Поэзия Латинской Америки

  
Моему отцу, коммунисту
 
 
 
В час, когда, захлебнувшись закатом,
 
осеннее сонное солнце
 
ищет ощупью запах забытых весенних ветвей,
 
мой отец в дряхлом «додже»
 
по горной дороге трясется
 
к деревушке, похожей
 
с обрыва на птицу в траве.
 
 
 
Или, может, бредет через ржавую топь
 
в резервацию арауканцев [294],
 
чьи поля тихо тают,
 
как будто чернеющий снег,
 
чтобы им рассказать про тот день,
 
когда земли начнут размножаться,
 
как хлеба или рыбы, —
 
и правды им хватит на всех.
 
Вот уже тридцать лет
 
об аграрной реформе твердит он
 
и поет «Интернационал» —
 
и хоть голос не бог весть какой,
 
с голосами крестьян, рыбаков, с голосами рабочими слитый,
 
он могучим мотивом плывет надо всею землей.
 
Окруженный друзьями
 
на фабрике, дома и в поле,
 
в профсоюзе, в подполье и на площадях городов,
 
он — лишь горстка семян,
 
у которых завидная доля:
 
прорасти прямо к солнцу лесами весенних миров.
 
Его вера прекрасна —
 
как будто сиренью настоянный ветер.
 
И хочу я, чтоб сам он дожил до зари над страной,
 
когда улицы станут носить имена
 
Рекабаррена или Лаферте
 
(в тридцать первом он с ним подружился — поверьте,
 
что тогда коммунистом был только герой).
 
 
 
Я хочу, чтобы внукам по яблоне
 
руки его посадили,
 
чтоб входил он в свой собственный,
 
пахнущий деревом дом,
 
чтоб еще много лет
 
«Марсельезу» он пел в годовщину Бастилии
 
в честь отца своего:
 
тот ведь был уроженцем Бордо.
 
 
 
Чтобы смог, наконец,
 
он спокойно с друзьями собраться:
 
не на митинг — а просто за щедрым
 
крестьянским столом,
 
чтоб, заботы забыв, от души он сумел рассмеяться,
 
запивая жаркое студеным и терпким вином.
 
 
 
В этот час, когда тонет в закате
 
осеннее сонное солнце,
 
мой отец,
 
чтобы проще про рай на земле объяснить —
 
и живей,
 
знаю, вновь через горы на стареньком «додже» трясется
 
к деревушке, похожей
 
с обрыва на птицу в траве.
 
 
  
ЭКВАДОР
   
ХОРХЕ КАРРЕРА АНДРАДЕ [295]
 
Перевод О. Савича
   
Одиночество и чайка
 
 
 
Моря белый блокнот —
 
чайка, весть или птица,
 
разворачивает полет
 
на две путевых страницы.
 
 
 
Чайки сестра морская —
 
одиночество без границ,
 
чего-то еще ожидая,
 
вздыхает и смотрит на птиц.
 
 
 
Насекомые и растенья
 
изрыли всюду пески:
 
сигнальные искаженья
 
подземной страстной тоски.
 
 
 
Здесь, в центре всего, как ленник,
 
живу среди птиц морских,
 
сам свой собственный пленник,
 
товарищ развалин немых.
 
 
 
И вижу и слышу невольно,
 
как дождь в доспехах идет
 
и по одиночеству больно
 
жидкою шпагой бьет.
 
 
  
Сигналы
  
 
 
Как дверца узенькая, зеркало
 
ведет в загадочность кристалла:
 
за светом ледяным немеркнущим
 
внимательные ждут сигнала.
 
 
 
Посланье из другой вселенной
 
в глуби зеркальной открывается,
 
блеснет кометою мгновенной,
 
и глаз, ослепнув, сомневается.
 
 
 
Брильянтами сияет черными,
 
купаясь в свете неизвестном,
 
сигнал живущих по ту сторону
 
от нашей жизни в мире тесном.
 
 
 
И ловит неводом лучистым
 
фигуры, символы и линии
 
то зеркало со светом чистым,
 
хранилище предметов синее.
 
 
 
Глаз караулит, глаз впивается,
 
за перспективой ждет движенья;
 
но в цвет дневной он упирается
 
лишь в ироничном отраженье.
 
 
 
И слух охотничьею сукой
 
подстерегает дичь украдкою,
 
но ловит только призрак звука,
 
скрепленный, как пером, догадкою.
 
 
 
Душа, расстанься с оболочкою,
 
и глубь зеркальную мгновенно
 
прочертит лопнувшею почкою
 
послание другой вселенной.
 
 
  
Апрель-водяной хмель
 
 
 
Время, когда сердце хотело б скакать разутым,
 
как у девочки, грудь вырастает у дерева,
 
а нас охватывает страсть писать наши вещи
 
ласточкиными перьями.
 
 
 
Эти лужи — будто бокалы с чистой водою,
 
ее взмах крыла или травинка морщинит,
 
и как синий прилив этот воздух стеклянный,
 
где лодочка насекомого медленно стынет.
 
 
 
Вода с удовольствием сандальями шлепает,
 
москиты просеивают молчанье природы,
 
и воробьи подбирают клювом жемчужину
 
хорошей погоды.
 
 
  
Портрет испанца Сант-Яго Карреры
 
 
 
Глаза за нами следуют, блистая,
 
из-под бровей, как хищных два зверька,
 
и в них мерцает нежность золотая
 
под отблеском смертельного клинка.
 
 
 
Луна и зеркало — броня простая —
 
сраженья отражали, как река;
 
и о любви и храбрости сухая
 
и длинная нам говорит рука.
 
 
 
Друг вице-короля и капитан Кастильи,
 
индейцев защищал он шпагой боевой,
 
но в жизни, прожитой в колониальном стиле,
 
 
 
стал эшафот последнею главой,
 
и клетку целый день по площади носили
 
с его отрубленною головой.