М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
в нем не было неуклюжего: это был коренастый
юноша, обещавший сильного и крепкого мужа в зрелых
летах 4.
В начале 1830 года я оставил Москву, раза два пи
сала мне о нем его бабушка; этим ограничились мои
сношенья, а вскоре русский наставник Миши должен
был признать бывшего ученика своим учителем. Лер
монтов всегда был благодарен своей бабушке за ее за
ботливость, и Елизавета Алексеевна ничего не жалела,
чтобы он имел хороших руководителей. Он всегда яв
лялся в пансионе в сопровождении гувернера, которые,
однако, нередко сменялись. Помню, что Миша особенно
уважал бывшего при нем француза Жандро, капитана
наполеоновской гвардии 5, человека очень почтенного,
умершего в доме Арсеньевой и оплаканного ее внуком.
Менее ладил он с весьма ученым евреем Леви, засту
пившим место Жандро 6, и скоро научился по-англий
ски у нового гувернера Винсона, который впоследствии
жил в доме знаменитого министра просвещения гр.
С. С. Уварова. Наконец, и дома, и в Унив. пансионе,
и в университете, и в юнкерской школе Лермонтов был,
несомненно, между лучшими людьми. Что же значит
приписываемое ему честолюбие выбраться в люди?Где
привился недуг этот поэту? Неужели в то время, когда
он мог сознавать свое высокое призвание... и его славою
дорожило избранное общество и целое отечество? Пе
риод своего броженья, наступивший для него при пере
ходе в военную школу и службу, он слегка бравировал
в стихотворении на стр. 194-й первого тома, написан
ном, разумеется, в духе молодечества:
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и дома был без дела;
Порою рассуждал он смело,
Но чаще он не рассуждал.
Разгульной жизни отпечаток
Иные замечали в нем;
Печалей будущих задаток
Хранил он в сердце молодом;
Его покоя не смущало
Что не касалось до него,
Насмешек гибельное жало
Броню железную встречало
Над самолюбием его.
Слова он весил осторожно,
И опрометчив был в делах;
78
Порою, трезвый — врал безбожно,
И молчалив был на пирах.
Характер вовсе бесполезный
И для друзей и для врагов...
Увы! читатель мой любезный,
Что делать мне — он был таков! 7
М<ихаил> Н<иколаевич? Ш<уби>н, один из умных,
просвещенных и благороднейших товарищей Лермон
това по Университетскому пансиону 8 и по юнкерской
школе, не оправдывая это переходное настроение, кото
рое поддерживалось, может быть, вследствие укоренив
шихся обычаев, утверждает, что Лермонтов был любим
и уважаем своими товарищами 9.
Д. А. МИЛЮТИН
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Заведение это пользовалось в то время прекрасною
репутацией и особыми преимуществами. Оно помеща
лось на Тверской 1 и занимало все пространство между
двумя Газетными переулками (старым и новым, ныне
Долгоруковским), в виде большого каре, с внутренним
двором и садом. Пансион назывался Университетским
только потому, что в двух старших классах, V и VI,
преподавали большею частью университетские профес
сора; но заведение это имело отдельный законченный
курс и выпускало воспитанников с правами на четыр
надцатый, двенадцатый и десятый классы по чинопроиз
водству 2. Учебный курс был общеобразовательный, но
значительно превышал уровень гимназического. Так,
в него входили некоторые части высшей математики
(аналитическая геометрия, начала дифференциального
и интегрального исчисления, механика), естественная
история, римское право, русские государственные
и гражданские законы, римские древности, эстетика...
Из древних языков преподавался один латинский; но
несколько позже, уже в бытность мою в пансионе,
по настоянию министра Уварова введен был и греческий.
Наконец, в учебный план пансиона входил даже курс
«военных наук»! Это был весьма странный, уродливый
набор отрывочных сведений из всех военных наук, про
ходимый в пределах одного часа в неделю в течение
одного учебного года. Такой энциклопедический харак
тер курса, конечно, не выдерживает строгой критики
с нынешней точки зрения педагогики; но в те времена,
когда гимназии у нас были в самом жалком положении,
Московский университетский пансион вполне удовлет
ворял требования общества и стоял наравне с Царско-
80
сельским лицеем. При бывшем директоре Прокоповиче-
Антонском и инспекторе — проф. Павлове он был
в самом блестящем состоянии. В мое время директором
был Курбатов, а инспектором — Иван Аркадьевич Свет
л о в , — личности довольно бесцветные, но добродушные
и поддерживавшие насколько могли старые традиции
заведения. <...>
Преобладающею стороною наших учебных занятий
была русская словесность. Московский университетский
пансион сохранил с прежних времен направление, так
сказать, литературное. Начальство поощряло занятия
воспитанников сочинениями и переводами вне обяза
тельных классных работ. В высших классах ученики
много читали и были довольно знакомы с тогдашнею
русскою литературой — тогда еще очень необширною.
Мы зачитывались переводами исторических романов
Вальтера Скотта, новыми романами Загоскина 3, бре
дили романтическою школою того времени, знали на
изусть многие из лучших произведений наших поэтов.
Например, я знал твердо целые поэмы Пушкина, Жу
ковского, Козлова, Рылеева («Войнаровский»). В из
вестные сроки происходили по вечерам литературные
собрания, на которых читались сочинения воспитанни
ков в присутствии начальства и преподавателей 4. Не
которыми из учеников старших классов составлялись,
с ведома начальства, рукописные сборники статей,
в виде альманахов (бывших в большом ходу в ту эпоху)
или даже ежемесячных журналов, ходивших по рукам
между товарищами, родителями и знакомыми. Так
и я был одно время «редактором» рукописного журнала
«Улей», в котором помещались некоторые из первых
стихотворений Лермонтова (вышедшего из пансиона
годом раньше меня); один из моих товарищей издавал
другой журнал: «Маяк» и т. д. Мы щеголяли изящною
внешностью рукописного издания 5. Некоторые из
товарищей, отличавшиеся своим искусством в калли
графии (Шенгелидзев, Семенюта и др.), мастерски
отделывали заглавные листки, обложки и т. д. Кроме
этих литературных занятий, в зимние каникулы устра
ивались в зале пансиона театральные представления.
По этой части одним из главных участников сделался
впоследствии мой брат Николай — страстный любитель
театра. <...>
<11 марта 1830 года> 6 неожиданно приехал сам
император Николай Павлович. <...> Это было первое
81
царское посещение. Оно было до того неожиданно,
непредвиденно, что начальство наше совершенно по
теряло голову. На беду, государь попал в пансион во
время «перемены» между двумя уроками, когда обык
новенно учителя уходят отдохнуть в особую комнату,
а ученики всех возрастов пользуются несколькими
минутами свободы, чтобы размять свои члены после
полуторачасового сидения в классе. В эти минуты вся
масса ребятишек обыкновенно устремлялась из клас
сных комнат в широкий коридор, на который выходили
двери из всех классов. Коридор наполнялся густою
толпою жаждущих движения и обращался в арену
гимнастических упражнений всякого рода. В эти момен
ты нашей школьной жизни предоставлялась полная
свобода жизненным силам детской натуры: «надзира
