Взаперти (СИ)

- И хватило же наглости прийти! – фыркнула Люси, однако заказ Криса исполнила — плюхнула перед ним чашечку эспрессо.
Хемсворт поднял руки, показывая, что сдается на милость обиженной женщины:
- Подонок, я знаю. Но я все-таки прошу у тебя прощения, Люси. Я не должен был…
- Что не должен был, Хемсворт? Спать со мной? Пропадать после того, как переспал?
- Прости…, – и Крис опустил голову, – я не мастер говорить слова. Да и день сегодня такой… длинный…
На самом деле, день был не просто длинный, а какой-то бесконечный. Для Криса последние трое суток слились в один сплошной, нескончаемый день. Начался он ранним утром, когда со всеми возможными предосторожностями каталку, на которой лежал Томас, погрузили в машину скорой помощи и доставили в аэропорт Мумбаи, где уже ждал самолет санитарной авиации, который и должен был доставить пациента в Лондон. Никогда ранее Крис не сопровождал в таких длинных перелетах тяжелых больных. Поэтому полностью доверил Хиддлстона профессионалам — Роберт Дауни просто не мог нанять непрофессиональную команду для такого сложного дела. Он же по просьбе Криса ненавязчиво намекнул представителям авиакомпании, чтобы единственное пассажирское место в салоне самолета занял не родственник пациента, мистер Джордж Хиддлстон, который так настаивал на том, чтобы сопровождать в полете племянника, а доктор Хемсворт, который наблюдал Тома в клинике. Понятное дело, что решение было принято в пользу врача, поэтому Джордж, кусая локти, вынужден был лететь регулярным рейсом, а Крис удобно устроился в кресле рядом с кроватью Тома.
Младший Хиддлстон был единственным, кого предстоящий перелет, казалось, совершенно не волновал. Напротив, он как ребенок радовался предстоящему приключению. Оказавшись на борту, он во все глаза таращился на окружавшие его медицинские приборы, дергал Криса, спрашивал «для чего нужна вон та штука?» или «а если мне на нос присобачить эту маску, я наглотаюсь веселящего газа? А давай, Крис!» Он кокетничал с медсестрой и сетовал на то, что ему с кровати не виден иллюминатор. Просил Хемсворта, чтобы тот докладывал ему, что тот видит из окна, и его не устроил ответ: «какие-то поля». Тому нужно было знать, какие именно поля видит Крис под крылом самолета: зеленые, желтые, коричневые, где именно пролетает сейчас самолет. Та самая медсестричка, с которой перемигивался Томас и просил «телефончик, чтобы я мог позвонить, когда сам на своих ногах смогу дойти до туалета», даже пошутила, что зря их авиакомпании заплатили такие деньжищи за перевозку мистера Хиддлстона, он сам бы смог долететь, как обычный пассажир.
Том угомонился только через час после взлета. Видимо, он больше храбрился и вел себя так дурашливо потому, чтобы не дать волнению взять вверх. И сейчас, утомленный стрессом от перелета, крепко уснул. Крис тоже хотел бы проспать весь полет. Но сон не шел. Он смотрел на мирно сопящего во сне Томаса и думал о том, что будет потом, когда Том встанет на ноги. Вариант, что может быть по-другому, Крис в принципе не рассматривал.
Хемсворт никогда, ни разу не врал самому себе. Какой бы неприятной ни была правда — лучше знать её, чем позволить одурманить себя сладкой ложью. И сейчас, глядя на своего пациента, он мог признаться самому себе, что по самые уши и даже глубже увяз в этом человеке. Если раньше, когда к нему являлся призрак Тома, Крис тешил себя надеждой, что когда он увидит Тома живым, то наваждение, которое Хемсворт испытывал по отношению к Хиддлстону, пройдет, испарится. Но произошло ровно наоборот: увидев Томаса, пусть измученного болезнью, но не сдавшегося ей, услышав, как Том даже в стрессовой ситуации может шутить и улыбаться своей солнечной, яркой улыбкой, от которой, как от сети, заряжаются улыбками окружающие, Крис понял, что пропал окончательно и бесповоротно. И совершенно не понимал, что ему с этим делать. Пусть Том и подтрунивал над Крисом, намекая на поцелуй на ночь, доктор прекрасно понимал, что это всего лишь шутка, и что по-настоящему поцеловать Тома он никогда не сможет. А хотелось. Как же ему хотелось смять, сдавить эти тонкие яркие губы, попробовать, каков Томас на вкус. Пусть даже на губах останется горечь лекарств, пусть. Все равно это будет вкус Тома. Что-то подсказывало Крису, что и у здорового Тома губы чуть горчат. Сам он — горько-сладкий, мед и полынь, свист ветра и ласка солнца, которое как раз поцеловало, раскрасило веснушками и острый нос, и высокие скулы, и острые ключицы — Крис мечтал, как прикасался бы к ним губами, каждую веснушку языком бы сосчитал. И сейчас на кончике языка горчило. Хемсворт был уверен — едва Том встанет на ноги, как Крис его потеряет. Даже то, что между ними теперь — отношения врач/пациент — даже это закончится. Зачем Тому тот, кто будет напоминать ему о боли? И доктор обещал себе, что отпустит Хиддлстона. Не будет навязываться. Лучше потерять Тома, чем увидеть на его лице презрение. Ему нравятся женщины. И никогда не понравится Крис. Так — никогда не понравится. Да и самому Крису если бы еще несколько месяцев назад кто-нибудь сказал бы, что его будет так до безумия сильно тянуть к мужчине, он в лучшем случае рассмеялся бы этому человеку в лицо. А сейчас мог лишь смеяться над самим собой, что так по-глупому привязался к тому, кто никогда не посмотрит на него с такой нежностью, с такой всепоглощающей любовью, с которой сегодня смотрел Том на провожающую его Мирру — сама она оставалась в Мумбаи ухаживать за сестрой.
 
