Вьетнамский кошмар: моментальные снимки
О, тебя здесь нет…
Хотел бы я знать, что скажет Святой Пётр, когда увидит маленького Дэнни Сейлора, пулемётчика, воспаряющего с пулемётными лентами на груди. Хотел бы я знать, смеётся ли он сейчас на Небесах, пьяный в стельку, или говорит : "Эй, война для меня кончена, придурки…желаю оттянуться!"
Зачем ему такая судьба? Зачем?
Девушка снова улыбнулась мне.
Ты действительно мёртв, Дэнни?
Я сказал себе, что глупо убиваться по поводу одного мёртвого солдата, ведь это война, а люди гибнут на войне. Потом представил себе, что могли бы сказать парни из взвода Сейлора, вернувшись в базовый лагерь, поев горячей пищи и приняв холодный душ…
*****
– Вот лажа…
– Славный парень этот Сейлор…кто знает, была у него девчонка?
– Думаю, да, но ничего серьёзного. Блин, ну и задира был этот малыш!
– Он обычно шутил, что если нарвётся на них, то на него понадобится много пуль.
– Так и было – целая очередь : прошило тридцатым калибром прямо по середине.
– Ну, бля, я и перешугался! Я всего лишь второй раз в бою.
– Надо было видеть, как он косил узкоглазых – словно бутылки из-под "Кока-Колы" на заборе. Как это коротышки всегда становятся лучшими пулемётчиками?
– Он говорил, что ему наплевать, но у него было мужество, надо отдать должное, у него было мужество…
– Да, держу пари, он получит медаль.
– Господи, какой парень!
– Почему лучшим всегда достаётся?
– Кто знает.
– Самое хреновое случилось, когда нас отрезали.
– Последний бой Кастера*.
– Задали ж мы им перцу.
– Никому не говори об этом.
– А уж они-то как нам врезали. Только мы и выбрались…
– Осинскому оторвало ноги прямо рядом со мной. Вот где, блин, страх : он истёк кровью прямо на земле…
– Никто не струсил…
– А куда было деваться?
– Говорю же, мы все герои.
– Ещё целых девять месяцев…
*****
Ночь продолжалась, а я всё думал, говорил сам с собой и плакал. Около четырёх часов утра глаза стали слипаться. Пиво кончилось. Мне стало лучше. Я вышел, пописал на тропинку, вернулся и разделся. Девушка выскользнула из своей блёклой пижамы, и мы прижались друг к другу под простынёй.
Я задремал. В голове завертелись приятные видения. Я дома. Мы с Шарлоттой снова вместе, война кончилась. Но она всё ещё печётся о своей невинности.
Я кромсаю штыком её плюшевого медведя. Снова и снова; сыплются опилки.
Я думаю о Сайгоне, о девушках из баров и о Нгуен из бара "У Лайна". Но эти думы быстро тают. Приходят мысли о Дэнни.
Вижу его похороны.
В Чикаго хмурый снежный день. Свинцовое небо. Пронизывающий ветер с озера Мичиган гнёт голые деревья : они скрипят и стонут на тысячи ладов. Вся семья в чёрном. Пастор прокашливается и начинает службу.
– Kyrie eleison, – говорит он.
– Помилуй нас, Господи, – шепчут пришедшие проститься.
Порыв ветра срывает с одной из женщин жёлтую шляпу и несёт по кладбищу – она пропадает из виду.
– Отец наш…- слышен шёпот.
– Прости нам прегрешения наши …
– Да охрани нас от лукавого. Аминь. – Произносят они, стуча зубами.
Снег падает гуще. Большие белые хлопья летят с неба и тают в вине, и посвящённые ангелы Святого Причастия разлетаются.
– Господи всемогущий, которому открыты все сердца, известны все чаяния и которому ведомы все тайны, очисти помыслы наших сердец дыханием Святого Духа…
Снег тает на личике младшей сестрёнки Дэнни и смешивается со слезами, которые текут сами собой.
– Dominus vobiscum, – произносит священник.
Да пребудет с вами Господь.
– Et cum spiritu tuo.
И с духом вашим.
Святой отец воздаёт должное боевому духу Дэнни и читает из "Похорон мёртвых".
– Посреди жизни мы подходим к смерти…
– Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху; в твёрдой надежде Воскрешения к вечной жизни.
