Скрипка для дьявола (СИ)
Выжил я лишь потому, что нашли меня относительно быстро и я не успел умереть от потери крови. Люди, сбежавшиеся на пожар, поспешно тушили дом и разыскивали пострадавших.
Вытащившего меня из могилы человека звали Жорж де Ориньяк. Он был врачом высшей категории и смог спасти мне жизнь, за что я всегда буду ему безмерно благодарен.
Сорока-сорока пяти лет внешне, он имел обыкновение носить твидовые комплекты с легкомысленными бутоньерками в петлице и имел тонкие, залихватские черные усы, что никак не накладывалось на его – как я уже смог узнать после – математический, чрезвычайно строгий и консервативный характер. Должно быть, именно это качество и позволяло ему точно и качественно выполнять любое дело, за которое данный человек брался.
После того, как я очнулся, он рассказал мне о том, что случилось. Как оказалось, я пролежал в беспамятстве и крайне тяжелом состоянии целую неделю, за которую Жоржу не раз приходилось изрядно посуетиться, чтобы вместо тяжелораненого типа в постели не остался обожженный труп.
Еще он сказал, что пока я находился без сознания, приходил какой-то человек и интересовался, не здесь ли случайно отдыхает выживший хозяин спаленного особняка.
От этой новости я пришел в ужас, поскольку тут же понял, что этот сторонний наблюдатель – ни кто иной, как ищейка ордена. Если он узнает, мое местонахождение, то братство снова начнет преследование, и во второй раз уж наверняка доведет дело до конца.
Я умолял Ориньяка не выдавать моего присутствия в этом доме и тот согласился. Возможно даже, как лекарь, поскольку беспокойное состояние делало мне только хуже, а он явно хотел помочь мне выкарабкаться. Но я видел, что он насторожился и не винил его в этом: у Жоржа были жена и дети, и подозрительный, пускай и известный в широких кругах тип в их доме мог запросто навлечь беду на этот уютный и совершенно невинный мирок.
- И ты остался? – спросил Лоран. Вольтер как-то неопределенно покачал головой и усмехнулся:
- Разумеется, я остался, поскольку не мог даже подняться с постели из-за раны: она плохо заживала, несмотря на многочисленные швы, и то и дело открывалась, едва успев поджить. Однако, с твоего позволения, я продолжу...
Я собирался его покинуть, как только рана перестанет угрожать моей жизни. Я прекрасно осознавал свой вред, который я явно или скрыто, вольно или невольно причинял своим присутствием в этом доме. Будучи связанным с такой организацией, как Орден Высшего сословия, я утратил право быть гостем в чьем-то доме, не опасаясь за дальнейшую безопасность его хозяев, поэтому, когда Жорж констатировал, что повреждение больше не откроется, если, конечно, его не вскрыть при помощи механического воздействия, например, того же ножа, я принял решение расстаться с ним как можно скорее, но не успел. Судьба распорядилась иначе.
На следующий день, когда я собирался сообщить ему о том, что хочу покинуть его, предварительно переведя на счет Ориньяка немалую сумму денег в уплату за его неоценимую медицинскую помощь и человеческую заботу, в дом лекаря заявился незваный гость, которого я имел счастье или несчастье знать.
Мне всегда чертовски везло по жизни. Несмотря на массу неприятностей, которые сваливались на голову, я всегда каким-то образом умел выбираться из них.
Но на тот момент я уже почти не верил в этот парадокс своего существования. Особенно моя уверенность в собственной удачливости покачнулась, когда я увидел на пороге Люсьена из рода Сарон, из-за которого, после того, как он увидел тебя, и начался весь этот адский заколдованный круг.
- Что тебе нужно от меня? – спросил я, – Неужели тебе мало руин на месте моего дома и сморщенной маски вместо моего лица? Даже после этого ты хочешь мстить за тот проигрыш в милости ордена, когда я нашел Лорана?
- Нет, Валентин, – ответил он, – Ты ошибаешься.
- В чем же? – я был зол как никогда. Боль от потери тебя и своего единственного приюта – дома моих предков, застилала мне глаза кровавой пеленой. Будь я в силах, то накинулся бы на него и прикончил на месте.
- Я часто завидовал тебе, но никогда не выдавал ордену. Ни твоего истинного отторжения нашей веры, ни твоей запретной страсти к мальчику-антихристу. – казавшийся ранее мне таким недалеким и невежественным, Сарон внезапно предстал передо мной в ином свете, словно я никогда его не видел до этого. Он был искренен и в визгливом, суетном тоне появилась невиданная мной ранее тяжесть.
