Взаперти (СИ)

И Хиддлстон-старший, радуясь найденному решению, остановил проезжающее мимо такси — начинался дождь, и прогулка переставала быть приятной.
«Сумасшествие!» – подумал Том, когда Крис прервал поцелуй и быстро покинул его палату. Как будто сбежал. Да скорее всего, так оно и было. Хиддлстон и сам бы сбежал, если бы мог. Черт его дернул подначивать доктора? Зачем он заикнулся об этом поцелуе? Что за дурацкое ребячество?
Губы пекло — поцелуй обжигал, даром что длился каких-то пару секунд. Том чувствовал, как горячая волна, исходящая от Криса, как будто накрывает их обоих с головой, как перехватывает в волнении горло, как на эти несколько секунд становится трудно дышать, как потом тепло спускается куда-то вниз, и как те самые бабочки, о которых любят писать наивные романтики, роятся в животе, трепещут нежными крылышками, щекочут изнутри.
Внезапно сделалось так сладко и одновременно страшно, как тогда, когда Том стоял перед открытым люком самолета, готовый сделать шаг вперед, в голубую бездну, чтобы потом плавно приземлиться на землю с парашютом. Тогда также замирало сердце — упадешь/не упадешь, разобьешься/останешься жив. Хиддлстон сделал этот шаг, и бездна приняла его в свои объятья, и он падал, падал, крича от восторга, пока его не дернуло вверх, когда открылся парашют, и через несколько минут он плавно приземлился на аэродроме.
Этот поцелуй Криса был похож на тот самый прыжок — короткий, а сколько эмоций. Том задыхался от этих эмоций, сам не понимая, почему — не мальчик уже, давно нет. А только все равно, все еще ощущая на губах вкус Криса — свежесть и силу грозы — Том чувствовал себя, как мальчишка, которого впервые поцеловали.
«Сумасшествие, – повторил Хиддлстон, – бред, безумие! Побочки от лекарств, возможно? Чем добрый доктор меня напичкал? Какой наркотой, от которой так кроет? Или это последствие травмы и глубокой комы — то, что после них меня клинит на Хемсворте?»
Том подумал о Мирре. Прислушался к себе. Кольнуло острой иголкой в сердце. Больная обида привычно всколыхнула в его душе что-то темное, злое. Как тогда, когда, будучи этим странным призрачным существом — тогда Том, казалось, был одержим только одним желанием — разрушать, ломать, рвать, убивать в конце концов. Крис не дал ему убить. Каждый раз останавливал за секунду до того, как Том готов был отнять жизнь. Если бы не Крис — это черная злоба победила бы, поглотила бы Тома.
Если бы не Крис…
Эту фразу Хиддлстон не уставал повторять. Если бы не Крис, он так и сгинул бы в далекой Индии. А сейчас он жив и относительно здоров. Если слепота — плата за то, чтобы быть живым, что ж, Томас готов заплатить. И только одна мысль, что он не сможет увидеть Криса, его невозможно, нереально голубые глаза, его мягкую улыбку — так улыбаются детям, тем, кого любят безусловно и безоговорочно, его большие, крепкие руки, которые удерживали там, на краю, за секунду до того, как Том сделался бы убийцей.
Если бы не Крис…
Именно Крис принес Тому смартфон с голосовым управлением, сделанный специально для слепых, чтобы его пациент был в курсе новостей и не скучал целыми днями в одиночестве и полной темноте.
Именно Крис пригласил знаменитого офтальмолога, чтобы тот осмотрел Томаса. Правда, после осмотра доктор Льюис ничем не мог порадовать Хиддлстона, а лишь разводил руками — с точки зрения медицины, ничто не мешало Тому видеть. И тем не менее он был слеп. Слово «психосоматика», произнесенное скорее с удивлением, чем с уверенностью, слетело с языка доктора Льюиса, после чего он заявил, что ему нужно посоветоваться с коллегами-офтальмологами, обсудить этот «интереснейший во всех отношениях случай». Том холодно попрощался с доктором Льюисом и уверил его, что не нуждается больше в его услугах.
- Я не случай, Крис! – возмущался Хиддлстон после того, как офтальмолог покинул его палату.
- Разумеется, доктор Льюис имел в виду…
- Плевать мне, что он имел в виду! – Том злился сам на себя за то, что сейчас не может сдержать рвущуюся наружу истерику.
- Мы пригласим другого врача, – спокойно отвечал ему Крис, и от этого «мы» Тому стало вдруг невероятно тепло.
 
