М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Стихи эти у меня будут сегодня вечером в верном
списке, и я их вам дам списать даже сегодня же вече
ром, потому что здесь теперь нам долго гостить не при
дется: после обеда все разъедутся, так как хозяева
званы на soirée de clôture ** к Опочининым 7. Мы же
с вами, ежели хотите, поедем ко мне, и у меня вы и про
чтете и спишете эти стихи, да еще и познакомитесь
с автором их, добрейшим нашим Майошкой, и с его
двоюродным братом Юрьевым. Оба они обещали мне
провести у меня сегодняшний вечер и рассказать про
всю эту историю с этими шестнадцатью стихами, ходив
шими несколько уже времени по городу, пока не под
вернулись под недобрый час государю императору,
который так за них прогневался на Лермонтова, что,
как водится у нас, тем же корнетским чином перевел его
в нижегородские драгуны на Кавказ с приказанием
ехать туда немедленно. Но старуха бабушка Лермон
това, всеми уважаемая Елизавета Алексеевна Арсеньева
(урожденная Столыпина), успела упросить, чтобы ему
предоставлено было остаться несколько деньков в Пе
тербурге, и вот вечер одного из этих дней, именно
* отрыжкой злосчастной памяти декабризма ( фр.) .
**заключительный вечер сезона ( фр.) .
217
сегодняшний, Майошка обещал подарить мне. Стихи
Лермонтова не только добавочные эти шестнадцать,
но и все стихотворение на смерть Пушкина сделалось
контрабандой и преследуется жандармерией, что, впро
чем, не только не мешает, но способствует весьма силь
ному распространению копий. А все-таки лучше
не слишком-то бравировать, чтоб не иметь каких-ни
будь неудовольствий. Вот причина, почему я позволил
себе отвлечь вас от того кружка из половины Николая
Петровича.
Я дружески поблагодарил Афанасья Ивановича за
его внимание, повторив пословицу: «Береженого бог бе
р е ж е т » , — и мы вместе перешли в столовую, где какой-
то сенатор с тремя звездами и с немецкою, выпарив
шеюся из моей памяти, фамилией рассказывал очень
положительно о разных городских новостях и, между
прочим, о том, что один из гусарских офицеров, недо
вольный тем, что будто бы Пушкин пал жертвою каких-
то интриг, написал «самые революционные стихи»
и пустил их по всему городу; он достоин был за это на
деть белую лямку 8, но вместо всего того, чт о«сорванец
этот» заслуживал, государь по неисчерпаемому своему
милосердию только перевел его тем же чином в армию
на Кавказ. Пылкий Линдфорс не утерпел и стал было
доказывать превосходительному звездоносцу из нем
цев, что стихи вовсе не «революционные», и в доказа
тельство справедливости своих слов задекламировал
было:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных о т ц о в , —
как вдруг почтенный Петр Никифорович, громко засме
явшись, остановил порыв юноши и вперил в него свои
строгие глаза, хотя все лицо его для всех сохраняло
вид веселости.
— Помилуй б о г , — воскликнул он по-суворовски, —
стихи, стихи, у меня за столом стихи! Нет, душа моя,
мы люди не поэтические, а я, хозяин-хлебосол, люблю,
чтобы гости кушали во здравие мою хлеб-соль так, что
бы за ушами пищало. А тут вдруг ты со стихами: все
заслушаются, и никто не узнает вполне вкуса этого
фрикасе из перепелок, присланных мне заморожен
ными из воронежских степей.
И тотчас хозяин-хлебосол, перебив весь разговор
о новостях и о контрабандных стихах, самым подроб-
218
ным образом стал объяснять трехзвездному сенатору
и дамам все высокие достоинства перепелов и самый
способ их ловли соколами с такими любопытными
и живописными подробностями, что поистине гости все
от мала до велика слушали с величайшим интересом
и вниманием мастерской рассказ хозяина, по-види
мому, страстного степного охотника.
