Агент из подземелья

— Вы немец?

— Да, я немец, родом из Баварии, вырос в семье добропорядочных бюргеров. У отца была маленькая пивоварня.

— В конце концов, не так уж и важно, кто вы такой, откуда родом, служили ли в Италии, Испании, о чем гласит биография, имеющаяся в вашем личном деле, — заявил Охман. — В Кракове вы точно появлялись, занимались там сбором информации о частях нашего противника. Полагаю, все было наоборот. Вы собирали информацию отнюдь не о противнике и внесли свою лепту в копилку наших неудач под Краковом. Мы даем вам шанс, Кромберг. Это жест доброй воли, цените его. В течение двух часов на вас не будет оказываться ни физическое, ни психическое, ни медикаментозное давление. Потом мы снова встретимся. Брюннер, вызывайте конвой.

Через два часа Рудольф Кромберг скончался в одиночной камере изолятора тайной полиции. Часовой совершал обход, обнаружил неподвижное тело, окликнул арестанта. Тот не шевелился, лежал на нарах, отвернувшись к стене. Часовой забеспокоился, доложил начальнику смены. Камеру вскрыли, перевернули тело. Кромберг был мертв, лицо обезображено, глаза выпучены.

Дежурный шарфюрер припустил к начальнику изолятора, тот телефонировал шефу гестапо, который позволил себе прилечь на тройку часов. Новость мигом облетела всех заинтересованных лиц. Охрана клялась святым распятием, что к заключенному никто не входил, из камеры его не выводили, никто и пальцем не тронул!

Растерянный начальник смены вспомнил, что примерно час назад часовой сообщил, что заключенный хочет его видеть. Шарфюрер подошел к камере, но внутрь не заходил. Дверь представляла собой прозрачную решетчатую конструкцию. Заключенный сидел на нарах, сжав виски ладонями. Шарфюрер спросил, в чем дело. Кромберг отнял руки от головы, прошептал, что ему нужен врач, он очень плохо себя чувствует. Голова раскалывается, в глазах двоится, тошнит, звон в ушах не смолкает. На полу поблескивала лужа рвоты. Выглядел арестант, мягко говоря, неважно.

Инструкции на этот счет у шарфюрера отсутствовали. Заключенный был рослым, физически развитым человеком. Начальник смены резонно рассудил, что за час с ним ничего не случится, сообщил ему, что врач будет только утром, а пока придется потерпеть. Он ушел, а Кромберг что-то прохрипел ему вслед.

Охман и фон Райхенбах стояли в коридоре, мрачно смотрели, как полноватый доктор Краузе осматривает тело, покачивает головой, что-то бормочет. Настроение у них было хуже некуда. На подобный исход они рассчитывали меньше всего. Действительно здоровый бык! В стороне растерянно мялся дежурный по изолятору оберштурмфюрер Веслинг. Доктор Краузе оттянул веко покойника, заглянул в глаз через увеличительное стекло, поцокал языком и вышел из камеры, стягивая медицинские перчатки.

— Полагаю, вы уже ничем нас не порадуете, доктор, — проворчал штандартенфюрер.

— Порадовать нечем, — согласился тот. — Герр Кромберг, или как там его, скончался, и с этим уже ничего не поделаешь.

— Возможен злой умысел?

— Нет, что вы. — Медицинский работник решительно помотал круглой головой. — Впрочем, если бы ему была оказана своевременная помощь, то Кромберг смог бы выкарабкаться. Не уверен, но шанс был. Помощь же ему не оказали.

— Почему он умер, доктор?

— Прикажите сделать вскрытие, штандартенфюрер. Я проведу его и доложу официально. Но уже сейчас с уверенностью в девяносто процентов могу сообщить, что это аневризма.

— Что это такое? — хмуро бросил фон Райхенбах.

