Немоногамия (СИ)

— За то, что сделал больно.
Сжав пальцами картонный стаканчик, затаиваю дыхание. Не специально, оно само собой получается.
В словах Яна не чувствуется ни капли фальши – в них горечь и искреннее раскаяние. Он действительно хочет попросить прощения за то, что совершил. За те самые уебанские поступки. Должна и я, наверное, потому что именно так и ведут себя взрослые цивилизованные люди, когда окончательно расходятся. Просят прощения и прощают, даже когда это адски сложно.
— Сама виновата. Я прекрасно помнила, что мы договаривались жить в немоногамии, Ян. Не знаю, с чего я вдруг решила, что ты передумал? Какого чёрта посчитала себя какой-то особенной для тебя?
Каминский отрывается от автомобиля и выбрасывает в урну стаканчик. Шарит ладонями по карманам в поисках сигарет, а затем передумывает. Подходит ко мне, нависает сверху и ставит руки по обе стороны от моих бёдер, щекоча тёплым дыханием и заглядывая в глаза. Настолько пронзительно, словно хочет вывернуть наизнанку мою и без того истерзанную душу.
— Потому что я действительно почти сразу же передумал. И потому что ты была, есть и будешь для меня особенной. Это очевидно, Майя.
На грудную клетку давит многотонный булыжник, пытаясь столкнуть меня к обрыву. Я отчаянно прошу себя держаться. Мысленно отсчитываю до десяти, отвлекаюсь. Представляю, что уже завтра буду бродить по Чикаго с мужчиной, который даст мне всё, чего я хотела. И может даже больше.
Минус в том, что он не Ян и никогда им не станет. Плюс – я точно знаю, что любовь порой приходит далеко не сразу. Нужно набраться терпения и немного подождать.
— Мать твоего ребёнка тоже для тебя особенная? – спрашиваю, когда понимаю, что не справляюсь ни с чувствами, ни с эмоциями, ни со словами. Вопросы сами вылетают из моего рта. Я не хочу каяться и прощать. Я хочу правды.
Ян утыкается лбом в мой висок и слегка давит ладонью на шею. Его губы касаются щеки, а россыпь мурашек проходится от макушки и до пяток.
— В чём-то да.
Я сильнее сжимаю бумажный стаканчик с уже остывшим кофе и понимающе киваю.
— И много у тебя было особенных девушек за последние девять лет?
— Одна. В самом начале нашего брака. Тогда мне казалось, что я не вывожу ни тебя, ни наши ссоры, ни саму идею ради которой всё затевалось. Не понимал, нахуя я в это ввязался.
Твою мать. Я осознаю, что уже не имею права остро реагировать ни на одно услышанное слово от Яна, но чёрт возьми, реагирую. Каждая клеточка моего тела сильно-сильно дрожит и вибрирует.
Мы были молодыми и глупыми. Часто ругались и никак не могли притереться друг к другу. Семейная жизнь была в тягость. Из лучших друзей мы как-то резко проклассифицировались в супругов и любовников. Ожидания не совпадали с нашей реальностью. Я предъявляла претензии – Ян взрывался. Предъявлял он, вспыхивала и я. Создавалось ощущение, что этот сложный период не закончится никогда.
Приоткрыв рот, судорожно хватаю воздух.
Я ведь тоже не справлялась! Я не робот, нет.
Блин, мне было всего восемнадцать! Вместо уступок — скандалила, сбегала, жаловалась свекрови и сёстрам мужа. Привлекала к себе внимание любыми способами. Уже тогда – до невозможности сильно любила Яна, а он, оказывается, справлялся с проблемами гораздо действеннее.
— Её вывозил? – спрашиваю сипло.
Чтобы убрать горечь в горле – делаю глоток кофе, который уже не ощущается во рту. Он ни вкусный, ни сладкий. Никакой. Надо бы выбросить стаканчик в урну, но для этого нужно как минимум отстраниться от Яна, а я, вопреки логике и здравому смыслу, пока что не хочу.
— Она не была моей женой, Майя.
— Всё впереди.
Свободной рукой толкаю Каминского в грудь. Он и не думает отходить. Встаёт ближе, гладит ладонью шею. Намекает, что мы разговариваем о прошлом, но я знаю, что нет.
— Май, не отталкивай, — просит сбивчиво. – Давай договорим.
И тогда я толкаю сильнее, следом ещё. В уголках глаз собираются слёзы. И копятся, копятся. Образ Яна становится менее чётким, расплывчатым, мутным. Легче становится, когда слёзы льются по щекам.