Видимо, Хемсворт все-таки задремал под конец полета, потому что та самая медсестра, с которой кокетничал Томас, тронула его за плечо и попросила пристегнуть ремень безопасности.
- Мы садимся в Лондоне, мистер Хемсворт, – улыбнулась ему девушка, – и наш пациент, как мы и предполагали, прекрасно перенес полет.
Брана встречал их прямо на взлетной полосе, стоя рядом с автомобилем парамедиков, который должен был отвезти Тома в Центр.
- Мистер Брана! – обрадовался профессору проснувшийся Том.
- Добро пожаловать домой, мой мальчик, – и Кеннет, склонившись к каталке, оставил на лбу Томаса отеческий поцелуй.
- Как Линда? Как ваши внуки? – спросил Томас и улыбнулся пожилому человеку своей фирменной солнечной улыбкой. А позже, когда скорая везла их по Лондону, шепнул Крису:
- Я вспомнил, как зовут дочь Кеннета, это прогресс, как ты считаешь?
Крис считал, что радоваться они будут после операции, но подмигнул пациенту и показал ему большой палец, знак одобрения.
Следующие сутки были напряженными — анализы, исследования, МРТ, совещание с Браной, наконец разговор с Томом, когда Крис вместе с Кеннетом честно предупредили Хиддлстона, чем именно он рискует, если согласится на операцию. Хемсворт прекрасно помнил, что призрачный Том свое согласие на такую рискованную операцию не давал. Но говорить этому Тому о том, что решил его призрак, он не собирался. Сейчас Хиддлстон подписал согласие, не колеблясь. Он только посмотрел внимательно на Хемсворта, а затем перевел взгляд на доктора Брану, кивнул головой, как будто бы соглашался с самим собой, и оставил летящий росчерк на больничном бланке.
И сегодня вместе с профессором Браной и целой командой врачей Крис восемь часов простоял возле операционного стола. Солировал Кеннет. Профессор сам настоял на том, чтобы Крис лишь ассистировал:
- Сам подумай, куда тебе оперировать? Угробить его хочешь?! – накинулся Брана на своего подчиненного, едва тот высказал желание самому провести операцию. – Ты двое суток ночевал в больнице, спал урывками, да еще перелет этот, часовые пояса... По-хорошему, я вообще не должен пускать тебя в операционную. Но так уж и быть, постоишь на крючках. И попроси кого-нибудь из своих, пусть будут на подстраховке.
 
Крис только кивнул головой, соглашаясь. Привычка не врать самому себе сказывалась и сейчас — он до чертиков боялся ошибиться. Напортачить. Сделать Томаса инвалидом. Пусть оперирует Кеннет. Он опытнее. Он лучше. Он второй после бога. Первые — реаниматологи, которые отняли Тома у смерти, когда через четыре часа после начала операции у того остановилось сердце. Крис еле на ногах устоял, роняя холодный пот со лба, когда его коллеги пять бесконечно долгих минут сражались с Костлявой за жизнь Томаса. Жизнь победила. А через четыре часа профессор Брана поблагодарил коллег за операцию. И теперь Крис мог только ждать.