— В мозгу имеются кровеносные сосуды, господа. В случае их разрыва происходит кровоизлияние. Чаще всего это приводит к смерти. Так случилось и на сей раз. Посмотрите на его красные глаза. Все произошло быстро. В результате сильного волнения участился пульс. Не имеет значения, что этот человек был физически развит и вынослив. Какие, говорите, он перечислял симптомы? Голова болела и кружилась, тошнота, звон в ушах? Все правильно. А еще это может быть светобоязнь, невнятная речь, онемение части тела. Он ни на что не жаловался?

Охман пожал плечами и ответил:

— Не больше, чем все остальные. Но приступы головной боли у него случались. Кромберг списывал их на вялотекущую мигрень.

— Никто не запрещал ему нанести визит к врачу, верно? — заявил доктор Краузе. — Повальное явление, знаете ли. Едва ли не все мы тянем до последнего, надеемся, что пронесет, само рассосется, и уже на том свете начинаем жалеть. Я вам еще нужен, штандартенфюрер? Заключение будет готово через пару часов, но я уверен в том, что не ошибаюсь.

— Спасибо, больше ничего не нужно, — пробормотал Райхенбах.

Он пребывал в каком-то ступоре, долго исподлобья разглядывал мертвое тело, лежавшее в камере, потом сказал:

— Можно уносить, освободите тут.

Люди шарфюрера завернули тело в простыню и унесли. Прибыл военнослужащий с ведром и шваброй, вытер пол.

Фон Райхенбах продолжал стоять столбом. По его холеному лицу блуждали сумрачные тени. Охман терпеливо ждал, переминался с ноги на ногу.

— Скажите Брюннеру, чтобы арестовал дежурного по изолятору и начальника смены, — распорядился штандартенфюрер и приковал к подчиненному тяжелый взгляд. — За решетку паршивцев и под трибунал! Кромберг умер исключительно по их вине.

— Я понял, штандартенфюрер, — сказал Охман. — Позвольте вопрос? Вас ведь беспокоит не только то обстоятельство, что мы не сможем использовать Кромберга в своей игре? Мы же не сомневаемся в том, что он — советский шпион?

— Не сомневаемся, — с усилием выдавил из себя штандартенфюрер. — Какие-то улики против него кто-то мог подстроить, но чтобы такой вал!.. Это довольно сложно, Георг. Шпион, он и есть шпион. Досадно, что все вышло именно так.

Но что-то его беспокоило. Охман всматривался в непроницаемое лицо шефа.

— Давайте допустим на минуту, что мы ошиблись, — медленно начал Райхенбах. — Кромберг был арестован без всякой вины, пережил потрясение, усилилось внутричерепное давление, лопнул сосуд, наступила смерть. Но если он был русским агентом, то что мешало ему пережить такое же потрясение, верно?

— Конечно, — сказал Охман. — Кто бы он ни был, но ему пришлось поволноваться. Результат мы видим. Да, штандартенфюрер, давайте допустим, что Кромберг невиновен. Но улики убедительные. Значит, его подставил Коффман, Беккер либо кто-то еще, остающийся в тени. Вылез вон из кожи, но все сделал. Однако тут налицо небольшая неувязка, штандартенфюрер. Этот преступник не имел понятия о том, что Кромберг внезапно умрет, считал, что тому придется переносить допросы, давление и тому подобное. Он что же, считал нас совсем глупыми? Нам не требуется обвинить первого встречного, нам нужен настоящий русский агент. Если Кромберг невиновен, то мы обязательно поняли бы это. На что он рассчитывал? Хотел выиграть время? Но сколько ему его надо, да и зачем? Это непонятно. Даже если русские дойдут до Мозерских укреплений, то битва за них будет продолжаться не один месяц.

— Да, неувязка, — согласился Райхенбах. — Мы что-то перемудрили, Георг. Мир куда проще, чем кажется. С агентом покончено. Можно было бы радоваться, если бы не эта несвоевременная кончина. И все же присматривайтесь к своему отделу, Георг, договорились? Вам не стоит расслабляться.





Глава 5




Они стояли навытяжку перед штурмбаннфюрером, собранные, сжатые в пружину, заметно побледневшие. Охман поедал глазами подчиненных, прислушивался к своей интуиции. Нет, все было нормально. Десять минут назад он вызвал Коффмана и Беккера в кабинет, сообщил им о смерти Кромберга и о том, что ей предшествовало.

