Подземелье Иркаллы (СИ)

— Если мы не отступим, у Карнеоласа не останется войска! — закричал Жозел Капуи.
— Не отступать! — срывающимся голосом закричал Дарон. — Не отступать! Держать строй!
Пришпорив бесстрашного коня, кронпринц Карнеоласа безоглядно ринулся в бой, сметая со своего пути вражеские преграды, размахивая мечом и знаменем Карнеоласа. Златогривый лев рычал и рвал противника, не жалея сил.
Бросившись наперерез кронпринцу, несколько демонов стремительно его окружили и сбили с ног его коня. Ногу Дарона, на которую упал смертельно раненый конь, обожгла нестерпимая боль.
Пока смертельно перепугавшиеся за судьбу королевского сына воины отбивали его от стаи ошалелых от ярости демонов, кронпринц выбрался из-под коня, но одна нога более не желала слушать его.
Подоспевшие на помощь воины были отброшены назад, и кронпринц на несколько мгновений остался один на один со сворой рычащий врагов. Этих мгновений вполне хватило для того, чтобы броситься на кронпринца Карнеоласа и потопить его в зыбкой ледяной тьме.
После того, как за Акме с оглушительным грохотом захлопнулись древние ворота, она осталась в непроницаемой тьме. Один на один с шепчущими и даже хрипло вскрикивающими голосами. Ветер и все тот же не то мужской, не то женский ледяной голос наперебой звали ее вперед, но огонь ее затих, разум прояснился, и девушка, отступив, спиною врезалась в сплошную стену. Пути назад не было.
Она с детства боялась темноты. Страх этот изрядно ослабил свою власть над нею, как только она выехала из Кибельмиды навстречу новой жизни. Коцитцы оказались страшнее. Но сейчас, когда ее окружала глухая пустота, а тьма ослепляла, страх вернулся, да столь громогласно, что Акме застонала и лбом уткнулась в стену, которая еще недавно была воротами. Она слышала голоса Лорена, Гаральда, Арнила, Плио, Реции, Хельса совсем рядом, но не смела ответить — сквозь свой лютый всепоглощающий страх знала она, что не вернется к ним, даже если ворота распахнут свои объятия.
«Лорен, уходите! — думала она, прижав к стене свою ладонь, надеясь, что так она сможет донести до брата свои мысли. — Я не знаю, сколь долго смогу удерживать кунабульское зло».
Акме выпустила свой огонь, и рука ее загорелась голубым пламенем, освещая пустынный узкий коридор. Голоса налетели на нее, зовя вперед, но Акме была не в силах сделать ни шага. Страх был слишком велик, коридор слишком темен.
Она была лишена права отступить с самого рождения. По праву рождения своего она была хранителем Лорена. Так же, как Лорен держал в руках спасение всего Архея, так же и она несла в себе спасение для них. Посему жертва эта была необходима для победы.
«Прости меня, Гаральд!.. — сквозь поглощающее забытье думала она, бредя в коридоре, полном коварных голосов. — Я подарила тебе такую счастливую надежду. Я не в силах отыскать для тебя утешения. Я не вернусь к тебе, душа моя перестаёт принадлежать мне. Тебе нужна девушка чистая, не обремененная родством с легендарными предками. Тебе нужна та, чья душа будет принадлежать только тебе, а не разрываться между любовью и долгом, от которого я не в силах отказаться, даже если захочу. Я, оказывается, никогда не принадлежала себе. А нынче перестану принадлежать этому миру. Прости меня, Гаральд, я люблю тебя, и подарю тебе жизнь ценой своей, которая лишь на это и годится…»
Акме перестала слышать любимые голоса за спиной, отчаянно зовущие ее. Имена Гаральда, Лорена затерялись в всплеске ее огня, побежавшего по жилам неумолимым потоком. Она все еще боялась, но шла вперед неотступно, осторожно, не колеблясь. Все меньше и меньше чувствовала она опасность, хотя последние крохи здравого рассудка кричали из последних сил: «Ловушка!».
Ветра пели. Тихо, протяжно, мрачно, окутывая Акме самыми разнообразными воспоминаниями о той жизни, что она столь решительно оставляла.
