, они окружили “фиат” на бензоколонке, где Лодка Саллу остановился по пути. С искренней галантностью Мэнни и пуштуны попросили Чару выйти из машины и удалиться. После этого они выпустили в Лодку пять пуль и убедились, что он мертв. Они со всей поспешностью передислоцировались к штаб-квартире Замзамы на улице Пакмодиа, надеясь застать его врасплох прежде, чем до него дойдет весть о гибели брата, но здание основательно охранялось, и завязалась перестрелка. Замзама даже не был ранен. Вскоре вожди пуштунов были арестованы, им предъявили обвинение в убийстве Лодки. Во время слушаний стрелок “Компании-З”, наемный убийца, христианин по имени Дерек, ворвался в зал заседаний и расстрелял пуштунов из автомата. В итоге за восьмидесятые годы в затяжных гангстерских войнах погибли по меньшей мере полсотни из числа бойцов “Компании-З” и пуштунов, но в итоге афганскую банду удалось выдавить, а крестный отец Замзама утвердился на престоле. После смерти старшего брата Замзама принял решение отказаться от личной жизни. “Подружка, – это слабость, – услышал от него Нерон. – Семья – это слабость. Для других это хорошо. Но боссу непозволительно. Я – кот, который гуляет сам по себе”. Сам по себе – если не считать круглосуточной охраны из двенадцати человек, иными словами, тридцать шесть вооруженных мужчин работали на него, сменяясь через каждые восемь часов. И еще команда обученных уходить от слежки водителей, за рулем бронированных лимузинов-“мерседесов”, специалисты по “химчистке”, то есть умевшие проверять, не находится ли дорога под наблюдением (опять‑таки, по четыре водителя в смену, три смены в сутки). К тому же парадная дверь в его доме была из толстого стального листа, окна также пуленепробиваемые, с толстыми металлическими ставнями, в любое время дня и ночи на крыше дежурили тяжеловооруженные бойцы. Городом управлял человек, живший в клетке, сам для себя эту клетку построивший. Чтобы обеспечить себе неуязвимость, он использовал уязвимость других людей, их семей и имущества: все это послужило основой для его богатства и власти.

(Я не специалист в отрасли, ныне именуемой “Болливуд”, но она явно любит гангстерские фильмы и гангстеров своих любит. Бум этой киноиндустрии вполне можно отсчитывать от “Компании” Рам Гопала Вармы, “Перестрелки в Локандвале” Апурвы Лакхии или “Однажды в Мумбааи” и “Однажды в Мумбааи-2” Санджая Гупты. Лишняя буква “а” в слове “Мумбаи” – нумерологическое суеверие, новинка: люди то и дело добавляют или убирают гласные, чтобы сделать свои имена или, как в данном случае, названия своих фильмов более удачливыми и успешными: Шобхаа Де, Аджай Девгн, Мумбаай. Не стану и пытаться рассуждать об эффективности или неэффективности подобных коррекций.)



Наконец, “Айбак”, фильм о Кутб ад-Дине Айбаке, первом из царей-рабов, и о строительстве Кутб-Минара, дало всей отрасли понять, что новый крестный отец взялся за дело всерьез. Высокобюджетная историческая драма была главным проектом всей жизни одного из патриархов Болливуда, продюсера Карима, в ней участвовало трое из “шести парней и четырех девушек”, которых общественное мнение считало суперзвездами той эпохи. За две недели до начала основных съемок Карим получил письмо, извещавшее его, мусульманина, что затеваемый фильм наносит оскорбление исламу, ибо представляет нового правителя рабом. Проект следовало закрыть или же выплатить в качестве “извинения и выкупа права на съемки” крор[86] рупий старыми банкнотами, ни в коем случае не с последовательными номерами, представителю “Компании-З”, который явится в урочный час. Карим немедленно созвал пресс-конференцию и публично высмеял Замзаму Аланкара и его банду. “Эти пфилистеры воображают, что могут пфакать меня? – орал Карим, взрываясь на каждом звуке “ф”. – Они так невежественны, что знать не знают: имена этой династии, Мамлюк или Гулам, оба значат “раб”. Мы задаем новый стандарт в нашей отрасли, веху, живую иллюстрацию нашей истории. Банда придурков нас не остановит”.