Потом Охман оповестил этих офицеров о том, что им выпала редкая удача. Они попали в круг подозреваемых. Он хотел посмотреть на их реакцию, чтобы раз и навсегда отбросить сомнения. Офицеры не шевелились, переваривали услышанное.


Оба примерно одного роста, схожей комплекции. Беккер — светловолосый, Коффман — темнее. У первого тонкое лицо, намекающее на изнеженность, которой на самом деле не было. У второго оно обычное, непроницаемое, эмоции на нем не видны, хотя он тоже способен улыбаться и даже изредка смеяться. Дисциплинированные, исполнительные работники, не хуже, не лучше других. У Коффмана чуть подрагивал левый глаз, выдавая его волнение.

— В это невозможно поверить, господин штурмбаннфюрер, — сглотнув, произнес Беккер. — Этот человек был прочно впаян в коллектив нашего отдела. Еще вчера он занимался повседневной рутиной, был бодр, собирался ехать в «Лагерь дождевого червя», чтобы провести опрос польских полицейских, примкнувших в Шевельце к нашей армии.

— Кромберг занял у меня двадцать марок до получки, — сказал Коффман и поежился. — Заявил, что совсем поизносился, а тут дорогу перешла такая фрау!.. Он еще пошутил, мол, с бельевой корзинкой. Да бог с ними, деньгами, — опомнился Коффман. — Вы уверены, штурмбаннфюрер, что не было ошибки и этот человек — агент русской разведки?

— Да, все указывает на это. К сожалению, лично подтвердить он уже не сможет.

— Вот черт возьми! Невероятно. — Беккер тихо выдохнул. — Нужно в костел сходить. Мало ли что. Позавчера мне было не по себе, все чесалось, зверски хотелось обернуться. Теперь понимаю, что за мной тоже следили.

— У тебя чесалось, а я своими глазами видел наружку, — проворчал Коффман. — Выходил от фрау Циммер. Моего дантиста. Несколько человек сидели в коридоре. К счастью, я не при смерти был, мозг и зрение работали. Человек, ждущий своей очереди к дантисту, и другой, сидящий просто так, — это совершенно разные люди. У первых затравленный взгляд, они напряжены, ожидают казни с применением бормашины.

— Ценю вашу наблюдательность. — Охман сухо улыбнулся. — Значит, нашим людям есть чему поучиться. У Кромберга были проблемы со здоровьем?

— Я этого не заметил, герр штурмбаннфюрер, — ответил Коффман. — Не скажу, что он вел здоровый образ жизни. Кромберг курил, выпивал, принимал перветин, да и вообще… но производил впечатление здорового человека. Пару раз жаловался на мигрень, но головная боль — это спутник нашей работы, без нее не обходится.

— Я однажды видел, как его скрутило, — помявшись, проговорил Беккер. — Боль распирала череп. Он жаловался, что в глазах двоится, ничего не слышит из-за звона в ушах. Страшно смотреть было на парня. Сам серый, глаза красные. Приступ продолжался пару минут, потом все прошло. Кромберг просил никому не говорить об этом. Мол, не до болезни сейчас, когда враг у ворот.

— А кроме этого вы не замечали в его поведении чего-то подозрительного?

— Нет, герр штурмбаннфюрер, — чуть подумав, сказал Коффман. — Рудольф, возможно, не всегда одобрял методы СС, СД и тайной полиции, но и не высказывал ничего крамольного. Болтуном он не был, о своей семье, о предыдущей работе никогда не рассказывал.

— Но о любовных приключениях поболтать любил, — заявил Беккер. — По крайней мере, о проститутке Хельге Браун говорил еще месяц назад, когда она трудилась не на дому, а в заведении на Унгерштрассе. Пару дней назад эта тема опять всплыла в его рассказах. Эту особу не нашли, герр штурмбаннфюрер?

