Вечный юноша

На охоте
 
 
Камыш и побуревшая осока,
 
А под ногою ржавая вода.
 
В осеннем небе, чистом и глубоком,
 
Зажглась несмело первая звезда.
 
 
 
И небосклон заря спалив дотла,
 
Рассеяла сиреневою пылью…
 
Охваченный волнением всесильным,
 
Я вскидываю два стальных ствола.
 
 
 
Тревожный крик взлетевшего бекаса.
 
Свинцом горячим раненый в крыло,
 
Он падает. Спешу по почве вязкой…
 
Как птичье сердце бьётся тяжело!
 
 
 
И на ладони, в буром оперенье,
 
Комочек тёплый… А в душе моей
 
Как непохожи эти два мгновенья
 
В противоборствующей сущности своей.
 
 
9/X
Сегодня из «Рыболов-Спортсмен» получил рецензию на мое стихотворение некоего Н. Коваля, члена редколлегии альманаха. Стихи ему передал Н.П.Смирнов.
«Уважаемый товарищ Софиев!
Стихи ваши написаны на нужную тему — рыбалка сближает людей, — и мы охотно напечатали бы их при Вашем согласии на некоторые поправки. Как-то не очень вяжется с осенью глагол «сияет». Поищите другой или дайте с ним определение осени. Во второй строке слишком много действий, перечисляемых (и только) одно за другим — нельзя ли ту же картину выразить другими словами, убрав перечисление?
В третьей строфе непонятно: кто кому указал на место рядом — нехваткой местоимения. В четвертой — употребление глагола «беседует» требует указания — с кем? «Чужой тебе» — еще достаточно, чтобы понять, кто собеседник. Даже повторение местоимения здесь было бы простительно: «Беседует с тобою дружелюбно / Еще вчера совсем чужой тебе» — но в этой (…) уйдет слово «тепло», а это жаль. Подумайте!
С уважением, член редколлегии (…) «Ф. — С.», Н. Коваль.
2. 25/VIII 61 г.
А письмо отправлено 6/X 60 г.!
Любопытно, что основная и единственная, видимо, оценка стихотворения заключается в том, что «они написаны на нужную тему».
Я решительно не вижу, почему плохо последовательное перечисление действий во второй строфе?
И, наконец, неужели непонятно, что происходит в 3 и 4 строфах. Кто с кем беседует. Ведь по стихотворению довольно ясно видно, что в нем имеются всего лишь два персонажа, я и подошедший. Правда, еще окунь. И может быть, он беседует с подошедшим? И мне не кажется, что уточнение, расжевывание здесь необходимо. Возможно, что я и ошибаюсь.
С приветственным ответом
Ему на место окунь указал.
В данном случае все это больше комично, чем трагично, но вообще-то говоря — «труден подвиг русского поэта / И судьба недобрая ведет»…
А, пожалуй, все-таки грустно, что Максимилиан Волошин стал совсем забытым поэтом.
…Любопытна судьба двух поэтов.
На заре революции Гумилев был расстрелян, но не смотря на официальный запрет любители поэзии его знают и любят, и вовсе не только старики — я не знаю, как он просачивается — а М.Волошин «благополучно» умер после революции у себя в Крыму, в Коктебеле. Он был, на мой взгляд, не хуже, а выше Гумилева, и по обожженности и по оригинальности, и, пожалуй, не смотря на свои «Демоны глухонемые», менее книжен и напыщен, чем Гумилев, а вот, по крайней мере, в настоящий момент канул в Лету. Окончательно ли?
В мой белградский период я его очень любил, впрочем, так же, как и Гумилева.
Старик Сергей Яблоновский (Потресов) рассказывал забавный случай. В свое время он разъезжал по России (до революции) с лекциями на литературные темы. На одной лекции он обрушился на группу молодых поэтов (к ней принадлежал и Волошин), упрекая их в недостаточном знании иностранной литературы и еще в каких-то смертных грехах, в частности упомянул и имя Волошина.
 
Когда он кончил, попросил слово Волошин, присутствующий на лекции.
Волошин был небольшого роста, но с огромной головой и она казалась еще больше от буйной шевелюры. С необычайно гордым видом он вышел на сцену и высокомерно продекламировал:
 
 
Однажды на палец фивийского сфинкса
 
Вполз муравей…
 
 
И сошел со сцены.
«Муравей» Яблоновский добавлял, что в последствии острота их полемики изжила себя и он вполне дружески встречался с «фивийским сфинксом» Волошиным.
3.
Ла Рошель
 
 
«Порт Ла Рошель» — с ветрами спорит
 
Века чугунная плита.
 
Две белых башни, что на взморье
 
Стоят на страже у порта.
 
 
 
Здесь каждый дом и каждый камень
 
И кровь, и беды затаил.
 
Здесь мера — гугенота пламень
 
Кинжал в дубовый стол вонзил.
 
 
 
— «Мы будем биться! Биться на смерть!»
 
Рукой коснулся я стола.
 
В дни исторических ненастий
 
Безумцев храбрость не спасла.
 
 
 
Развязный гид толпе туристов
 
Безбожно врёт об именах
 
Нотабилей или магистров,
 
Чей здесь хранится бренный прах…
 
 
 
И мы с тобой бродили тоже
 
По этим улицам ночным,
 
И ветры времени изгложут
 
И наши тени, наши сны.
 
 
 
А там, за каменной стеною,
 
Шумит прибоем океан,
 
Чудесной манит синевою,
 
Виденьями далёких стран.
 
 
 
Стоит овеянная былью,
 
Легендами глухих веков.
 
И к ней летят цветные крылья
 
Рыбачьих вольных парусов.
 
 
Ла Рошель
С необычайной остротой возникло видение Ла Рошели. И между прочим — обнаженное во время отлива дно внутреннего порта, со всякой рухлядью, сброшенной с бортов кораблей, и среди нее множество огромных мертвых araiqmees de mere.
И захотелось устриц и крабов с Musckolie! Но все это навеки невероятно и недостижимо!
Милая Франция!
Нельзя не любить эту страну (с необычайно тонкой и изумительной интеллигенцией, подчас претенциозную и смелую в своем мещанстве и все-таки бесконечно милую, и все-таки со следами настоящего величия).
 
 
В сентябрьский застенчивым закат
 
Осины и платаны у канала
 
Над Францией, что мирно шелестят…
 
 
С Ла Рошеля все началось с Раей (Миллер — Н.Ч.). В маленьком отеле у вокзала.
По Ля Рошель бродили с Леной (Лютц— Н.Ч.). Чудесные дыни… И «исторические эмоции» на каждом шагу.
С Раей вспоминали в Ла Рошеле Ладинского (Антонин Ладинскй, поэт, писатель, ставший известным советским романистом, который писал на исторические темы — Н.Ч.). В своей статье он все расписывал цветные паруса, но на этот раз мы никак не могли их обнаружить, и Рая убеждала, что Ладинский их выдумал. Нет, это, естественно, couleur locale Ла Рошель.