Зовите меня Апостол

Я приостановил пленку, отхлебнул кофе. Заметьте: не «было бы двадцать один», а «сейчас ей двадцать один». Никакого сослагательного наклонения. Аманда твердо решила: дочь жива. Отодвинула подальше сомнения, загнала надежду в угол и взяла за глотку. Тем и держится. Сильная женщина.
Впрочем, тут все очевидно. Если и есть подвохи, то не здесь.
— …Они зовут себя «Системой отсчета», — выговорила наконец Аманда.
— Никогда не слыхал. Во что они верят?
Забавно, насколько я не умею уловить оттенки, подоплеку моих же слов. Мне, как и большинству людей, кажется: уж себя-то я знаю от и до. В конце-то концов, слова свои: что хотел сказать, то и сказал. А как иначе? Но подумайте: если бы на самом деле так было, к чему репетиции в театрах, к чему мучения над ролью? Да у нас сплошь и рядом выходит вовсе не то, что мы захотели выдать.
— По ним, этот мир… в общем, он нереальный, — так она сказала.
Ну, тут уж открытым текстом звучит: дескать, какую глупость ни придумай, всегда найдутся идиоты, желающие поверить. Потому и мое вылезшее некстати: «Разве не со всеми религиями так?» — пришлось аккурат по больному месту.
— Джонатан, дорогой, лучше ты объясни, — сказала миссис Бонжур раздраженно и пояснила мне, слегка стесняясь: — У него степень по философии.
Несомненно, Аманда Бонжур — человек верующий и настрадавшийся от снисходительности и презрения супруга-философа. Атеиста, само собой. Может, Дженнифер потому и ушла? Мать хлопочет о бессмертной душе дочери, отец то и дело выставляет мать дурой. Может, «мертвая Дженнифер» как раз и хотела разозлить посильнее обоих, выбрать среднее, равно неприемлемое и для матери, и для отца?
— Это культ, типичный для нью-эйдж, — поведал Джонатан. — Раскрытие человеческого потенциала и прочее в том же духе. Такие называют харизматическими культами.
Ага, тут у нас и презрение, и издевка.
— Вождя их зовут Ксенофонт Баарс. Хотите — верьте, хотите — нет, но он — бывший профессор философии из Беркли.
А вот здесь уже явственно слышится ненависть. Аманда поминала поездку в Раддик. Может, ее муж встречался с Баарсом? Если да, почему не рассказал? Большинство людей в таких случаях первым делом выкладывают личные впечатления.
У моей профессии есть любопытная особенность: люди считают, что ничего мудреного в ней нет. Если захотим — сами сможем. Ага, вы попробуйте. Конечно, частный сыск — не хирургия мозга, но уж куда сложнее ремонта в отдельно взятой квартире. И не в особых умениях дело — в последствиях ошибки. Азы профессии способен освоить кто угодно, но неверный шаг может стать фатальным.
А вот что Джонатан сказал про их веру, хм…
— Они считают: мир вот-вот кончится.
— И когда для них мир кончится? — спросил я тогда вежливо.
— Через пять миллиардов лет.
— Вы имеете в виду, когда Солнце нас проглотит?
— Именно. Только Баарс сумел убедить приспешников в том, что эти пять миллиардов лет уже прошли. Наша Земля старше — и вот-вот перестанет существовать.
Придется покопаться как следует. Подозрения Бонжуров вполне понятны: этот Баарс — сумасшедший, яснее ясного. Но и хуже того — искусный лжец, выстроивший все на обмане. Несомненно, он и убить способен, и мотивов у него хоть отбавляй. А уж возможностей… Например, вспышка ревности в этой их Усадьбе, где шельма-профессор трахает кого хочет и как хочет. Или жертвоприношение Великому Чучелу, которое нужно задобрить. А может, дело в угрозе донести властям про спрятанное оружие, или про чье-то криминальное прошлое, или про изнасилование. Этот народец верит: наш мир — на пять миллиардов лет старше, чем кажется. Какое еще сумасшествие они считают естественным и нормальным? И к чему это безумие может подтолкнуть? Что у них считается грехом?
А главное, как они наказывают грешников?
