День совершенства

— Прибавь малость, — попросил Чип.
Они поехали быстрей.
— У тебя когда назначена следующая процедура? — спросил он.
Она помолчала, потом сказала:
— Восьмого маркса.
«Две недели, — подумал он. — О, Христос и Вэнь! Почему не завтра или послезавтра? Ладно, могло быть и хуже — могло быть и через четыре недели».
— Я смогу ее получить? — спросила она.
Не было смысла дополнительно волновать ее.
— Может быть, — сказал он. — Увидим.
Он намеревался ежедневно делать небольшие перегоны, используя свободный час, когда двое велосипедистов не привлекли бы внимания. Они могли передвигаться от одной парковой зоны до другой, проезжая за раз город или два. И так, мало-помалу, проделать весь путь до '12082 на северном побережье Афра, города, ближайшего к Майорке.
Однако в первый же день, в парковой зоне на севере от '14509, он изменил свое решение. Найти подходящее место для ночевки оказалось трудней, чем он ожидал; после восхода солнца прошло не мало времени — было уже около восьми утра, как он полагал, — когда они устроились под нависшим утесом, перед которым росли несколько молодых деревцев. Промежутки между ними он заложил ветками. Вскоре они услышали жужжание вертолета, несколько раз пролетавшего взад-вперед над ними. Все то время Чип сидел с наведенным на Маттиолу пистолетом, а она, с недоеденным унипеком в руке, сидела неподвижно, уставившись на своего стража. Около полудня они услышали, как захрустели ветки, зашелестели листья и прозвучал голос не более чем в двадцати метрах от них. Речь была некультурная, слова звучали неразборчиво, без выражения, будто говорили в телефонную трубку, либо в телекомп с голосовым вводом информации.
То ли в ящике стола Маттиолы было обнаружено ее послание, то ли Уни сопоставил факты их исчезновения и пропажи двух велосипедов, но Чип, поразмыслив, решил, поскольку их разыскивают как пропавших без вести, остаться здесь до конца недели и продолжить путешествие в воскресенье. Они сделают рывок километров на шестьдесят или семьдесят, но не прямо на север, а на северо-восток и там укроются на неделю. За четыре или пять воскресных дней они доберутся кружным путем до '18082, причем с каждой неделей Маттиола будет все больше становиться самой собой и все меньше в ней будет оставаться от Анны СГ. Она станет более покладистой или, по крайней мере, будет меньше думать, как бы оказать ему «помощь».
Теперь же, как ни крути, она была Анной СГ. Потому он связал ее с помощью нарезанных из одеяла лент, заткнул рот кляпом и до захода солнца продержал под дулом пистолета. Среди ночи он снова связал ее, заткнул рот и укатил на своем велосипеде. Вернулся он через несколько часов с унипеками и питьем, привез еще два одеяла, полотенца и туалетную бумагу, «наручные часы», у которых кончился завод, и две французские книги. Маттиола лежала там, где он ее оставил. Она не спала, взгляд был тревожный и жалостливый. Став пленницей больного номера, она страдала от его грубого обхождения, но прощала. Ей было жаль его.
Однако днем в ее взгляде появилось негодование. Чип потрогал свою щеку и ощутил двухдневную щетину. Смущенно улыбнувшись, он сказал:
— Я избегаю процедур вот уже почти год.
Она наклонила голову и прикрыла глаза ладонью.
— Ты превратился в животное, — сказала она.
— Да, но мы такими в действительности и являемся, — доказывал он. — Христос, Маркс, Вуд и Вэнь сделали из нас нечто мертвое и противоестественное.
Она отвернулась, когда он начал бриться, но все же потом украдкой глянула раз через плечо, другой, а затем повернулась и открыто стала смотреть на него, не скрывая неприязни.
— Ты кожу себе не ранишь? — спросила она.
— Поначалу случалось, — сказал он, туго натягивая щеку и легко работая бритвой, при свете установленного на камне фонарика. — Бывало, я вынужден был целыми днями прикрывать лицо рукой.
— Ты всегда пользуешься для бритья чаем?
— Нет, — засмеялся он. — Это вместо воды. Вечером схожу поищу пруд или ручей.
— А тебе часто приходится это делать? — спросила она.