Четыре дня спустя небольшая основательно вооруженная группа мужчин во главе с лейтенантами Замзамы Большой Головой и Короткими Пальцами вторглась на охраняемую площадку в Мехраули, где рядом с подлинным Кутб-Минаром возвели чрезвычайно сложные декорации фильма, и подожгла всю конструкцию. Фильм так и не был снят.

Вскоре после уничтожения декораций Карим стал жаловаться на острую боль в груди и умер – буквально от разбитого сердца. Врачи, вскрывшие тело, сказали, что этот орган буквально разорвался. С тех пор никто не смел смеяться на Замзамой Аланкаром.

Нерон. как и прежде, приглашал Замзаму на свои вечеринки, и актеры из топ-списка продолжали к нему приходить. Сам Замзама начал устраивать такие роскошные празднества, каких еще не видали, забрасывал в Дубай гостей целыми самолетами, и никто не отказывался. Так, наверное, было в пору высшего успеха Аль Капоне – темный гламур, соблазн опасности, ударяющий в голову коктейль соблазна и страха. О вечеринках Замзамы писали во всех газетах, звезды блистали там своей ночной красой. Полицейские сидели на попе ровно. Порой утром, после яркого праздничного фейерверка, в дверь продюсера, отсыпавшегося после излишнего веселья в роскошной каюте на яхте “Компании-З” – возможно, под боком у него лежала старлетка, настолько глупая, что даже не понимала: таким способом ей наверх не пробиться, – стучали и появлялся Большая Голова или Маленькие Ножки с контрактом, который продюсеру оставалось только подписать, уступив на самых невыгодных условиях все права на распространение очередного своего фильма за рубежом. Здоровенная пушка, поднесенная к виску, помогала ему принять решение, а поскольку дни галантности миновали, никто не предлагал голенькой старлетке привести себя в порядок и уйти. Снаружи вечеринка, внутри бизнес – так действовала “Компания-З”. Многим крупнейшим в Болливуде людям приходилось просить защиты у полиции, и никто не мог быть уверен, поможет ли это, ведь люди в форме тоже могли оказаться наемниками Замзамы, и оружие, предназначенное для охраны, могло обратиться не вовне, против непостижимого и опасного города, а на самого подзащитного. Закон? Закон закрывал на все это глаза. Разве что изредка вылавливали мелкую рыбку, бросали ее в тюрьму, чтобы успокоить публику. Большая рыба преспокойно плавала в этом море.

– Доченька, доченька! – восклицал Нерон. – Я был из худших среди них, потому что они никогда даже не пытались меня принуждать. Я добровольно работал с их деньгами, они были со мной щедры, и я принимал все это, таков путь нашего мира, думал я, и, может быть, он действительно таков, но этот мир – скверное место, надо бы искать мир получше, чем этот, который мы сотворили.