Однажды я люто рассорился с подружкой, студенткой биофака Сандрой Хо, и она швырнула мне в лицо: дескать, я воображаю себя суперменом, представителем следующей фазы человеческой эволюции. Неправда: не считал я себя таким ни тогда, ни сейчас. Думаю, я как раз пример атавизма, эволюционного тупика, доказательство способности людей помнить все. Но дар этот эволюция прикрыла — наверное, из-за большого числа самоубийств у ее носителей. Или обилия раздоров у тогдашних гоминидов с их гоминидными подружками. Я так Сандре и сказал. А она мне: дескать, я вру, чтобы ее унизить. А я ей: это она врет, чтобы меня унизить упреком в желании ее унизить. И так далее.
 
Размолвка с Сандрой произошла 19 мая 1998 года, близ трех пополудни. Скверный выдался день.
У меня вообще скверно с личной жизнью. Ни одна из подружек долго не выдерживает. А как можно вытерпеть человека, на самом деле помнящего, кто, что и когда сказал и по какому поводу? Как с таким спорить? Он же помнит все гадости, сказанные в запале ссоры. Хуже того, их он помнит в особенности ярко.
Уж поверьте мне: не забывая, невозможно простить.
Чем дольше я кого-нибудь знаю, тем труднее мне с ним говорить. Нелегко сосредоточиться, когда разговариваешь не с человеком, а с тысячей его копий, застрявших в памяти. Потому я предпочитаю компанию незнакомцев.
Или мертвых — как Дженнифер.
— Как бы вы охарактеризовали свои отношения? — поинтересовался я.
— Вы что имеете в виду? — спросила миссис Бонжур.
Тут она попросту захотела выиграть время, придумать ответ поглаже.
— Ваши отношения с Дженнифер. Вы ладили или… э-э… не очень?
— Он хочет знать: возможно, секта стала лишь предлогом удрать от нас, — с супружеской предупредительностью вставил ее муж.
Тут явно слышится: «Дорогая, не забывай, о чем договорились». Да уж, мистер Бонжур, несомненно, постарался жену натаскать, но все равно тревожился: вдруг не то вывалит?
— Не очень ладили. Не очень, — отчеканила миссис Бонжур.
— Но мы оставались в рамках, — перебил ее мистер Бонжур. — Понимаете, «не ладили» — это одно, но чтобы удирать…
Его жену передернуло.
— Я уверена: мистер Мэннинг поймет нас правильно…
Я снова остановил пленку воспоминаний, всматриваясь, прислушиваясь. Хотя не совсем правильно представлять эти мои «перемотки» памяти чем-то вроде видео с кнопками «вперед» и «назад». Они не такие. Но описать их трудно. Это не кинотеатр в голове, где часть меня сидит и глазеет на экран. Здесь я одновременно и экран, и зрители. Да и само уподобление кинотеатру обманчиво: я хоть и вижу образы, но вовсе не в картинках. Это скорее сырая, аморфная масса впечатлений, откуда проглядывают контуры.
А вот голоса всплывают в памяти, будто слышимые заново.
— Да, но я не хотел бы создать ложное впечатление…
— И что же это за впечатление?
— Джон ударил ее, — сказала миссис Бонжур ясно и безжалостно. — Когда мы ссорились… в последний раз, Джон ударил ее.
— Я… я, — замямлил мистер Бонжур. — Я не знаю… не знаю, как оно вышло…
Моя память всегда подкручивает градус эмоций, снижает накал, подергивает рептильным, медленным холодком — эдакое предохранение психики от чужих выплесков. Отчего-то напоминает музей, где все за стеклом, безопасное и недоступное.
— Джонни считает: он во всем виноват, — пояснила миссис Бонжур безучастно.
Искренне сказала. Она вообще никак не пыталась вилять. Для нее, конечно же, главное — найти дочь. И в муже она не сомневается. Но вот муж… скользковаты вы, мистер Бонжур, ох скользковаты!
— Я ценю вашу откровенность, — сообщил я деловито.
Хм, я редко узнаю о себе новое, покопавшись в памяти, но частенько из раскопок выныривает навязчивое ощущение собственной бестолковости. Это как услышать свое сообщение на чужом автоответчике — кажется, все обдумал, сформулировал, высказал точно и кратко, а вышло несуразно. В жизни всегда так: кажется, что справился, вышел с блеском, победил, а вспомнишь — до чего же наивно и глупо!
— Большинство старается приукрасить, сгладить острые углы, — вещал я напыщенно. — Думают, если сами будут выглядеть ангелочками, их лучше обслужат. Но в таких ситуация важна одна правда и только правда.