Поэзия Латинской Америки

  
Под тополями
 
Перевод А. Гелескула
 
 
 
Как трубадуры в стенах каземата,
 
деревья смолкли в роще тополиной,
 
и зажурчал библейскою долиной
 
речитатив кочующего стада.
 
 
 
Седой пастух согнулся под овчиной,
 
завороженный муками заката, —
 
и две звезды уснули, как ягнята,
 
в печали глаз, пасхальной и пустынной.
 
 
 
Поет сиротство шелестом погостов,
 
и колокольчик тает за лугами,
 
стихая все осеннее, все глуше…
 
 
 
Заткала синева железный остов,
 
и в ней, тускнея мертвыми зрачками,
 
хоронит пес пустынный вой пастуший.
 
 
  
На рассвете
 
Перевод А. Гелескула
 
 
 
И сливался с ней, настолько с ней сливался!..
 
Как ребенок, по тропинкам полудиким,
 
по изгибам заповедным и упругим
 
уходил я в нежный холод земляники —
 
в ее утренние греческие руки.
 
 
 
А потом она повязывала галстук
 
заговорными цыганскими узлами,
 
и опять я видел камень угловатый,
 
косолапую скамейку и окно,
 
пели мельничные крылья циферблата
 
и кружились и наматывали сами
 
обе жизни на одно веретено.
 
 
 
Ночи милые, не знавшие утрат,
 
я вспоминаю вас задумчиво и сиро.
 
Стеклярус сладостей, мишурный виноград,
 
слезами брызнувший
 
в могильной ступке мира!..
 
 
 
Платки для слез?
 
Вот самые красивые —
 
узоры звезд, небесная канва:
 
зеленые,
 
сиреневые,
 
синие,
 
пропитанные сердцем кружева.
 
 
 
И если ткань от желчи станет черной,
 
легко коснется горькой головы
 
бессмертной нежности покров нерукотворный —
 
ветхозаветные ладони синевы.
 
 
  
Брачное ложе вечности
 
Перевод П. Грушко
 
 
 
Любовь сильна лишь за чертою жизни!
 
Большим зрачком становится могила,
 
в чьей глуби воскресает и томится
 
тоска любви, как в чаше, где застыли
 
века веков и черные зарницы.
 
 
 
В миг поцелуя набухают губы,
 
как нечто обреченное пролиться,
 
и в судорожном трепете касанья
 
уста устам любимым дарят право
 
жить этой жизнью, полной угасанья.
 
 
 
И если это так — сладка могила,
 
где все в конце концов соединятся
 
в пучине, как ее ни назови.
 
И темнота сладка — здесь место встречи
 
всемирное свидание любви.
 
 
  
Дождь
  
Перевод И. Чежеговой
 
 
 
В Лиме… В Лиме хлещет ливень,
 
мутной тоской отзываясь в крови.
 
Смертной отравой вливается ливень
 
сквозь пробоину в крыше твоей любви.
 
 
 
Не притворяйся спящей, любимая…
 
Солги… И взглядом меня позови.
 
Все человечье — необратимо:
 
я решил уравненье твоей любви.
 
 
 
Осколками геммы вонзается снова
 
в меня твое подневольное слово,
 
твое колдовское, неверное — «да»…
 
 
 
Но падает, падает ливень дробный
 
на лежащий меж нами камень надгробный,
 
под которым тобой я забыт навсегда.
 
 
  
Вечные кости
 
Перевод А. Гелескула
 
 
 
Господь, я жизнь оплачиваю болью,
 
твой хлеб тяжел и божий день немил.
 
Но этот сгусток мыслящего праха
 
на горсти слез замешан не тобою,
 
и ты, господь, Марий не хоронил.
 
 
 
Господь, господь, родись ты человеком,
 
тогда б ты вырос в подлинного бога,
 
но как ни бьемся, веря и терпя, —
 
ты ни при чем, тебе всегда неплохо.
 
Страдаем мы — чтоб выстрадать тебя.
 
 
 
И в этой тьме, где глаз я не сведу
 
с огня свечи, как смертник на помосте,
 
зажги, господь, последнюю звезду —
 
и вновь метнем заигранные кости!
 
Садись, игрок, — и с первого броска
 
слепая власть бестрепетной десницы
 
пусть обратит два траурных очка
 
в орбиты смерти — топкие глазницы…
 
 
 
И эта ночь — конец твоей игры.
 
И не в нее ли, злую, как ненастье,
 
летит земля сквозь сонные миры
 
игральной костью, брошенной на счастье, —
 
заиграна уже до круглоты,
 
летит, чтобы в последнее мгновенье
 
остановиться в недрах пустоты,
 
внезапной пустоты исчезновенья!
 
 
  
Поэт своей любимой
 
Перевод Юнны Мориц
 
 
 
На кривых перекладинах губ в темноте
 
Ты распята была, как Исус на кресте,
 
Боль твоя означала — Исус на кресте
 
Безутешно заплакал в крови, в наготе.
 
 
 
Это — странная ночь, не такая, как те…
 
Смерть трубила в берцовую кость в темноте,
 
Посреди сентября, в дождевой чистоте
 
Искупленье и грех обнялись на кресте.
 
 
 
Мы умрем, только рядышком, рядом совсем,
 
И высокая горечь исчезнет со всем,
 
И усопшие рты припадут к пустоте.
 
 
 
И не будет упрека в тебе, неживой,
 
Мертвый, я не обижу тебя, как живой,
 
Будем братом, сестрой при едином кресте.
 
 
  
Зов
 
Перевод А. Гелескула
 
 
 
Сегодня не пришел ко мне никто,
 
ничья душа на помощь не позвала.
 
 
 
И при свечах ночного карнавала
 
я не узнал кладбищенских цветов.
 
Прости, господь, что умер я так мало!
 
 
 
Все шли — и не молили и не звали,
 
но шли и шли — и что-то забывали.
 
 
 
И что-то оставалось в этом доме
 
и, как чужое, жгло мои ладони.
 
 
 
А дверь была закрыта —
 
и звал я: «Если в чем-нибудь нужда,
 
остановитесь — здесь оно забыто!»
 
 
 
И ждал… Ведь никогда в ночи моей
 
я но умел захлопывать дверей —
 
и груз чужого сердце принимало.
 
 
 
Сегодня не пришел ко мне никто…
 
А вечер долог был — и умер я так мало!