Он не стал жертвой рэкета и вымогательства, но, чтобы его подчинить, этого и не требовалось. Угрозы, покушения на убийства и состоявшиеся убийства тех лет напугали его до одури. Ему было что терять, и немало. У него была дорогая недвижимость, он занимался строительством по всему городу, имел жену, имел сыновей. Все слабости, которые Замзама высматривал в других, которыми пользовался. Людям из “Компании-З” не приходилось даже указывать на эти слабости, между гангстерами и Нероном сформировалась неназываемая вслух связь. Кем он для них стал? У них появлялось грязное белье, и он занимался стиркой. Он был их дхоби. Они его так и называли – Большая Голова, карлик, и Короткие Пальцы, оранжевоволосый, и Маленькие Ножки – ни у кого таких огромных ступней не было. “Эй, дхоби! – произносили они в трубку телефона. – Тут для тебя постирушка. Приезжай и забирай ее в гхат”. Он являлся по вызову, и они щелкали пальцами перед его носом: “Давай, отчищай, – командовали они. – Марш-марш”. Сам Замзама держался более уважительно, он называл Нерона его тогдашним настоящим именем, прибавлял почтительное – сахиб, джи, джанаб. Но и уважение было способом выразить презрение: “Ты принадлежишь мне с потрохами, засранец, и не забывай об этом”. А Нерону таких намеков и не требовалось. Он не был героем. Он не хотел терять ни родных, ни пальцы на ногах. Так что не было и малейшего шанса, что он забудет.

Злодеи соскакивали с киноэкранов, вторгаясь в зрительный зал, все они, размеров нечеловеческих, киношных, неслись по рядам, выскакивали на улицу, ружья сверкали, и его настигало виноватое чувство – его любимая отрасль отвечает за это, она породила чудовищ, придала им гламур и сексапильность, и теперь они завладели городом. “Бомбей мери джаан”, напевал он, и мысли его вторили словам песни: “Бомбей моя жизнь, моя любимая, куда же ты ушла”, те девушки на Марина-драйв в вечерней прохладе с жасминовыми венками на головах, джаз воскресным утром, джем-сешн на Колаба или Черчгейт, слушали “Чик чоколейт”, саксофон Криса Перри, голос Лорны Кордейро; пляж Джуху, пока люди вроде него самого не застроили его по периметру; китайская еда – красивый город, лучший город на Земле. Но нет, неверно. Песня, что для города была тем же, чем для другой метрополии “Нью-Йорк, Нью-Йорк”, всегда предостерегала: этот город – крепкий орешек, жить в нем нелегко, и отчасти песня сама в этом виновата, игроки и головорезы, воры и коррумпированные бизнесмены, о которых она повествовала, выпрыгивали из ее строк, как герои из фильмов, и вот они все уже тут, запугивают приличных людей, вроде той наивной девчонки из песни, девчонка заступалась за великий город: О сердце, в этом городе жизнь легка, но даже она предупреждала: Остерегайся, ты пожнешь то, что посеешь. Именно то, что посеешь, то и пожнешь.

(Да, это фильмы виноваты, это песня виновата. Да, Нерон, вали все на искусство, на индустрию развлечений. Куда проще, чем обвинять конкретных людей, реальных участников этой драмы. И куда приятнее, чем винить себя самого.)

Он продолжал выполнять свои обязанности: чемоданы, разбивка, перекруты. Он даже согласился стать одним из звеньев в цепочке, передававшей большие деньги “Хавалы”, когда его “мило попросил” самолично Замзама Аланкар, обрушив на него очередное извержение сахибов, джанабов и джи, однажды вечером на вечеринке у бассейна в клубе Уиллингдон. Они никогда не пытались меня принуждать. Не было в этом надобности. Он охотно сделался пешкой в руках Замзамы. Он считал себя королем в своем городе, а был лишь жалким пехотинцем. Замзама Аланкар – вот кто король. Да и не совсем правду Нерон говорил о принуждении. И это он теперь готов был признать. Правда в том, что у него никогда не вымогали наличные – но принуждали к гораздо, гораздо худшему.