Она видела заливные луга Орна с заснеженными вершинами гор, утопающие в пушистых облаках. Благословенные лучи Шамаша золотым каскадом сыпались на изумрудные, опаловые, рубиновые, нефритовые покровы гористой местности. Шумела извилистая лента лазуритового Орникса далеко внизу. Река не то смеялась, не то переругивалась с камнями, о которые она в кровь разбивала свои серебристые ноги. Ветер пел ей, и она отзывалась славной песней. Всем студентам хотелось поплескаться в ее игривых водах, но немногим доставало смелости и безрассудства.
 
Многие выбирали спокойные и безмолвные горные озера, холодные, будто снег, но целебные и освежающие, с песочным дном, с зеленоватой водой на мелководье и с черной на глубине. Чистые и прозрачные, будто горный хрусталь. После нежились под теплыми лучами солнца, жевали яблоки, наедались ягодами, орехами, напивались молока, шутили, смеялись и чувствовали себя самыми свободными и самыми счастливыми людьми во всем свете.
Акме помнила, как, в окружении многочисленных друзей и подруг, красавец Лорен, в светло-бежевых одеждах, которые носили все ученики Орна, нежился на солнце и шутил искрометнее всех. Юноши старались быть на него похожим, девицы обожали.
Акме часто переругивалась с ним, и Лорена раздражал ее острый язык, но за грубоватостью девушка прятала восхищение и беспредельную гордость оттого, что у нее был такой брат.
Она не любила его друзей, посему редко приближалась к нему, пока его окружала вся эта шумная ватага, но всегда тенью маячила неподалеку и не могла долго обходиться без него. Все изменилось, когда Лорен с успехом окончил обучение и покинул этот горный рай, оставив бесконечно привязанную к нему сестру в Орне еще на два года. Акме взяла себя в руки, углубилась в учебу, нашла себе друзей, которых она научилась ценить, и начала грезить о том, когда же ей вновь удастся увидеть любимого брата.
Шло время. Акме взрослела и становилась все более самостоятельной. У нее никогда не было недостатка в общении, но ни к кому она не была привязана настолько, чтобы поддерживать связь после окончания обучения. Она любила музыку и танцы. И среди учениц Орна находилось немного девиц, которые желали бы среди подруг иметь орнских танцовщиц, гибких и красивых.
Лорен, прибывший в Орн спустя два года за сестрой, был ошеломлён. Акме, всегда худенькая и бледненькая, будто мышонок, спустя два года подросла и стала обворожительна. Лорен по началу сильно перепугался, в сумерках перепутав ее с покойной матерью.
Ветры показывали ей дом в Кибельмиде, объятый летним солнцем, чудесный сад, пестревший цветами самых красивых оттенков. Она вспомнила, как Гаральд впервые предстал перед нею в черной маске и плаще, под покровом ночи придя к ней и забрав ее сердце навсегда. Она вспомнила его умопомрачительную холодность и затаенную страстность. Сквозь забытье помнила она, как он за руку вел ее к Провидице, а после поцеловал. Она помнила, как он едва не лишил ее чувств своим неожиданным появлением на Совете, как млела она, пока он объяснял свое продолжительное отсутствие, как всей душою ненавидела она его и как обожала.
Вспомнив Сатаро, Акме расплакалась. И некоторое чувство облегчения окутало ее, едва она осознала, что грехи свои идет смывать своею кровью.
Молодая женщина шла вперёд, и голоса каждый шаг ее закрывали тонкими всепоглощающими занавесями, заставляя ее забывать о тех, кто ждал ее и звал столь отчаянно и испуганно. Мир, которому она принадлежала ранее, переставал существовать. Все сознание ее, всю душу наполнял этот голос, который она тщилась заглушить.
Коридоры были все похожи на один, узкие, темные, глухие, испещренные извилистыми письменами и временем. Матовые, обсидиановые, озаряющиеся голубым пламенем, как только Акме приближалась. Мысли ее, поддернутые черной дымкой Иркаллы, путались и уплывали. Ей казалось, что тени прошлого собрались вокруг нее и тихо стояли рядом, молча провожая ее в последний путь.
Акме уже плохо осознавала, кто она и кем была. Вместе с ней погибало и слово «Лорен», которое все бледнее и бледнее крутилось в голове, которое еще недавно значило для нее так много, но значение которого она уже не могла вспомнить.