Ветер воет, леденя душу, и швыряет снег в лицо пастору, когда он обращает к Богу последние слова; его борода покрывается сосульками, и иней от дыхания оседает на ресницах и бровях. Пастор поворачивается и творит крестное знамение.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Гроб Дэнни укрыт американским флагом. За отвагу он посмертно награждён медалью "Пурпурное сердце" и орденом "Серебряная звезда". Отдавая последние почести, солдаты из соседней резервной части стреляют холостыми патронами из 21 ружья.
Ружья?
Сержант Дуган не потерпел бы такого. Винтовки, оружие, огневые средства, но ружья – никогда. "Ружьями" можно только тыкать в тёлок воскресным утром. Как такое возможно? Это, наверное, придумали штатские, которые ни в чём не разбираются. Дэнни бы так ржал над этим, что пиво пошло бы носом.
Но он тоже бы загрустил : наверняка захотел бы, чтобы все его армейские дружки собрались на похоронах – на его прощальной вечеринке.
Вот его мать и отец. Они очень печальны. Сестра бьётся в истерике, и её поддерживают другие родственники. У всех на глазах слёзы. Горькие слёзы потери…
Годы, что родители поднимали его на ноги, пропали зря.
Военный оркестр играет гимн "Усеянное звёздами знамя". Солдаты отдают честь. Публика с отрешённым взглядом кладёт правую руку на сердце. Дэнни бы это понравилось.
Два солдата снимают флаг с гроба, аккуратно складывают и отдают матери со словами соболезнования. Потом его хоронят. Гроб опускают в могилу, и он глухо бьётся о мёрзлую землю. Этот звук эхом отдаётся в моём мозгу. Несколько горстей земли падают на крышку.
И полная тишина.
Дэнни? Погодите! Это всего лишь тело. Это не Дэнни. Он жив и просто ушёл. Спрятался. В могиле не он. Там всего-навсего груда мяса, обугленная до неузнаваемости. Кто же станет жить в такой дрянной оболочке?
Куда делся Дэнни?
Сержант в парадной форме даёт протяжный сигнал горном – отбой.
Самый мелодичный звук, который я когда-либо слышал. Звук блестящей начищенной меди. Каждая нота звучит ясно, чётко и уверенно. Похоже на то, как много лет назад на Гаваях Роберт И. Ли Пруитт играл отбой для Маджио в казармах Скофилда*. Мелодия пришлась бы Дэнни по душе.
Она летит по кладбищу подобно страшным молочно-белым клубам дыма, вдруг вырвавшимся из земли там, на Нагорье, где погиб Дэнни.
Линия мелодии расплывается. Я вижу её. Становлюсь её нотами. Я вижу, как опускается столб белого света в и подходит к Дэнни – всё ближе и ближе.
В мелодии больше одиночества, чем в песне Хэнка Уилльямса. Она жалобней крика козодоя. Мелодия касается во мне каких-то струн, и слёзы текут с новой силой. Мне понятны чувства людей, стоящих у могилы. Я касаюсь их, чувствую боль и тяжесть в их сердцах.
Отбой.
Песня для Дэнни. Ему был только 21 год. Девять месяцев в армии, из них три – во Вьетнаме. Короткая жизнь. Очень короткая военная карьера. Дэнни умер, не начав жить, жизнь его угасла слишком быстро. Покойся с миром, Дэнни!
Отбой.
Это гордая песня, песня об esprit de corps. Эта песня звучала в его голове, когда приходила бессонница. Эту песню он слышал на посту и в наряде. Эту песню он слышал, когда смертельно уставал и ноги заплетались после 20 миль форсированного марша. Эту песню он слышал, когда напивался. К этой песне он прислушивался каждый вечер на родине, в Луизиане, когда, лёжа на койке, писал письма домой, в которых просил родителей и сестрёнку не беспокоиться и в которых строил предположения о Вьетнаме и о том, что ему готовит грядущее.
Отбой.
Реквием по Дэнни. Последняя песня. Тяжёлая, мучительная песня. Песнь души. Песнь смерти. Смерти, последней великой реальности. Смерти, последней великой мили на Дороге Приключений.
Кончен день…Дольше тень…На луга,На холмы,Ночь идёт.Мир с тобой,Храбрый мой –Господь ждёт …