Замзама, Пушка, был человек несентиментальный. Однажды, согласно легенде – он был из тех, кто немало внимания уделяет взращиванию легендарного своего образа – Маленькие Ножки похитил сутенера по прозвищу Муса-Мышь, который вздумал досаждать некоторым девушкам “Компании”, велел запечатать его в металлический контейнер в порту, а затем нанял судно, которое вывезло контейнер за пределы гавани, и там контейнер отправился на дно морское. Два дня спустя мать Мыши показали по телевизору, всю в слезах. “Сейчас же узнайте номер ее мобильного”, распорядился Замзама, и минуту спустя, пока она все еще давала интервью в прямом эфире, он позвонил. Женщина в растерянности ответила на звонок и услышала голос Замзамы: “Сука, твоя мышь превратилась в рыбу, а если ты не прекратишь шуметь, сама превратишься в кима. Ба-бах!” “Кима” означает фарш, мелкорубленное мясо. “Ба-бах” – фирменный знак Замзамы, всякий, у кого в ухе происходил этот взрыв, сразу же понимал, с кем только что довелось говорить. Женщина прекратила плакать – раз, и все – и никогда больше не разговаривала ни с одним журналистом.

Не питал Замзама сочувствия и к романтизации прошлого в духе “Бомбей мери джаан”, к чему был склонен Нерон. “Город мечты давно исчез! – без обиняков заявлял он Нерону. – Ты сам застраивал и его центр, и окрестности, задавил старое новым. В Бомбее твоей мечты царили мир и любовь и светское мировоззрение, бомбейцы не разделялись на общины, индуисты-мусульмане бхай-бхай, все люди братья, верно говорю? Чушь собачья, ты же опытный человек, мог бы соображать получше. Люди есть люди, у каждого свои боги, это никогда не изменится, и никогда не прекратится вражда между племенами. Вопрос лишь в том, что сейчас на поверхности и насколько глубоко залегает ненависть. В этом городе – Мумбаи – мы выиграли войну между гангстерами, но главная война впереди. Теперь в Мумбаи только два гангстерских клана – собственно гангстеры, мафия, это я, “Компания-З”, и других нет. А мы кто, на 95 процентов? Мы мусульмане. Люди Книги. Но есть и другая банда – политические гангстеры, и вот они индуисты. Индуистская политика заправляет муниципалитетами, у индуистских политиков собственные индуистские банды. Раман Филдинг, слышал такое имя? Он же Мандук Лягушка[87]. Понял, о чем я? Тогда и вот что пойми: сначала мы сражались только за территорию. Эта битва закончена. Теперь начнется священная война. Ба-бах.

Султан Амир “обрел веру” ближе к концу жизни, и то была мистическая, суфийская разновидность веры. Замзама Аланкар к началу девяностых сделался приверженцем гораздо более свирепой версии их общей религии. Столь глубокая перемена в мировоззрении и сфере интересов Замзамы произошла под влиянием проповедника-демагога по имени Рахман, основателя и секретаря воинственной организации, расположившейся в городе и именовавшей себя “Академия Азхар”: она проповедовала идеи известного в XIX веке смутьяна имама Акхара из Барели, города, в честь которого была названа секта барелви – и светочем этой секты как раз и стал проповедник Рахман. Академия предъявила себя городу сначала демонстрациями против правящей партии – правящая партия именовала эти демонстрации “беспорядками”, но, по крайней мере, они доказывали, что академия способна почти мгновенно вывести на улицы многочисленные толпы, а затем спустить эти толпы с цепи. К величайшему неудовольствию Нерона Замзама принялся попугаичьи твердить демагогические речи Рахмана, порой чуть ли не дословно. Аморальность и упадок. Злобная враждебность и вырождение. Противостоять и биться насмерть. Чистое первозданное учение. Верная перспектива. Истинная красота и слава. Наша обязанность сохранить общество от. Преимущества гениального учения такого‑то. Наша решимость сильнее чем. Наш научно-обоснованный способ жить в этом мире и в грядущем. Этот мир ничто, лишь путь к величию за его пределами. Эта жизнь ничто, кашель перед тем, как зазвучит бессмертная песнь. Если приходится жертвовать жизнью, мы отдаем пустяк, всего лишь кашель. Если нам придется восстать, мы восстанем с огнем справедливости в руках. Мы поднимем праведную длань Господа, и они ощутят, как она ударит их по лицу.