После кофе гости, большею частью все интимные
(как всегда у Петра Никифоровича было), зная, что
старик хозяин и его молоденькие дочки должны до вы
езда в гости: он выспаться богатырски, а они заняться
серьезно т у а л е т о м , — поразъехались. Мы с Синицыным
также улетучились, и мигом его лихая пара рыжих
казанок умчала нас в плетеных санках в конногвар
дейские казармы, где в квартире Афанасия Ивановича
нас встретил товарищ его, однокашник по школе, пра
порщик лейб-гвардии Драгунского, расположенного
в Новгородской губернии, полка Николай Дмитриевич
Юрьев, двоюродный брат и закадычный друг Лермонто
ва, превосходный малый, почти постоянно проживав
ший в Петербурге, а не в месте расположения своего
полка, на скучной стоянке в Новгородских военных
поселениях. Приезжая в столицу, Николай Дмитриевич
обыкновенно нигде не останавливался, как у своего
кузена и друга Майошки, который, хотя и служил в цар
скосельских лейб-гусарах, но почти никогда не был
в Царском, а пребывал постоянно у бабушки Елизаве
ты Алексеевны.
— А что же Майошка? — спросил Синицын Юрье
ва, познакомив нас взаимно, после чего Юрьев от
вечал:
— Да что, брат Синицын, Майошка в отчаянии,
что не мог сопутствовать мне к тебе: бабушка не отпу
скает его от себя ни на один час, потому что на днях
он должен ехать на Кавказ за лаврами, как он выра
жается.
— Экая жалость, что Майошка и з м е н н и ч а е т , —
сказал С и н и ц ы н . — А как бы хотелось напоследках от
него самого услышать рассказ о том, как над ним вся
эта беда стряслась.
— Н у , — заметил Ю р ь е в , — ты, брат Синицын, вид
но, все еще не узнал вполне нашего Майошку: ведь он
очень неподатлив на рассказы о своей особе, да и осо
бенно при новом лице. <...>
219
— А теперь, Ю р ь е в , — приставал С и н и ц ы н , — идем
к цели: расскажи нам всю суть происшествия со сти
хами, которые были причиною, что наш Майошка из
лейб-гусаров так неожиданно попал в нижегородские
драгуны тем же чином, то есть из попов в дьяконы,
как говорится.
— К твоим у с л у г а м , — отозвался Юрьев, закуривая
трубку на длинном чубуке, поданном ему казачком
Синицына, который сам, однако, никогда ничего не
курил, но для гостей держал всегда табак и чубуки
в отличном порядке, соблюдаемом этим четыр
надцатилетним постреленком, прозванным «чубукши-
паша».
— Дело было т а к , — продолжал Юрьев, затянув
шись и обдав нас густым облаком ароматного д ы м а . —
Как только Пушкин умер, Лермонтов, как и я, как я
думаю, все мы, люди земли не немецкой, приверженец
и обожатель поэзии Пушкина, имел случай, незадолго
до этой роковой катастрофы, познакомиться лично
с Александром Сергеевичем 9 и написал известное
теперь почти всей России стихотворение на смерть
Пушкина, стихотворение, наделавшее столько шума
и, несмотря на то что нигде не напечатанное, поставив
шее вдруг нашего школьного поэта почти в уровень
с тем, кого он в своих великолепных стихах оплакивал.
Нам говорили, что Василий Андреевич Жуковский
относился об этих стихах с особенным удовольствием
и признал в них не только зачатки, но все проявление
могучего таланта, а прелесть и музыкальность верси
фикации признаны были знатоками явлением заме
чательным, из ряду вон. Князь Владимир Федорович
Одоевский сказал в разговоре с бабушкой, где-то
в реюньоне *, что многие выражают только сожаление
о том, зачем энергия мысли в этом стихотворении
не довольно выдержана, чрез что заметна та резкость