— Как сквозь землю провалилась, — ответил Охман. — Ничего, гестапо ее разыщет. Недолго ей придется прятаться у своих дружков-подпольщиков.

— Нас больше не подозревают, господин штурмбаннфюрер? — осторожно спросил Коффман. — Я понимаю, с чем было связано недоверие к нашим персонам, и надеюсь, что все разрешилось. Теперь мы можем продолжать работу без наблюдения и риска попасть под арест, не так ли?

— Все в порядке, гауптман. — Охман внимательно посмотрел в глаза подчиненного. — Мы все выяснили. Очень жаль, что толчок к выявлению вражеского агента дало не наше расследование, а хорошая память и наблюдательность информатора. Ну что ж, пусть будет так. Важен результат. Как ваша челюсть, Коффман?

— Спасибо, герр штурмбаннфюрер. — Коффман сглотнул. — Уже лучше. Воспаление начинает спадать, но до полного излечения еще далеко. Сказать по правде, я смертельно устал от этого недуга. Предпочел бы свист падающих мин свисту бормашины фрау Циммер. Мышьяк — хорошее обезболивающее, за счет него и держусь.

— Понятно, — сказал Охман. — Нельзя запускать болезни и рассчитывать, что само пройдет. Ваши с Кромбергом случаи это наглядно подтверждают. Как ваша сестра, Беккер? — Охман въедливо воззрился на второго подчиненного. — Вы еще не уговорили ее покинуть Майнсдорф?

— Никак нет, штурмбаннфюрер. — Скулы Беккера покрылись бледностью. — Тельма не хочет покидать свой дом, в котором провела большую часть жизни.

— Берите с нее пример, гауптман. — Губы Охмана перекосились в язвительной усмешке. — Похоже, ваша сестра верит в силу немецкого оружия больше, чем вы.

— Я не понимаю, штурмбаннфюрер.

— Вы все прекрасно понимаете. Не надо делать из меня дурачка. Ступайте работать, коллеги. Да пребудет с вами вера в величие Германии.

— Хайль Гитлер, штандартенфюрер! Разрешите?

В кабинет начальника управления вошел шеф местного отделения гестапо оберштурмбаннфюрер Брюннер. Черная форма сидела на нем так, словно в ней он и родился. Сапоги сияли. Внешне Брюннер был невозмутим, но глаза его хитро поблескивали.

— Здравствуйте, Людвиг. — Фон Райхенбах выбрался из-за стола и пожал руку Брюннеру. — Мне сказали, что вы хотели меня видеть. У вас плутовато бегают глаза. Это верный признак того, что вы прибыли с хорошими новостями. Все правильно, Людвиг. Хорошие новости надо докладывать самому, а с плохими отправлять посыльных. Что у вас?

— Новость не может не радовать, штурмбаннфюрер. — Брюннера было невозможно смутить. — Вы должны быть в курсе. Несколько дней назад наш отдел накрыл ячейку местного подполья на улице Ундерштрабе. Захватом руководили оберштурмфюрер Калленберг и унтерштурмфюрер Эмма Фишер. К сожалению, большинство преступников были убиты на месте, включая руководителя ячейки Карла Вагнера. Взять живой удалось лишь некую Магду Штильгер. Ей тридцать восемь лет, вдова, работала на патронном заводе. Есть подозрение, что она состоит в коммунистической партии. Все, что удалось из нее выбить, касалось только ячейки Вагнера. Членов других ячеек подпольщики знать не обязаны. Разработкой фрау Штильгер два дня занималась Эмма Фишер. У этой Магды есть маленькая дочь и мать. Ее, естественно, поставили в известность, что в случае замалчивания чего-то важного с ними церемониться не будут. В результате фрау Штильгер дала необходимые показания. Ничего особо нового, во всяком случае, по выжившим подпольщикам, мы не узнали. Руководство предложило ее ликвидировать, но Эмму Фишер что-то настораживало. У моей работницы превосходная интуиция. Она продолжала разработку, активно используя психологические приемы. Угроза расстрелять мать и дочь на глазах этой арестантки — неплохой психологический прием, верно? Тут-то и выяснилось, что фрау Штильгер состояла в интимных отношениях с Карлом Вагнером. Она пыталась это скрыть, но истина вылезла благодаря профессиональному мастерству унтерштурмфюрера Фишер. Интимные отношения подразумевают толику доверительности. Штильгер раскололась, сказала, что вторую ячейку возглавляет Микаэль Шнейдерман, следователь уголовной полиции. Вагнер однажды проболтался Магде на этот счет, то есть нарушил инструкцию. Остальных членов ячейки мы пока не знаем, Шнейдермана не брали. Есть еще две интересные новости. Первая: члены ячейки встречаются вечером по четвергам на заводе Виттерлинка, во втором цехе, который сильно пострадал от пожара и теперь не используется. Сегодня четверг. Вторая: именно эта ячейка сотрудничает с советским шпионом, имеющим позывной «Колдун». Магда уверена в этом. Вопрос с Колдуном закрыт, но тема все равно интересная, согласитесь, штандартенфюрер. Мы можем взять Шнейдермана уже сейчас или дождаться вечера и накрыть всю их банду. Хотелось бы услышать ваше мнение.