– Черт побери, Замзама, – сказал ему Нерон при встрече на борту “Киплинга”, яхты Замзамы – Пушка держал ее в гавани и использовал для укромных переговоров. – Что с тобой? Ты всегда казался мне светским человеком, а не жуком-богомолом.

– Время пустой болтовни прошло, – ответил Дон, и в голосе его прозвучала новая нота, показавшаяся Нерону угрожающей. – Наступает время суровых дел. И учти, дхоби: впредь чтоб я от тебя кощунственных речей не слышал.

Впервые вместо обращения “сахиб” Нерон услышал “дхоби”. И это ему тоже вовсе не пришлось по душе.

Компании в Дубай больше не снаряжали. В доме за стальной дверью теперь много молились. Человеку с душевным складом Нерона это казалось дикостью, он подумывал, не пора ли как‑то отдалиться от “Компании-З”. Полный разрыв не представлялся возможным, ведь мафия держала под контролем профсоюзы строителей и в особенности неорганизованную рабочую силу гастарбайтеров, стекавшихся в город со всей страны без бумаг и какого‑либо юридического статуса. Но, пожалуй, он достаточно долго возился с деньгами. Хватит с него разбивки, перекрутов и “Хавалы”. Он законопослушный олигарх и должен избавиться от сомнительной стороны бизнеса.

Замзаме он сказал так:

– Думаю, я становлюсь слишком стар для работы с деньгами. Наверное, мне следует подготовить преемника.

Замзама выдержал паузу длиной в полную минуту. “Киплинг” стоял на якоре, главный парус был спущен и свернут, яхта слегка покачивалась на воде. Солнце зашло, и огни бухты Бэк-Бей горели у них над головой, дивной красоты арка, Нерон не уставал ею любоваться. И тут босс мафии заговорил:

– Любишь ли классическую американскую группу рок-н-ролла “Иглз”? – спросил он. – Гленн Фрай, Дон Хенли и так далее и так далее? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – “Добро пожаловать в отель «Калифорния»”.

После такой преамбулы Дон принялся, к изумлению Нерона, петь – громко, немелодично, и сама эта манера пения внушала страх:

“Можешь выписаться в любую минуту, но никогда не сможешь уйти”.



Так началась великая тьма, повествовал Нерон во тьме своего кабинета в Золотом доме. После этого разговора я оказался в аду. Вернее, я давно уже был в аду, но тут‑то я почувствовал, как огонь лижет мне пятки.


И знаешь, что еще глупо – насчет этой песни про отель? Это ведь даже не было правдой. Потому что уйти – как, когда, где, – для него это было тоже главной задачей, не только для меня.



– Тебя шокирует мой рассказ, – заметил он. – Я тебя ужасаю, а ты ведь еще не слышала худшее. Ты напугана тем, что я успел рассказать, и на уме у тебя вертится один только вопрос. Ты любила мое дитя. Мое несчастное смятенное дитя. Ты любила моего ребенка, и ты спрашиваешь, без слов спрашиваешь, я вижу в твоих глазах в темноте этот вопрос: много ли знали мои дети.

