Золотой дом

– Чтобы это принять, придется растянуть нашу доверчивость.

– Это напрягает наши dimaags.

– Тем не менее. Нашим мозгам также известно следующее – а) и б). А) ты не любишь политику и б) ты не влезаешь в религиозные дела.

– Так что выходит баланс. С одной стороны и с другой стороны.

– Решено толковать сомнение в твою пользу.

– И наша позиция такова: эта операция причинила “Компании” ущерб. Отныне мы намерены отстраниться от подобных операций.

– Мы объявили это боссу и Пальчикам.

– Они согласны.

– Новое начало. Возвращение к первоосновам. Не удаляться от наиболее знакомой нам сферы.

– Однако в делах компании главная проблема – доверие. А наше доверие к тебе, как бы это сказать…

– Подорвано.

– Сотрясено.

– Ранено.

– Недоверчивое доверие неблагонадежно.

– Это попросту недоверие.

– И все же решено толковать сомнение в твою пользу.

– См. выше.

– Поэтому мы попросту расстаемся с тобой. Ты живи дальше своей жизнью, мы своей.

– Но если когда‑либо хоть капля информации просочится от тебя о нас.

– Мы отрежем твой пенис.

– И пенисы твоих сыновей.

– И засунем их твоей жене в рот.

– И я оттрахаю ее сзади.

– А я тем временем перережу ей горло спереди.

– Ты свободен. Ты можешь идти.

– Шагай поживее.

– Пока мы не передумали.

– Потому что эта идея с пенисами очень неплоха.

– Нет-нет. Это он шутит. Прощай, дхоби. Прощай.



Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет – большой срок, вполне достаточно, чтобы забыть все, что хотелось оставить в прошлом. Сыновья выросли, выросло и его богатство, и тень криминального мира, тень, поднимавшаяся из‑под земли, уже не лежала на его доме. Жизнь человеческая со своими подъемами и спадами продолжалась. Нерон подготовил вариант для эмиграции, но не было нужды прибегать к этому, не было надобности покидать дом, рвать свой мир пополам и одну из половин выбрасывать. Пятнадцать лет. Достаточно, чтобы успокоиться.

А потом наступил 2008 год. И в августе 2008‑го, в аэропорту, когда он стоял в очереди на пограничном контроле после деловой поездки в Нью-Йорк, Нерон увидел привидение. Призрак стоял в соседней очереди в будку пограничника, его знаменитые оранжевые волосы исчезли. Теперь волосы у него были черные, как у всех. Но за исключением волос это был он, прежний. Государственный преступник № 2. Нерон в изумлении глядел на Короткие Пальцы. Его же сейчас схватят, его застрелят при малейшей попытке сопротивления? Они встретились взглядами, Нерон нахмурился, пытаясь передать мегабоссу “Компании-З” свое изумление, но тот молча вздернул большие пальцы (которые и правда были у него очень маленькие) и отвернулся. Они приближались каждый к своему окошку паспортного контроля. Офицеры в мундирах тщательно проверяли документы в той супербюрократической манере, что до совершенства отработана мелкими индийскими функционерами. Один лишь человек оставался в очереди перед Короткими Пальцами, и тут произошло нечто экстраординарное: все компьютеры в зале прибытия вдруг выключились – ба-бах! Прямо вот так. Все мониторы померкли. Несколько минут растерянности, пока служащие иммиграционного контроля пытались перезагрузить свои машины, а прочие служащие бегали взад-вперед. Компьютерный сбой оказался столь же тотальным, сколь и таинственным. Очередь забеспокоилась. Наконец глава смены отдал команду, и очередь задвигалась снова, всем давали отмашку, проверяли паспорта лишь вручную, и таким образом Пальчики миновал контроль и был таков, а две минуты спустя, когда Нерон приблизился к окошку, снова – ба-бах! – и компьютеры включились. “Компания-З” не утратила прежнюю хватку.

Зачем Короткие Пальчики пошел на такой риск и вернулся? Почему Замзама решился его послать? Эти мысли тревожили Нерона, лишив его сна, и в два часа ночи пришел ответ: впервые за полтора десятилетия его телефон стал звонить в условной последовательности, сулившей беду. Три гудка – отбой, один гудок – отбой, два гудок – отбой, на четвертый раз надо взять трубку. Да, сказал он. Голос Коротких Пальцев в ухе, словно дьявольские когти ухватили и тащат в бездну. Еще один раз, сказал Пальчики. Последний.

