Взаперти (СИ)
Том не помнил, как оказался в этой пещере — а судя по всему, это именно пещерой и было: каменные неровные своды, затхлый сырой запах, тусклый свет — видимо, он все-таки отключился после того, как тот человек, точно не этот старик, тот был моложе и крепче, вытащил его из воды. С ним был кто-то еще — Том плохо видел — вдвоем они подняли Хиддлстона, куда-то потащили, сняли куртку и разули. Потом его везли на автомобиле. Тому казалось, что везли целую вечность. Его трясло и мутило. И еще была боль. Такая, что ему вновь хотелось туда, в темноту, где нет боли. Затем его несли и, наконец, оставили лежать на чем-то жестком. Тогда-то и появился этот старик, который, достав откуда-то — Тому не было видно откуда, не из набедренной же повязки, а кроме нее на индусе ничего не было — кинжал, простой, но явно очень-очень старый — и начал водить им, выписывать какие-то странные пассы у груди Тома. Он что-то бормотал, и Хиддлстон не мог понять всего — он знал хинди довольно плохо, что называется «нахватался по верхам», выучил несколько слов и выражений, только чтобы поразить Мирру, да к тому же боль мешала сосредоточиться. А потом внезапно боль прошла. Совсем, как будто ее и не было. Том прошептал «спасибо» и прикрыл глаза, наслаждаясь тем, что можно не чувствовать боли. И в ту же минуту ощутил, как сухая, как старинный пергамент, ладонь легла ему на лоб. Том хотел смахнуть руку старика, но затем решил, что это, наверное, будет невежливым, тем более что тот избавил его от боли. Затем индус коснулся большим и указательным пальцами его глаз и произнес: «Кто всю жизнь слеп, тот прозреет лишь тогда, когда увидит тьму». Том удивился: ему показалось, что старик говорит по-английски. Или же это его мозг, уставший от боли, выдал такую странную метаморфозу. Тем временем шаман опустил ладонь ниже, прямо на грудь, туда, где часто-часто стучало измученное болью сердце, и сказал — по-английски или на хинди, было не важно, главное, что Том понял: «Здесь живет свет. Иди к нему».
Томас дернулся и проснулся. Сон, что он увидел, был таким ярким, таким живым. Не сон — воспоминание. Ему казалось, что он даже сейчас, после пробуждения, чувствует запах благовоний, которые раскуривал над ним старый индус.
- Прости, что разбудил, – услышал Том голос профессора Браны.
Ну конечно, он не там, в холодной сырой пещере, он здесь, в современной и комфортабельной клинике, и недавно светило нейрохирургии сделало его слепым.
«Кто всю жизнь слеп...», – вспомнил Томас слова бабаджи Садхира. Что он имел в виду? Говорил ли он о нем, о Томе, или это просто обычные витиеватые восточные заклинания, которые произносят шарлатаны, выдающие себя за целителей? Хотя этот на шарлатана похож не был — боль-то действительно прошла. Значит это он, Том, был слеп всю жизнь?
Он так прямо и сказал профессору, но поняв, как, наверное, глупо звучат его слова, поторопился добавить, что всего лишь видел бабаджи во сне.
А когда Кеннет спросил, хочет ли Томас увидеть дядюшку, он даже не почувствовал ревности и гнева, какие испытал, будучи призраком, узнав о том, что Джордж занял место Тома рядом с Миррой.
Хиддлстон думал над другими словами старого шамана. Он даже руку свою положил на левую половину груди, туда, где сейчас ровно и спокойно билось его вдребезги разбитое, как ему думалось раньше, сердце. Оказалось, что там живет свет. Это к свету Томас тянулся оттуда, из темноты, где он был совсем один. Семь месяцев тьмы и одиночества, а потом Том увидел свет. И свет был там, где Крис.
Должно быть, он задремал сразу после того, как попросил профессора Брану позвать Криса. После операции спать хотелось постоянно. Томас пытался сопротивляться, не желал так долго пребывать в стране Морфея. После того, как он вышел из комы, желание сохранять глаза открытыми, а сознание ясным было столь сильным, он так хотел наверстать упущенные месяцы, что даже теперь, когда глаза его ничего не видели, он был рад тому, что может слышать, говорить, осязать, чувствовать запахи.
