Поэзия Латинской Америки

  
Скатерть для всех
 
Перевод П. Грушко
 
 
 
Лишь только позвали к столу,
 
как сорвались с места тираны
 
и случайные их кокотки,
 
и было смешно смотреть
 
на этих ос пышногрудых,
 
спешащих в компании бледных,
 
несчастных общественных тигров…
 
 
 
Черствого хлеба кусок
 
съел пахарь в открытом поле,
 
в одиночестве, поздним вечером.
 
Вокруг колосилась пшеница,
 
но не было больше хлеба,
 
он ртом голодным смолол его,
 
глазами голодными съел.
 
 
 
В синюю пору завтрака,
 
в час ленивой жаровни
 
поэт, отстраняя лиру,
 
нож достает и вилку,
 
и ставит на стол стакан,
 
и рыбаков созывает
 
к мелкому морю тарелки.
 
В языках горящего масла
 
картофелины негодуют,
 
ягненок на углях как золото.
 
Снимает одежды лук…
 
Тягостно есть во фраке —
 
ощущенье, что ешь в гробу.
 
А есть в монастырских стенах —
 
все равно что есть под землей.
 
В одиночестве горько есть,
 
но не есть — словно в бездну упасть,
 
словно рухнуть в зеленую пропасть:
 
будто цепь из крючков рыболовных
 
протянулась от сердца к желудку,
 
разрывая тебя изнутри.
 
 
 
Голод похож на клещи,
 
на клешни разъяренных крабов.
 
Он сжигает, но без огня:
 
голод — пожар холодный.
 
Так давайте же сядем за стол
 
со всеми, кто голодает,
 
и расстелим длинные скатерти,
 
поставим солонки озер,
 
и хлебы размером с небо,
 
и горы клубники со льда,
 
и лунообразное блюдо,
 
за которым всем хватит места.
 
 
 
Я сейчас одного лишь прошу:
 
справедливости завтрака.
 
 
  
Опасность
 
Перевод П. Грушко
 
 
 
Предупредили: осторожней,
 
не поскользнитесь на паркете,
 
на мокрой глине, на снегу.
 
 
 
Ну что ж, сказали мы, на льду
 
мы постараемся не падать.
 
Но вышло так, что под ногами
 
все начало внезапно плыть,
 
и все мы стали кувыркаться.
 
 
 
А это кровь была.
 
Она
 
текла из секретариатов,
 
с постов, захваченных разбоем,
 
текла по мраморным ступеням
 
и затопила поле, город,
 
редакции газет, театры,
 
хранилища людского пепла,
 
полковничьи застенки.
 
Кровь
 
окопы с верхом залила,
 
струилась из войны в войну,
 
по миллионам мертвых глаз,
 
которые лишь кровь видали.
 
 
 
Так было — я могу поклясться.
 
Возможно, в жизни вы скользили
 
лишь на снегу или на льду.
 
Мне выпала другая доля —
 
оскальзываться на крови.
 
 
  
Ленивый
  
Перевод П. Грушко
 
 
 
Металлические предметы
 
будут летать между звездами.
 
Изможденные люди взлетят,
 
чтобы луну обесчестить
 
и построить на ней аптеки.
 
 
 
В пору спелого винограда
 
между морем и Кордильерами
 
оживает внезапно вино.
 
 
 
В Чили пляшут черешни,
 
распевают смуглые девушки,
 
на гитарах блестит роса.
 
 
 
Солнце стучится в двери
 
и творит чудеса с пшеницей.
 
 
 
Первое вино — розовое,
 
словно новорожденный,
 
второе вино — крепкое,
 
как словцо моряка,
 
а третье вино похоже
 
на топаз, на мак, на пожар.
 
 
 
Есть земля у меня и море.
 
У жены большие глаза —
 
два диких лесных ореха.
 
Под вечер волна облачается
 
в зеленый и белый наряд,
 
и на пене прибоя луна
 
спит, как морская невеста…
 
 
 
Я планету менять не хочу.
 
 
  
Минута песни в честь Сьерра-Маэстры
 
Перевод С. Кирсанова
 
 
 
Как просят тишины, прощаясь с нами,
 
когда пора нам возвратиться в землю, —
 
так я прошу одной минуты, чтобы
 
все голоса Америки звучали.
 
Одной минуты задушевной песни
 
прошу у вас я — в честь Сьерра-Маэстры.
 
На этот раз забудемте о людях,
 
на этот раз прославим эту землю,
 
что в тайнике горы хранит ту искру,
 
что на лугах пожаром разгорелась.
 
Я воспеваю заросли густые,
 
и жесткость твердой каменной постели,
 
и ночь тревожных и неясных шумов
 
с дрожанием мерцающих созвездий,
 
гор тишину нагую и загадку
 
своих знамен лишенного народа,
 
пока борьба не вспыхнула повсюду
 
одним костром всеобщего восстанья.
 
Спустились бородатые солдаты,
 
чтоб мир на их отчизне утвердился.
 
Сейчас все прояснилось, но в то время
 
туманною была Сьерра-Маэстра [290].
 
И я прошу минуты общей песни
 
о Подвиге — единодушным хором.
 
И вот какими я начну словами,
 
чтоб вся Америка их повторила:
 
«Глаза откройте, братские народы,
 
есть и у вас своя Сьерра-Маэстра!»
 
 
  
Из цикла «Сто сонетов о любви»
 
Перевод М. Алигер
   
Утро
 
 
 
Имя растенья, вина или камня — Матильда.
 
Имя того, что рождается и существует.
 
Слово, в чьем росте внезапно рассвет наступает,
 
слово, в чьем лете взрывается пламя лимонов.
 
 
 
В имени этом бегут деревянные шхуны
 
в синем сигнальном огне беспредельного моря,
 
буквы его — это светлые струи речные,
 
те, что впадают в мое обызвествленное сердце.
 
 
 
Имя, которое я под вьюнками нашарил,
 
словно бы двери подземного тайного хода,
 
хода, ведущего к благоуханию мира!
 
 
 
О, затопи меня, ртом обжигающим рухни,
 
высмотри душу своими ночными глазами,
 
но разреши в твоем имени плавать и сном забываться.