Западный регион Индийского побережья разделен между пограничной охраной на пять зон. Зона-2 относится к Мумбаи, здесь у самого моря три базы, около Мурун Джанджира, Ратнагири и Дахану. Каждая база располагает достаточным количеством патрульных судов для ближнего и дальнего дозора, скоростными и сверхскоростными судами, и совсем маленькими, и еще более проворными патрульными лодками-перехватчиками. Также имеется воздушный флот из вертолетов и разведывательных самолетов. Но море велико, и при должной организации возможно оставить определенную зону без наблюдения. Для такой операции потребуется много чемоданов.

– Что на этот раз?

– Не задавай вопросов. Просто подготовь все.

– А если я откажусь?


– Не отказывайся. У Дона плохо со здоровьем. Соседи оказались не слишком гостеприимны. Его личная свобода ограничена, средства иссякают. Он думает, ему уже мало времени осталось. Он мечтает о последнем великом подвиге. Выбора у него нет. Соседи настаивают. Под угрозой депортации.

– Прошло пятнадцать лет, я давно вышел из игры.

– Добро пожаловать в отель “Калифорния”.

– Я не стану этого делать.

– Не отказывайся. Я же добром прошу. Я сказал – пожалуйста. Пожалуйста, не отказывайся.

– Я понял.



23 ноября 2008 года десять боевиков, вооруженных автоматами и ручными гранатами, отплыли из вражеской соседней страны. В рюкзаках они везли амуницию и сильные наркотики – стероиды, кокаин, ЛСД плюс шприцы. По пути они захватили рыбацкий корабль, бросили свое судно, затащили две надувные лодки на борт рыбацкого корабля и указали капитану, куда держать путь. Поблизости от берега они прикончили капитана и сели в лодки. Задним числом многие удивлялись, как это береговая охрана их не заметила, не попыталась перехватить. Считалось, что берег тщательно охраняется, но в ту ночь случился какой‑то сбой. Высадившись 26 ноября, боевики разделились на малые группы и направились к намеченным заранее целям: вокзал, больница, кинотеатр, еврейский центр, популярное кафе, два пятизвездочных отеля. Один из отелей – “Дворец Тадж-Махал”, где супруга Нерона после ссоры с мужем сидела в Морской гостиной, закусывая сэндвичами с огурцом и жалуясь на свой брак подругам.



– Я не знаю, что сказать, – пробормотала Рийя.

– Ничего не говори.

– Вы помогли боевикам войти в город. Тем, кто в итоге убил вашу жену.

– Не надо ничего говорить.

– После этого вы бежали. Вместе с сыновьями.

Добавить осталось немного. После этих событий тело гангстера Короткие Пальчики обнаружилось на улочке в Донгри. Ему многократно воткнули в горло нож с коротким лезвием. Бывшие его партнеры Большая Голова и Маленькие Ножки были возмущены терактом, который вновь поставил в опасное положение “Компанию” и ее бизнес. Такое сообщение они послали Замзаме Аланкару. А годы спустя жертвой их гнева стал и Апу. Они послали сообщение мне. Это сообщение гласило: мы знаем, ты в этом участвовал, и вот наш ответ. Эти имена собирается сообщить мне тот человек, Мастан. Имена, которые я уже знаю.

– Значит, вы несете ответственность и за смерть сына, как и его матери.

– То, что я делал, я делал, чтобы спасти их жизни. Я подставлялся, чтобы защитить их. В своем доме я король, но я сделался слугой. Прачкой. Дхоби. Но ты права – я проиграл. Ты обвиняешь меня, и я в самом деле виновен, и судьба наказала меня, отобрав сыновей. Один погиб от рук моих врагов, другой от собственной руки, третий от руки безумца, но все трое – моя кара и мое бремя, которое мне придется нести вовеки, так, и их матери тоже – мой грех. Мне преподали урок, и я его усвоил. Мертвые тела моих детей и их матерей лежат у меня на плечах, их вес гнет меня к земле. Ты видишь, доченька, я сокрушен пятой рока, словно таракан. Ты видишь – я сокрушен.

И теперь ты знаешь все.

– Что же мне делать теперь, когда я знаю все?

– Тебе необязательно что‑то делать. Завтра утром ровно в девять часов ангел смерти придет выпить чаю.