 
— Ежедневно, — сказал он. — Вчера пропустил. Безобразие, конечно, но оно продлится лишь несколько недель. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он промолчал и продолжал бритье.
Маттиола отвернулась.
Чип читал французскую книгу о причинах войны, которая длилась тридцать лет. Маттиола спала. Потом села на одеяле, посмотрела на него, на деревья, на небо.
— Ты не хочешь, чтобы я поучил тебя этому языку? — спросил он.
— А зачем? — спросила она.
— Когда-то тебе хотелось его выучить, — сказал он. — Помнишь, я дал тебе список слов?
— Да, — сказала она. — Я помню. Я учила их, но потом забыла. Но сейчас я здорова — зачем он мне теперь нужен?
Чип делал гимнастику и ее заставлял делать, с тем чтобы в воскресенье они были готовы к дальней поездке. Она выполняла его указания, не протестуя.
В ту ночь он нашел хотя и не ручей, но ирригационный канал шириной метра два, с бетонными откосами. Он искупался в его медленно текущей воде, затем принес фляги с водой в укрытие, разбудил Маттиолу и развязал ее. Провел через рощицу, потом стоял и смотрел, как она купалась. Ее мокрое тело блестело в слабом свете четвертушки луны.
Он помог ей вылезти по бетонному берегу, дал полотенце и, пока она вытиралась, стоял рядом.
— Ты знаешь, почему я пошел на это? — спросил он.
Она посмотрела на Чипа.
— Потому что я тебя люблю, — сказал он.
— Тогда отпусти меня.
Он покачал головой.
— Тогда с какой стати ты говоришь, что любишь меня?
— Люблю.
Она нагнулась и вытерла ноги.
— Ты хочешь, чтобы я опять стала больной?
— Да, хочу.
— Тогда, значит, ты меня ненавидишь, — сказала она, — ты не любишь меня. — Она выпрямилась.
Он взял ее руку, гладкую, прохладную и влажную.
— Маттиола.
— Анна, — поправила она.
Он попытался поцеловать ее в губы, но она отвернулась, и поцелуй пришелся в щеку.
— Теперь наставь на меня свое оружие и изнасилуй меня, — сказала она.
— Я не буду этого делать, — сказал он, выпуская ее руку.
— Почему же нет? — Она надевала свой балахон и застегивала его медленно, неуверенно. — Пожалуйста, Ли, — продолжала она, — давай поедем назад в город. Я уверена, тебя можно вылечить, потому что, если бы ты был действительно болен, неизлечимо болен, ты изнасиловал бы меня! Ты был бы намного грубей со мной, чем ты есть.
— Ладно, — не вступая в спор, ответил он. — Давай-ка вернемся на наше место.
— Пожалуйста, Ли.
— Чип, — поправил он. — Мое имя Чип. Пошли. — Он тряхнул головой, и они двинулись обратно через рощицу.
К концу недели она взяла его карандаш и книгу, которую он не читал в тот момент, и стала рисовать на внутренней стороне обложки наброски портретов Христа и Вэня, а еще дома, свою левую руку и ряд оттененных крестиков и серпиков. Он взглянул — не пишет ли она записку в надежде кому-нибудь ее подкинуть в воскресенье.
Потом Чип сам нарисовал дом и показал ей.
— Что это? — спросила Маттиола.
— Дом.
— Не похоже.
— Нет, это дом, — сказал он. — Они не обязательно должны быть все уныло-одинаковыми и прямоугольными.
— А это что за овалы?
— Окна.
— Я никогда не видела таких домов, — сказала она. — Даже в пред-У-эпохе. Где есть такие?
— Нигде, — сказал он. — Я его таким придумал.
— О, тогда это не дом, таких не бывает. Как ты можешь рисовать то, чего не бывает?
— Я ведь больной, ты не забыла? — сказал он.
Она отдала книгу, не глядя ему в глаза.
— Не надо таких шуток, — сказала она.
Он надеялся — впрочем, нет, он предполагал, — что могло ведь так случиться, что субботней ночью, в силу привычки или других причин она могла бы проявить желание сблизиться с ним. Однако не проявила. Так же как во все предыдущие вечера, она сидела в сумерках, обхватив руками колени и глядя на багровую полоску неба между нависшей скалой и черными кронами деревьев впереди.