- Кто же тогда это сделал? – едва скрывая ярость, процедил я, – Кто еще мог знать?
- Мадмуазель Дю Лак, – коротко ответил Люсьен и обличительные речи застыли, так и не сорвавшись, у меня на языке. Я буквально опешил.
- Ч-что?..
- К чему переспрашивать, ты же все прекрасно слышал, Валентин. Тебя выдала твоя же невеста. – с легкой жалостью глядя на меня, сказал он.
- Этого не может быть, – я не мог поверить, несмотря на то, что всё до последнего жеста говорило о том, что Сарон не лжет. – Натали не могла. Это невозможно. Она не такая.
- Ты совершенно не знаешь женщин, друг мой, – усмехнулся Люсьен. – Добродетельных женщин стоит опасаться больше всего. И чем сильнее их добродетель, тем страшнее их коварство.
Примерно пять минут я сидел, пытаясь осознать и переварить то, что он мне сказал. Сознание не слушалось, шепча мне все ту же желанную сутру: «Она не могла, не могла... Ты же знаешь, что не могла...»
- Поверь мне, Валентин, я не лгу. Она – одна из информаторов нашего ордена.
- Как такое может быть?! Как давно?! Откуда она о нем узнала?! – я больше не мог сдерживать эмоций и они вылились в пространство истошным криком.
- Ее отец – член нашего ордена. – и, в ответ на мой еще более ошарашенный взгляд, поднял брови: – Разве ты не знал об этом?
Я промолчал, ибо нужды отвечать не было.
- Получается, она следила за мной.
- Выходит, что так, – кивнул головой Люсьен, – Ты совершил огромную ошибку, Валентин, заведя шашни с этим мальчишкой у нее под носом. Думаешь, она бы стала помогать ордену, если бы не хотела отомстить тебе?
- Когда она стала с вами сотрудничать? – спросил я.
- Совсем недавно. Конец июля-начало августа. – был ответ. Больше аргументов для оправдания Натали у меня не осталось: все сходилось один в один. Они не могли знать такую мелочь, как бытовая утренняя ссора. Натали и в самом деле пошла к ним. Что ж, она достойно отомстила, лишив меня практически всего, что было мне дорого. Со мной остались лишь мои руки – все еще способные играть: мой хлеб и инструмент моего творчества. Инструмент меня самого.
- Я все понял. А теперь – убирайся. – сказал я, глядя на собственные, лежащие на шерстяном одеяле, ладони.
- Я пришел не за тем, чтобы вылить на твою обожженную голову ведро неприятных открытий...- апломбом ответил Сарон. – Я хочу предложить свою помощь.
- Мне не нужна твоя помощь, – негромко огрызнулся я, – Ты и так уже «помог» мне сверх меры.
- О черт, Валентин, как же ты любишь себя жалеть! – воскликнул он, скривившись, – При этом оставаясь высокомерным хамом. Но раз уж ты так любишь себя, то и подумай о себе, хотя бы сейчас!
- Что тебе до меня? – я бросил взгляд в его сторону, – Для всех я мертв, я сгорел в собственном доме. Что мешает тебе сейчас уйти и забыть обо мне как об отрезанном ломте?
- Твоя музыка, – ответил тот, грузно садясь на стоящий у стены стул, и я в очередной раз замолчал, удивленный его словами. – Я не буду лгать, что все дело только в тебе одном и что дороже друга у меня никогда не было – нет. Не умей ты сочинять столь божественную музыку, в моих глазах ты был бы не более, чем неприятный, капризный, как дитя субъект. Но это не так. Лишь благодаря твоей музыке я убежден, что это не так. Ничтожествам не дано таких способностей, ибо само их наличие возвышает и учит владельца многим недоступным обычному человеку вещам. Именно поэтому я не хочу тебя терять. Ты должен уехать, Валентин. Уехать и залечить раны где-нибудь, где тебя никто не найдет. Я хочу, чтобы твой гений существовал и дальше, создавал новые композиции. Не поддавайся сиюминутной глупости своих эмоций и послушай меня. Они ищут тебя, Валентин. Париж не так велик, чтобы они не нашли человека, да еще и такого известного, как ты. Позволь мне помочь тебе, умоляю!