 
Я ведь всё знала. Боже, я полгода знала, каким образом мой любимый муж справился с кризисом первых лет семейной жизни. Он трахался с другой. Родной, понятной и понимающей. Возможно, любимой. Сделал ей ребёнка, сына. Тогда почему так сильно болит именно сейчас?
— Пусти!
Следующий удар в грудь Яна и крышка на стаканчике резко сдвигается. Уже холодный кофе проливается мне на футболку и шорты. Приводит в чувство.
— Блядь, — несдержанно ругаюсь. – Что ты наделал? Отойди, Ян. Отойди, прошу тебя!
Каминский отступает, а я, пошатываясь, подхожу к урне и выбрасываю туда чёртов стаканчик. Ноги ватные, неподъёмные. Как дохожу до багажника – понятия не имею. Каким образом нахожу в рюкзаке чистые вещи – тоже. Одно знаю точно, что в таком виде не смогу появиться в аэропорту.
Каминский закуривает, когда я забираюсь на заднее сидение. Липкая, мокрая. Снимаю футболку, шорты. Комкаю и бросаю одежду на пол – брать её с собой в Чикаго нет никакого смысла.
Оставшись в белье – вытираюсь влажными салфетками. Ян смотрит на часы. Я – почему-то нет, хотя давно потерялась во времени и даже примерно не могу сказать через сколько часов у меня вылет.
Каминский снова затягивается дымом, глядя в окна автомобиля. Через них совершенно точно ничего не видно, потому что тонированы. И, тем не менее, мне кажется, что Ян смотрит прямо на меня.
На коже снова проступают мурашки, а я ожесточённо тру предплечья, чтобы от них избавиться.
Тянусь к чистой одежде, которую взяла с собой в ручную кладь на всякий случай. И застываю, едва Каминский выбрасывает окурок и направляется к автомобилю.
Он уверено дёргает заднюю дверь, впуская в салон тёплый июльский ветер. Мажет взглядом по губам, груди и животу. Я инстинктивно свожу ноги вместе, когда он садится близко-близко, заполняя собой и без того тесное пространство.
— Я не успела переодеться, — хрипло произношу.
— Вижу.
Сердце пугливо колотится, когда муж мягко тянет меня на себя и усаживает сверху. Я ни сказать ничего не могу, ни опомниться. Ни, тем более, оттолкнуть.
Чувствую его руки. Везде. На спине, ягодицах, бёдрах. Мир качается, кружится. Я понимаю, что есть вещи, которые мне не под силу контролировать.
— Я нашла твою переписку с матерью Адама, — проговариваю для того, чтобы хоть как-то отвлечь Яна. – Она тепло тебе пишет. И даже очень.
Каминский поднимает взгляд, сжимает челюсти. Он невероятно красивый. Раньше мы думали, что у нас будут самые чудесные дети на свете. Кудрявые, кареглазые и умные как мама и папа. Уверена, Адам именно такой. Яну сильно повезло.
— Ничего необычного она не пишет. Редко и по делу.
— Ты либо дурак, либо притворяешься, — пожимаю плечами. – Мать Адама сейчас в отношениях?
— Я не интересовался.
Ян опускает взгляд на мои плечи, приспускает бретельки бюстгальтера. Его словам я почему-то верю. Дура, наверное.
Двинув бёдрами, чувствую под ними эрекцию. Переспать с бывшим мужем перед вылетом будет неправильным. Ни по отношению к Вове, ни по отношению к нам самим.
— Я узнал о том, что у меня есть сын незадолго до твоей беременности, — шумно выдыхает Каминский. – Даша написала, попросила о помощи. Я соврал тебе о том, что лечу по делам. На самом деле нет.
Думала, болеть сильнее не может, но внутри – всё сгорает заживо. И у меня есть огромные сомнения, что после этого разговора я смогу возродиться подобно птице Феникс.
— Я провёл в Риге два сложных дня. Много общался с Дашей, делал тест на отцовство. Несмотря на то, что Адам сильно на меня похож – хотелось убедиться наверняка.
— Почему она не сказала тебе о беременности сразу же?
Ян облизывает губы, дёргает плечами. Вспоминает тот период, когда не мог ни с кем поделиться. Он прекрасно понимал, что наши отношения давно перешли на новый уровень. Больше не друзья. Муж и жена, партнёры, любовники. Справились с притиркой, полюбили и пошли дальше. Прошлое осталось в прошлом – мы жили настоящим и наслаждались каждым моментом. Так нам тогда казалось.