Скрипка для дьявола (СИ)

- Я не могу! Мне неудобно на ней играть! – я в сердцах едва не швырнул скрипку через всю комнату, но вовремя одумался и отложил её от себя подальше.
- Не может быть, она идеально подходит тебе по размеру! – возразил тот.
- Но вы же сами слышите, что нет! – не уступал я.
Валентин едва слышно выругался, и, положив свою Амати со смычком на стол, вышел из комнаты. Вероятно, спустить пар. Как и многие творческие люди, он был весьма темпераментной личностью, чьё настроение менялось со скоростью света.
Тяжело вздохнув, я сел на диван. Я не хотел расстраивать Валентина, но у меня не получалось по-другому. Мне хорошо давались уроки сольфеджио, но практика неизменно вела к отчаянию. Скрипка была мне чужой. Она не была продолжением моих мыслей, моих ощущений, рук, ассоциаций. Просто чужеродный объект, предмет моего раздражения и грусти.
Я посмотрел на оставленную на столе скрипку Амати. Я всегда хотел сыграть на ней. Что если пока Валентина нет, мне сделать одну жалкую попытку?
Оглянувшись на дверь, за которой скрылся Вольтер, я поднялся на ноги и пройдя к столу, с лёгким замиранием внутри взял в руки скрипку. Гладкое от лака полированное дерево – ещё тёплое после рук Валентина, изящные изгибы, туго натянутые струны. Почти невесомая, впитывающая тепло моих собственных рук и от этого будто приобретая едва заметную приятную тяжесть... Эта скрипка казалась живой!
Моё сердце гулко колотилось, когда я клал её на плечо. Закрыв глаза, я прижался к ней подбородком. У меня появилось чувство, что это плечо Валентина. Словно я прикасаюсь подбородком, щекой и губами к его тёплому, живому телу. О нет, эти ощущения совсем не были похожи на тот дискомфорт, что сопровождал меня, когда я пытался играть на своей новой скрипке. Несравнимо!
Поставив пальцы в нужное положение и стараясь отвлечься от звука собственного дыхания, я начал медленно играть столько времени терзаемый мной этюд. И, что удивительно, у меня начало получаться! Хотя я знал, почему: данный инструмент не вызывал у меня отторжения. Он был как родной, и до дрожи приятно, почти эротически волновал мои чувства своим звучанием. О, эти нежные, плавные звуки доводили меня практически до экстаза, до плотского возбуждения! Проводя последний раз по струнам смычком, я даже почувствовал лёгкое сожаление.
- Ты взял мою скрипку, – внезапно услышал я строгий, гневный голос Валентина. Он стоял возле стола, опершись рукой о столешницу красного дерева и сверлил меня тем самым своим непонятным горящим взглядом. Казалось, в его зрачках пляшет по крошечному свечному огоньку. Он злился. Я так увлекся, что даже не заметил его возвращения.
- О нет... Простите, месье, я... – не найдя больше слов для оправдания, я просто опустил голову. Ложью я бы ещё больше расстроил его, а правда была вся на виду.
Я услышал его гулкие шаги, а после с испугом ощутил неожиданно стиснувшие меня объятия.
- В-Валентин?.. Вы... – я едва не охрип от удивления. Я думал, он будет кричать на меня, если не хуже, а вместо этого был обнят, как желаннейший из детей.
- Ты молодец, Лоран. Ты смог сыграть, – тихо, с улыбкой в голосе сказал он, – Более того, это было замечательно... – он отстранился, и, взяв меня за плечи, дружелюбно, легонько потряс. – Значит, ты не просто оправдывался, говоря, что не можешь играть на той скрипке.
- Да, – ответил я, глядя на него снизу вверх. – Ваша Амати другая, сэр. Она живая, а та скрипка... – я посмотрел на лежащий на диване инструмент, – ...мертвая.
- Она просто ещё не...объезжена, друг мой, – с мягкой улыбкой сказал Вольтер. – Я на своей Амати играю уже более двадцати лет. Это очень старый инструмент. Разумеется, она пропитана мной, моим духом и духом многих людей, что владели ей до меня. Эта же скрипка новая, вероятно, совсем недавно изготовленная. Дай ей шанс.
- Хорошо, – подумав, согласился я, – Но я уверен, месье, что дело не в этом.