32




Чего ожидать, если Джокер станет королем, а Бэтменша отправится в тюрьму? За стеной Сада все громче слышались смешки, уже более похожие на вскрики, и я не отличал вопли радости от гневных воплей. Я был изнурен и напуган. Может быть, я неверно представлял себе свою страну. Может быть, живя в пузыре, я уверовал в то, чего не было или чего было недостаточно для победы. Какой во всем прочем смысл, если случится худшее, если свет падет с неба, если ложь, и клевета, и уродство, уродство станет ликом Америки. Много ли тогда смысла в моей истории, моей жизни, моей работе, историях американцев древних и современных, семейств с “Мэйфлауэра” и тех, кто с гордостью принес присягу Америке аккурат вовремя, чтобы принять участие в срывании с нее масок, в ее уничтожении? Стоит ли и пытаться вникнуть в природу человека, если человечество оказалось гротеском, тьмой, недостойным? В чем смысл поэзии, кино, искусства? Пусть добродетель увянет на своей лозе. Пусть будет утрачен рай. Америка, та, которую я любил, – унесена ветром.

В последние выходные перед выборами я не мог уснуть, разум мой терзали такие и им подобные мысли. Рийя позвонила мне в пять утра, я лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. Ты должен прийти сюда, сказала она. Что‑то должно произойти, я не знаю что и не могу оставаться тут одна. Старик уснул за рабочим столом, согнулся пополам в кресле, уперся лбом в деревянную столешницу. Рийя провела бессонную ночь, как и я. Но она, в отличие от католического священника в фильме Хичкока, нуждалась в ком‑то, с кем могла бы разделить бремя услышанной исповеди, тайны, которая принадлежала теперь и ей тоже. Я пришел на ее зов, мы вместе сидели в Саду, пока не рассвело, и Рийя мне все пересказала. Что мне делать? – спросила она. – Что тут поделаешь? – ответил я. Но я уже знал ответ на ее вопрос, меня распирало творческое возбуждение, этот сюжет вырвал меня из пучины ночного отчаяния. Вот наконец недостающий кусочек, который мне требовался, темная сердцевина моего фильма, великое откровение, самая суть. Искусство есть то, что оно есть, люди искусства – шлюхи и воры, но мы чувствуем, когда кровь бежит по жилам, когда неведомая муза начинает нашептывать, торопить: скорее, ухвати это, я повторяться не стану – и тогда к нам приходит ответ на все мучительные “зачем”, что терзают нас ночными страхами. Я припомнил Джозефа Финнеса в роли молодого Барда (“Влюбленный Шекспир”), как он выскакивает из‑за стола, за которым писал – что писал? “Ромео и Джульетту”? – исполняет небольшой танец лично для себя и говорит самому себе без стыда и тщеславия: “Черт, это у меня славно вышло”.

(Возникает любопытный вопрос: знал ли Шекспир, что он – Шекспир? Но оставим это до другого раза.)

(У кино своей музы нет, как нет и у художественной прозы. В данном случае наиболее вероятными претендентками из муз могли быть Каллиопа – если бы мой замысел потянул на эпос – или же Талия, если это комедия, или Мельпомена, если бы я поднялся до высот трагедии. Но это не так важно. Забудьте.)

Давай сыграем в эту игру, предложил я. Посмотрим, что надумал сказать отставной полицейский. Драма имеет обыкновение поджидать драматурга в засаде. Что‑то произойдет, и я не знаю что, сказала Рийя, потому‑то и позвала на помощь меня, вот только мы оба не догадывались, что главным происшествием стану именно я.



Мы вернулись в Золотой дом, и в большой “семейной комнате” с окнами в Сад нас встретила Василиса. Одной рукой она держала своего маленького сына – моего маленького сына, моего сына! – а в другой руке был револьвер. Маленький, с перламутровой рукоятью, с золотой мушкой. Девушка с золотым револьвером. Она выглядела точно итальянская кинозвезда в шелковой розоватой ночной рубашке, над которой вздувался кружевной, до полу, пеньюар – Моника Витти или Вирна Лизи, я не успел выбрать, которая из двух. Но револьвер – это уж точно из Годара. Мне припомнилась героиня-убийца из “Пьеро”, проткнувшая ножницами шею карлика. Мне вовсе не хотелось повторить судьбу этого карлика. Я даже руки поднял. Надо подыгрывать, решил я. Рийя уставилась на меня, как на сумасшедшего.

– Доброе утро, Василиса, – сказала Рийя нормальным, некиношным голосом. – Убери, пожалуйста, эту штуку.

– Что вы делаете в моем доме? – спросила Василиса, не отводя от нас дуло. Она‑то по крайней мере придерживалась сценария.

– Меня позвал Нерон, – сказала Рийя. – Он хотел поговорить.

– Он вздумал поговорить с тобой?

– Он многое мне рассказал. Скоро к нему придет человек.

– Какой человек? Почему не предупредили меня?