Том сам не замечал, естественно, но Хемсворт не мог не заметить, как плеснуло румянцем Тому на щеки и как полыхнули ушки-фонарики, которое теперь, когда пациента побрили наголо перед операцией, оттопыривались еще сильнее, придавая лицу Хиддлстона какое-то трогательное выражение.
Именно Крис сообщил Тому результаты биопсии. Опухоль оказалась доброкачественной. И Томас как будто вживую представлял себе, как, читая скупые строчки отчета, Хемсворт счастливо улыбается. Как будто бы сообщал радостную новость не постороннему, в общем-то, человеку, а кому-то близкому.
Хотя, по сути, ближе Криса у Тома сейчас не было никого. Как так получилось, что хирургу из далекой Австралии, по счастливому стечению обстоятельств купившему его лондонский дом, стал небезразличен бывший хозяин дома? Хиддлстон часто задавал себе этот вопрос. Не то чтобы ответ пугал его, нет. Просто Том не знал, что с этим делать. Вряд ли кто-либо в здравом уме полетит на край света, чтобы спасти того, кто тебе безразличен. Никто не будет подставляться под ножи и, рискуя жизнью, выдавать себя за пациента клиники, где проводились опыты над людьми. Крис все это сделал. Ради того, чтобы вытащить из чертовой клиники полуживого Томаса. Не из любви к геройству, а из любви…. Тут Том обычно закрывал ладонями лицо, как будто боялся, что кто-то увидит его смущение. Он сам себе боялся признаться, что Крис испытывает к нему нечто большее, чем позволено испытывать врачу к своему пациенту. Губы Криса ему об этом сказали.
Но еще больше Том боялся признаться себе в том, что он сам чувствует к доктору Хемсворту. Куда проще было списать все на побочный эффект от сильнодействующих обезболивающих — они и только они вызывают у Тома эйфорию в присутствии красивого врача, который, к тому же, столько сделал для Томаса. Так было легче. Иначе пришлось бы что-то со своими чувствами делать. Самое лучшее — постараться с ними справиться, вытравить из сердца то хрупкое, нежное, что недавно поселилось там. То, что проросло на выжженной предательством Мирры почве.
Кто захочет быть со слепым? Вот и Крис однажды это поймет, и тогда Том в очередной раз останется с разбитым сердцем. Лучше не думать о том, какая нежная у Криса может быть улыбка. Лучше не радоваться, когда слышишь запах грозы — знак того, что он вошел в твою палату. Лучше не провоцировать его, не выпрашивать — пусть и в шутку — поцелуи. Так лучше для них. Ведь лучше же?
Именно Крис был рядом с Томом, когда вернувшийся из Мумбаи Роберт Дауни сообщил ему о том, что помощник комиссара Роджерс арестовал Мирру Вайш.
- Как?! За что?! – Хиддлстон приподнялся на локтях и смог практически сесть самостоятельно.
- Боже, Том! – Крис в тот же момент оказался рядом с ним, чтобы, как это обычно бывало, слегка надавив на плечи, привести своего беспокойного пациента в лежачее положение.
- Ах, оставь! – только и отмахнулся от него Томас.
Крис поверить не мог, что Хиддлстон смог самостоятельно сесть по прошествии всего лишь двух недель с момента операции. И пусть он смог удержаться в таком положении несколько секунд и все-таки упал на подушки, но это уже было достижение — Томас уверенно шел на поправку.
- За что ее взяли? – настойчиво повторил Хиддлстон свой вопрос.
- Насколько я знаю, Роджерс инкриминирует мисс Вайш организацию покушения на вас, шеф, – ответил Дауни.
Крис видел, как обычно уверенный в себе донельзя начальник службы безопасности сейчас ясно пребывает не в своей тарелке, и посочувствовал недавно приобретенному другу. Он сам бы ни за что не хотел сейчас быть на месте Роба и докладывать Томасу о том, в чем подозревают его бывшую возлюбленную.
 
- Что за чушь! – разозлился Том, а Крис бросил встревоженный взгляд на кардиомонитор — пульс пациента немедленно вырос.
- К сожалению, это не чушь, мистер Хиддлстон, – возразил Дауни, – у следствия достаточно веские причины подозревать Мирру: есть распечатка ее переписки с сестрой, где она просит Джаю оставить вас в клинике Сайфи. Есть подтверждение перевода довольно крупной суммы денег со счета Мирры на одну очень странную фирмочку, принадлежащую некоему мистеру Марешу, иначе Румыну, человеку, известному тем…