Мои слова подтвердились. Сколько бы скрипок ни менял мне Валентин, я не смог извлечь ни на одной из них более-менее чистого звука. На музыкальном поприще моей страстью неизменно оставалась лишь одна-единственная скрипка – кремонская Амати.
 
Вольтер, видя эту мою склонность, иногда давал мне играть на ней, и, слушая, только качал головой. Он не мог понять того феномена, что лишь с его скрипкой в руках я превращался в талантливого начинающего музыканта, а на других инструментах был не ловчее медведя.
- Почему, Лоран? – однажды спросил он меня.
- Потому что я люблю её, – ответил я, – Также, как и её хозяина.
Вот и всё. Ответ был также прост, как и сложен. Я любил эту скрипку за её энергетику – ту неистовую, пылающую творческую ауру, что обычно излучал её огненноволосый владелец. Валентин у меня ассоциировался с музыкой и я любил его, а значит – любил и музыку. И так продолжалось на протяжении трёх лет.
Иногда из-за этого случалось так что всё перемешивалось: моя любовь к Валентину и страсть к музыке.
Порой, играя на Амати сочиненные им только для меня заветные композиции, ноктюрны или сонеты, которые навсегда так и остались в моих устах для всех творениями «неизвестного композитора», он мне казался таким упоительно завершённым, образно дополненным, что я – пятнадцатилетний, всё ещё с возмутительно-нимфеточной внешностью подросток, трогался со своего места и по-змеиному проскальзывал снизу в кольцо его рук, держащих скрипку и смычок, и покрывал поцелуями его шею, щёку и скулу, а после, чувствуя неизменно появляющуюся обаятельную улыбку, тонкие губы.
«Когда ты выучишься профессионально играть на скрипке, мы будем гастролировать и давать концерты в крупнейших залах мира, дитя моё...»
Но знал ли я, что даже это хрупкое, балансирующее на краю лезвия ножа счастье разобьётся вдребезги?
Я не замечал его скрытой подавленности и тревоги.
В один из дней Валентин куда-то отлучился рано утром. Я сквозь сон слышал, как он оделся и вышел из спальни. После я снова уснул, и проснулся лишь от прикосновения прохладных и влажных от дождя пальцев. На улице стоял конец сентября 1864 года.
- Проснись, дитя, – его прохладные, пахнущие осенью и холодными ливнями губы коснулись моих – сонных и расслабленных. – ...У меня для тебя подарок.
Открыв глаза, я обнаружил сидящего возле меня Валентина. В чёрном уличном плаще и касающейся плеч пылающей копной вьющихся волос, он был похож на ведьмака, красивого дьявола с азартным, почти мальчишеским взглядом. За окнами шуршал дождь. А мой персональный осенний призрак сидел рядом со мной.
- Подарок? – я сел на кровати, и, к нескрываемому удивлению Валентина, взял в руку часть его влажных волос и зарылся в них носом. Мне было любопытно, на что похож запах Вольтера в смешении с запахами осени. Результат оказался очень необычным, если не волнующим. Его описать невозможно. Можно было лишь наслаждаться этим странным сочетанием.
Наконец, перестав мучить своего маэстро, я оставил его шевелюру в покое и выжидательно устремил взгляд на его алебастровое лицо.
Он наклонился, и, подняв что-то громоздкое, что – завернутое в льняную ткань стояло у его ног, отдал мне.
Развернув её, я понял, что это скрипичный футляр. Обтянутый чёрной кожей. Такой же, какой был у самого Вольтера.
- Скрипка? – изумился я, – Вы же знаете, господин, это бесполезно...
- Ты слишком нетерпелив, – усмехнулся Валентин, – Ты даже ещё не посмотрел.
Я смущённо покраснел и отщёлкнул серебряные защёлки, а затем поднял крышку. И чуть не задохнулся.
Внутри лежала Амати. Та самая – моя и Валентина болезненная страсть, поющая почти человеческим голосом любовь. Одна-единственная, дитя почти трёх столетий... Но почему?
- Я...почему...я не могу её принять...это же...ваша, да, я в этом уверен – ваша скрипка! – я, зажав рот ладонью, посмотрел на скрипача. – И...что с её лаком?!
Скрипка из ореховой превратилась почти в алую. Запёкшаяся кровь. Цвет моих волос.
- Да, это цвет твоих локонов, – подтвердил вслух с лёгкой улыбкой Валентин., – Теперь она твоя.