Что касается твоего возлюбленного, он не причастен ко всему, о чем я до сих пор рассказывал. Он тогда вовсе не родился или был малышом. Что же до старших, они росли в определенном социальном слое, в сословии большого бизнеса в большом городе, и знали, как это работает. Не подмажешь – не поедешь. Они знали о моем Доне Корлеоне, да. Но его все любили, и для них это была норма, как и для всех прочих. И мир кино они тоже любили. В доме бывали кинозвезды. Они запросто общались с женщинами из топ-списка. Словно бы проникали по ту сторону экрана. Это было приятно, и если у нас бывали также и доны, это было вполне приемлемо и никого не волновало. Во времена Султана Амира никто за это не осуждал. Но когда власть перешла к Аланкару, я стал скрывать от детей свое участие. Чем меньше они знали, тем лучше для всех. Это был совсем другой тип человека, и я держал семью от него подальше. Мой бизнес – это мой бизнес. Признаю, есть за что меня критиковать, и я не стану оправдывать или отстаивать свой выбор и свои поступки, я лишь излагаю все как есть. Твой мальчик был семилетним в 1993 году, а в 2008‑м, когда мы переехали в Нью-Йорк, ему исполнилось двадцать два. И из всех троих он был наиболее поглощен самим собой. Его война разгоралась внутри, теперь я это ясно вижу. Его пушки целились в него самого с тех самых пор – и до тех пор, пока не. Пока не. Так что скрывать от него было просто. И вряд ли он знал то, что я считал нужным скрывать. Также и мой старший мальчик, мой поврежденный мальчик, они его звали Харпо, город бывал порой жесток, да – для него тоже главный вопрос его жизни таился у него в голове, и на этот вопрос не было ответа. От него я тоже могу отвести обвинение. Остается лишь Апу. Он тогда звался Граучо. Апу – честно говоря, думаю, он знал. Он знал, но не хотел знать, и отсюда наркотики и алкоголь, чтобы оглушить себя, и ослепить, и довести до беспамятства. Я никогда не обсуждал с ним темную сторону. И он никогда не задавал вопросов. “Если бы мой отец был дантистом, – сказал он мне как‑то раз, – хотел бы я знать, сколько он очистил нынче зубных каналов и сколько поставил пломб и кому? Вот и о тебе я думаю в таком же ключе. На работе можешь быть дантистом, но дома ты отец. Вот что требуется от тебя твоей семье: не пломбы, но отцовская любовь”.

Я очень мало ему рассказывал. Лишь внешние детали, то, что известно всем. Взяточничество, коррупция. Мелочи. Но, думаю, о крупном он догадался сам. Думаю, отсюда его распущенность, пьянство, наркотики, женщины.

Там, дома, он еще не был художником. Он уже подражал образу жизни художников, но трудовой этики не имел. Богемствовал – но в Богемии издавна изготовляли красивое стекло, а он мало что делал, занимался только любовью, да и то, позволь мне об этом упомянуть, хоть ты и сочтешь это вульгарным, уж прости, наркотики не делают мужчину лучше как любовника – разве что в его собственном воображении. Так что, возможно, и в этой сфере он был не слишком эффективен. В Америке он исправился. (Щелкает пальцами). Раз – всё. Это на меня произвело впечатление, он сделался новым человеком, и тут все у него стало складываться. Его талант проявился, это каждый мог заметить. Я и сам впервые это заметил. Никогда раньше не догадывался, как велик его талант.

Они все трое обладали такой способностью: закрыть книгу прошлого и жить настоящим. Счастливый дар. Я‑то закрываю книгу настоящего и по большей части живу в прошлом.

Но оставалось еще кое‑что: гул в ушах Апу, голоса, иногда видения. Он долго принимал галлюциногены. Можешь на это возразить, если вы теперь так к этому относитесь, что подобные средства делали его более чувствительным к тому, что незримо указывали пути воображаемого мира, открывали – как там? – врата восприятия. Или можешь назвать все это чушью собачьей. Можешь сказать, что у него был поврежден мозг, нарушена самая сердцевина. Три сына – и все трое с поврежденным мозгом, с разрушенной сердцевиной! Злосчастная судьба для любого отца. Несправедливая. Тем не менее это моя судьба. Апу имел видения, слышал голоса. Он тоже был безумен.

Так что я думаю, он знал, чем я занимаюсь, но сговорился с самим собой – не знать.

Вот почему он поехал обратно вместе со своей женщиной, заранее это не обдумав. Поехал домой и погиб. Думаю, перед смертью он понял, что его убило и почему. Он, наверное, знал, что это – последствие моих поступков. Это я и сам понимаю. Мне послали известие, и я его получил. Тьма сгущается. Конца ждать уже недолго. Вот почему я заговорил сегодня. Чтобы все было рассказано.