Сейчас, вынырнув из сна без сновидений, Томас в первую очередь уловил легкий запах грозы и только потом почувствовал, как его ладонь, лежащую вдоль туловища, сдавило что-то тяжелое. Он скосил глаза, инстинктивно желая рассмотреть, что бы это могло быть, но тут же обругал себя тупым созданием – как можно было забыть, что отныне ты не можешь видеть? Том дернул рукой — то, что давило на ладонь, исчезло, и он услышал голос Криса:
- Прости, я не хотел тебя будить и, похоже, сам не заметил, как заснул.
Хиддлстон улыбнулся: почему-то от мысли о том, что Хемсворт уснул, положив голову ему на руку, стало тепло. Отчего-то вдруг совсем некстати вспомнилось, как он, маленький, проснувшись Рождественским утром, спешил из своей комнаты вниз по лестнице, в гостиную, туда, где под елкой ждал его подарок от Санты. Маленький Томас верил в Санту, наверное, дольше всех своих сверстников. И пусть умом он понимал, что чудесные подарки: и мяч для регби, и тяжелую толстую книгу приключений в тисненном переплете, и коня-качалку наверняка покупают ему мама и папа, но живое воображение так и рисовало полного доброго старика в красном костюме, который каждое Рождество спешит принести всем-всем детям на свете сказку. Маленький Томми просто хотел верить, что волшебство существует. И то чувство восторга и ожидания праздника, которое он испытывал, спеша вниз по лестнице, чтобы найти под елкой свой подарок — наверное, это и было волшебство. Давно в прошлом осталось детство и наивная вера в Санту, но сейчас взрослый Томас, думая о том, как Крис уснул, прижимаясь щекой к его руке, почему-то испытывал тот же восторг, то же чувство защищенности, как в далеком детстве. «Все-таки чудеса существуют, – мельком подумал Том, – разве это не чудо, то, что я выжил? А чудеса не могут сбываться наполовину. Значит и зрение должно вернуться тоже. Так ведь?»
И еще ладони, к которой парой секунд назад Крис прижимался щекой, вдруг стало холодно. Том убрал руку под одеяло — не просить же Хемсворта вернуть все, как было.
- Ты прости, – сказал он вслух, – я не должен был злиться на тебя. И на Брану. Я знаю, вы сделали все, что могли.
- Том, мы найдем причину, которая мешает тебе видеть. Найдем и устраним. Уверенность в голосе Хемсворта в другой раз передалась бы его пациенту, но в данный момент тот был абсолютно уверен в том, что причину его слепоты доктора найти не смогут.
- Я должен сам, – сказал он Крису.
- Что ты должен сам? – не понял врач.
- Садху, – ответил Томас, – бабаджи Садхир, тот, что лечил меня, ты же помнишь его?
Доктор Хемсворт кивнул головой, и, осознав, что его жест остался неувиденным, мысленно дал себе затрещину и поспешил ответить вслух на вопрос Тома:
- Колоритный тип, такого забудешь. Так что с ним?
- Он сказал, что я всю жизнь был слеп и смогу прозреть лишь тогда, когда увижу тьму.
- Когда он это говорил? Там, в пещере, он ничего такого…
- Да нет же! Нет! – и Том нетерпеливо мотнул головой, как будто досадуя на собеседника, что тот не понимает. – Не во время твоей с ним встречи. Раньше, когда меня принесли в его пещеру.
- Ты помнишь? – недоверчиво спросил Хемсворт.
- Я теперь все помню, Крис. Воспоминания — они возвращаются. Мне кажется, что даже мой зад помнит, насколько ему твердо было лежать на циновке в той пещере.
«Это потому что у кого-то зад чересчур тощий», – подумал доктор, но не спешил делиться своим мнением с пациентом.
- Так вот, как ты думаешь, что садху имел в виду?
- Том, это скорее всего метафора или что-то в этом роде, – Крис не хотел бы, чтобы Томас забивал себе голову всяким мистицизмом. Но где-то в глубине души скреблось то самое «а вдруг?» Если индийский шаман не дал Тому умереть сразу же после аварии, вдруг ему ведомы какие-то неподвластные простым смертным методы исцеления? Вдруг он видит, знает что-то такое, что недоступно для понимания прагматикам и скептикам? Еще пару месяцев назад Крис на смех бы поднял себя самого за все эти «а вдруг?» Сегодняшний Хемсворт помнил, как обнимал призрака. Сегодняшнего Хемсворта было трудно удивить.