Поэзия Латинской Америки

  
Есть один счастливый день
 
 
 
Я посвятил этот вечер одинокой прогулке
 
По забытым улочкам моей деревни,
 
Провожаемый сумерками — добрым другом,
 
Пожалуй, единственным, что со мной остался.
 
Все совсем как тогда. На улицах осень,
 
И светильник тумана рассеянно светит,
 
Только время вторглось и все захлестнуло
 
Поблекшим плащом своего унынья.
 
Никогда я не думал, ни на минуту, поверьте,
 
Возвратиться на эту дорогую мне землю,
 
Но сейчас, возвратившись, не понимаю,
 
Как я мог от ворот ее так удалиться.
 
Но ничто не меняется, ни белые стены,
 
Ни деревянные старые двери.
 
Все на месте; как прежде, ласточки вьются
 
Над самой высокой колокольней;
 
Улитки в саду, и мхом зеленеют
 
Старых камней сырые ладошки.
 
Никакого сомненья, это — царство
 
Облетевшей листвы и синего неба,
 
Где каждый предмет отмечен своею
 
Неповторимой и кроткой легендой.
 
И я узнаю даже в сумерках ранних
 
Покойной бабушки взор небесный.
 
Все это трепетно и незабвенно
 
Пришло ко мне в юности первоначальной:
 
 
 
Почта на площади с самого краю,
 
Старые камни, сырые стены.
 
Боже мой, право, никто не умеет
 
Дорожить хоть минутным, но истинным счастьем,
 
И когда оно чудится страшно далеким,
 
Вот тут-то оно и стоит с нами рядом.
 
Ах, бедняк я, опять мне твердит словно кто-то,
 
Что жизнь — это только всего химера,
 
Сновиденье, не знающее предела,
 
Мимолетное облачко над вселенной.
 
Но давай по порядку, болтаю без толку,
 
От волненья моя голова закружилась.
 
Так как я пустился в свое предприятье
 
С наступлением сумерек и покоя,
 
Как бесшумный прибой, одна за другою
 
Возвращаются овцы в свои загоны.
 
Я приветствовал каждую персонально
 
На тропинке, ведущей к знакомой роще.
 
А когда я встал перед этой рощей,
 
Что прохожих щедро поила шумом,
 
Сокровенной музыкой неизъяснимой,
 
Я припомнил о море, считая листья
 
В честь сестер моих, умерших в раннем детстве.
 
Превосходно! Дорогу свою продолжаю,
 
Словно тот, кто живет, ни на что не надеясь;
 
Прохожу не спеша мимо мельницы нашей,
 
Замедляю шаги перед входом в лавку:
 
Запах кофе всегда остается тот же,
 
И луна все та же над головою;
 
Меж рекою прошлого и настоящим
 
Никакого различия я не вижу.
 
Узнаю это дерево без ошибки,
 
Мой отец посадил его у калитки.
 
 
 
(Дорогой мой отец, когда был он счастлив,
 
Он был лучше окна, открытого настежь.)
 
На высотах этих я ощущаю,
 
Обнимает меня хрупкий запах фиалок —
 
Мать моя их растила с такой любовью,
 
Чтоб излечивать ими печаль и кашель.
 
Сколько времени в мире с тех пор миновало,
 
Я не мог бы ответить даже примерно.
 
Все такое же точно: всенепременно
 
Соловей и вино на столе накрытом.
 
Мои младшие братья об эту пору
 
Возвращаться должны бы домой из школы.
 
Только время смело это все бесследно,
 
Словно белая буря, песчаная буря!
 
 
  
Вольные стихи
  
 
 
Белый глаз мне ни о чем не говорит.
 
Долго ль, что ли, умным притворяться?
 
Завершенье мысли? Для чего?!
 
Мысли надо выпускать на волю!
 
В хаосе — свое очарованье.
 
У летучей мыши схватка с солнцем.
 
Никому поэзия не в тягость.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Грозы без величья надоедают.
 
Я пресыщен дьяволом и богом.
 
Дорого ли стоят эти брюки?
 
Рад жених отшить свою невесту.
 
Ничего противней неба нету.
 
Не вступают в спор о том, что ценят.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Кто на скрипке плавает — потонет.
 
Девочка венчается со старцем.
 
Бедные не знают, что болтают.
 
Ничего не вымолишь любовью.
 
Грудь полна не молоком, а кровью.
 
Пение для птицы — развлеченье.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Раз я был готов с собой покончить.
 
Соловей сам над собой смеется.
 
Совершенство — что туннель бездонный.
 
Все прозрачное нас привлекает.
 
Сколько высшей радости в чиханье.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Нет девиц и некого бесчестить.
 
В искренности есть своя опасность.
 
Жизнь я побеждаю лишь пинками.
 
Между грудью и спиною — бездна.
 
Дайте умереть тому, кто умирает.
 
Ванная — мой сокровенный храм.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Окорок домашний нарезают.
 
Венчики цветов показывают время.
 
Продают по случаю распятье.
 
Есть у старости свои награды.
 
Похороны лишь в долги вгоняют.
 
Бог Юпитер страсть изверг на Леду.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Все еще в лесу мы существуем —
 
Разве вам не слышен шелест листьев?
 
Мне никто не говорит: ты бредишь,
 
Значит, все что говорю я, верно.
 
Кажется мне: правота за мною,
 
Я ведь тоже бог в какой-то мере,
 
Я творец, что ничего не создал,
 
Раззевавшийся, что было мочи.
 
А фуксия парит, как балерина.
 
 
 
Виго. «За хлеб и свободу». Линогравюра. 1952 г.
 
  
ХОРХЕ ТЕЙЛЬЕР [293]
 
Перевод С. Гончаренко
   
Ключ
 
 
 
Так доверься осеннему ветру. Откройся без слов
 
этой тихой реке в берегах, желтизной обоймленных,
 
где по илу придонному в сонных свинцовых затонах
 
бродят ощупью призраки смытых когда-то мостов.
 
 
 
Знаю: руки твои — это ключ, отмыкающий лето
 
в старой мельнице той, где душа моя долго спала,
 
где невнятные тени бормочут в пыли полусвета,
 
где разбойничьим посвистом
 
черные всадники ветра,
 
в деревнях с колоколен сорвавшие колокола,
 
свищут, плещут плащами, над ветхою крышею рея…
 
Пусть же дни облаками
 
плывут в небесах твоих глаз…
 
 
 
Мы не будем будить наше чутко уснувшее время.
 
Ты услышишь, как счастье
 
крылами касается нас.