О двух событиях нужно рассказать, а между ними прошло пятнадцать лет. 1993‑й – и 2008‑й. Запомните даты.



В декабре 1992 года Нерон вновь явился на “Киплинг” к Замзаме Аланкару. Только что мечеть, построенная первым могольским императором Бабаром на севере, в Айодхе, была уничтожена индуистскими активистами, которые утверждали, что мечеть стоит на мифологическом месте рождения господа Рамы, седьмой аватары (инкарнации) Вишну. В Мумбаи начались волнения. Сначала восстали мусульмане, затем их ответно атаковали приверженцы индуистского экстремиста Шивы Сены, а полиция, рассказывал Замзама, открыто держала одну сторону – за Сену и “против нас”. Волнения постепенно затихали, зато ярость Замзамы истекала вулканической лавой и не ведала границ.

Это последняя соломинка, прокричал он Нерону. Последняя соломинка сломала спину верблюду, и теперь верблюда надо пристрелить.

Вмешиваться в подобные дела неразумно. Следует сосредоточиться на том, в чем мы сильны. Бизнес – вот что хорошо.

Здесь нет места разумному и неразумному. Это вопрос необходимости. А уж если что неразумно, так это уничтожать святую мечеть из‑за слухов о месте рождения воображаемого существа.

Они его не считают воображаемым.

Они заблуждаются.

Аланкар вступил в контакт с обеспокоенными единоверцами из соседней страны. Соседи твердо выступали за самые серьезные меры. План уже разработан, сказал Аланкар. Большой запас оружия, патронов и гексогена будет отправлен из соседней страны по морю к побережью Конкана в первые недели января. Место высадки – Дигха. А ты подготовишь чемоданы для береговой охраны: пусть оставят свободный проход по воде, там наши люди проскользнут на быстроходных катерах.

– Я, Занзама? Это не мой бизнес. Политика – нет, нет и нет. Об этом меня и не проси.

– Да, да и да. Твой дом прекрасно укреплен, так? Я видел его, тяжелые металлические двери закрываются автоматически, системы безопасности, охранники. Твоя семья чувствует себя там неуязвимой. Она же чувствует себя неуязвимой? Уж наверное. Но время от времени сыновья выходят в город? Еще бы, они же мумбайцы, живут полной жизнью. Счастливая семья. Поздравляю.

Мы давние партнеры, ты и я. Не стоит так отвечать мне. Ты добился большого успеха, большого богатства, молодец. Как обидно будет, если твои работники сложат инструменты. И какая трагедия – если вдруг, случайно, вспыхнет пожар. Так что выбора нет, нужно это сделать.

– Хорошо, это будет сделано.

– И будет еще вторая высадка, несколько недель спустя, у Шекхади. Та же задача.

План соседей предусматривал точную последовательность действий. Сначала – убийства. В Донгри, где прежде заправлял папаша Джиоти, изгнанный из города и побитый бутылками из‑под газировки, существовала община рабочих-матхади, то есть тех, кто носит грузы на голове. Они спали на улицах, поэтому их легко было созвать. Следовало набрать достаточное количество этих носильщиков и пустить в ход небольшие ножи, резать глотки, чтобы походило на ритуальное убийство. Донгри – регион, где отношения между общинами напряжены, и соседи были уверены, что ритуальные убийства побудят оппозицию к мощному восстанию. Эта оппозиция была хорошо организована и пользовалась поддержкой полиции, но она столкнется с хорошо вооруженным отпором. Оружие будет заранее сложено в вероятных очагах конфликта. И гранаты будут, и бомбы. А затем бомбы вызовут еще большее возмущение, и соберутся новые толпы оппозиции, которые будут встречены автоматами и взрывчаткой. Вспыхнет пожар и охватит всю страну, и соседи порадуются, потому что ублюдки получат свой урок.

С божьей помощью, обещал Замзама, этим ублюдкам мы нос в мясо расквасим.

В последний раз Нерон побывал на борту “Киплинга”. Настало время возвращаться на берег, но глава “Компании-З” кое‑что еще хотел сказать напоследок: “Ты и я – едва ли мы снова увидимся. После того как эти события произойдут, я не смогу оставаться в этой стране. Твое положение проще. Я всегда заботливо относился к тебе, и, как ты знаешь, между мной и тобой существует длинная цепочка посредников, и ты можешь на сто процентов все отрицать, так что, я думаю, все обойдется, и ты сможешь остаться здесь с женой и детьми. Но на всякий случай тебе, вероятно, тоже следовало бы продумать возможности отъезда”.

Замзама был прав. Эти двое действительно больше не встретились. И насчет стратегии он тоже был прав.



События 12 марта 1993 года широко освещались в газетах, и нет надобности вдаваться в детали. Заминированные машины и скутеры. Бомба в подвале биржи. Три базара, три отеля, аэропорт, кинотеатр, паспортный отдел, банк – ба-бах, ба-бах, ба-бах. Даже поселение рыбаков в Махиме – ба-бах! Такси-бомба у Врат Индии – здоровенный ба-бах.

И все же соседи остались, видимо, разочарованы. Жизней загубили немало, но гражданская война вопреки расчетам не вспыхнула. Город и весь народ сумели сдержать себя. Произошли аресты, наступило спокойствие, и мир восстановился. Замзама Аланкар сбежал вместе со своим подручным Короткие Пальцы, и они были объявлены государственными преступниками № 1 и № 2. Согласно широко распространенным слухам, они в итоге поселились в гостях у соседей, и Замзама продолжал издалека руководить “Компанией-З”. Соседи же утверждали, что понятия не имеют о местопребывании беглецов.



В следующие годы подпольный мир пережил величайшее разделение. После терактов полиция надавила на “Компанию-З”, как никогда раньше не давила, все прежние договоренности и взаимопонимания рухнули, вся структура готова была рассыпаться. Спутниковые телефоны и надежные системы общения в интернете продолжали работать, так что Замзама имел возможность посылать инструкции и править своей стаей, но не слишком ли он и Короткие Пальцы о себе понимали, знай себе отдают приказы на расстоянии, головой‑то рискуют другие. Постепенно увеличивалась дистанция между обоими отсутствующими лидерами и теми двумя, кто оставался на хозяйстве, Большой Головой и Маленькими Ногами – им пришлось иметь дело с обвинениями в организованной преступности и терроре, и на то, чтобы добиться оправдательного приговора, ушло пять лет, то есть они прожили пять лет под дамокловым мечом закона, и это усиливало их досаду. На исходе пятилетки “Компания-З” оставалась “Компанией-З”, и лояльность ее людей сохранялась, однако все знали, что существует “Филиал-З”, группа, которая теперь приносила присягу в первую очередь карлику и парню с гигантским размером обуви, и хотя эти двое и те двое, что гостили у соседей, заключили своего рода союз, особой любви между ними не наблюдалось.

Нерона пригласили на встречу с Головой и Ногами. Теперь уже не на роскошной яхте в гавани, а в басти, глубоко в трущобах Дхавари, куда его отвезли мужчины, которые не говорили с ним и, судя по их виду, не жаждали услышать его голос. В трущобном жилище Голова приветствовал его кивком, а Нога носком ноги указал на кирпич. Садись, велел Нога.

– Вот что нам о тебе известно, – приступил к делу Голова.

– Ты– дхоби, – подхватил Ноги.

– Ты чистишь то, что загрязнилось.

– Так что трудно поверить, чтобы ты ничего не знал. Это мы ничего не знали. Этот вопрос нам предстоит еще уладить с боссом. Но ты? Ты ничего не знал?