Ситуация действительно сложилась любопытная. Антифашистское подполье в Майнсдорфе было немногочисленным благодаря неустанной и кропотливой работе тайной полиции и смежных учреждений. Возможность вырезать его под корень выглядела заманчивой.

— Советую набраться терпения, Брюннер, и подождать до вечера, — с важным видом сказал фон Райхенбах. — Это отличная работа. Передайте мои личные поздравления фрау Фишер. Если бы все наши сотрудники равнялись на нее, то мы не возились бы долгие годы с нашими врагами. Брать Шнейдермана сейчас не стоит. Это даст его сообщникам шанс уйти. Установите за ним наблюдение, только не спугните. Подготовьте группу захвата. Если вечером он направится в сторону завода Виттерлинка, то принимайте меры. Всю компанию нужно взять живьем. Это в идеале. Можно не всех, хоть кого-то. Да, еще вот что. Поговорите с Охманом, пусть выделит двух людей для усиления вашей группы. Это будет совместная операция гестапо и военной разведки. Рекомендую подключить Беккера и Коффмана. Не спускать с них глаз, следить за каждым движением, а потом доложить, как они относились к происходящему. До выхода на операцию суть задания этой парочке не раскрывать! Никаких упоминаний о заводе Виттерлинка! Вы хорошо меня поняли, Брюннер?

— Да, понял. Разрешите вопрос, герр штандартенфюрер? А зачем?..

— Да так, — уклончиво отозвался начальник управления. — Хороший повод избавиться от надоедливых сомнений.

Ночь выдалась тихой, сравнительно теплой. Небо закрыли тучи, но осадков пока не было. Несколько минут назад еще один человек вошел на территорию завода с севера и растворился в здании, сильно пострадавшем от пожара месячной давности. Двое уже находились там. Еще двое вошли с интервалом в несколько минут. Лица в темноте не различались, но женщин среди них не было. Прошло минут пять, больше никто не появился.

Завод был не так уж и мал, еще в прошлом году выпускал не только патроны. Затем была серия взрывов, устроенных подпольщиками, сильный пожар. Распространение огня удалось локализовать, основные площади были спасены, но северная часть завода лежала в руинах. Она была отделена забором от основных площадей и предана забвению до лучших времен.

Пустырь перед входом в кирпичное здание был завален мусором. Стены цеха уцелели, выгорели часть крыши и все, что находилось внутри. Уцелело каменное крыльцо, которое сейчас проявлялось из мрака. Слева зарешеченный квадрат окна, обугленные кирпичи. За цехом располагались еще несколько строений. Там тоже все было плачевно, сплошное месиво из камня, кирпича, бетона.

Поднялись несколько человек в штатском, перебежали. За ними еще пара. Тени скользили в ночном воздухе, поскрипывала кирпичная крошка под ногами.

Но все оказалось не так просто. Недооценка неприятеля — последнее дело. Из окна раздался тревожный вскрик, там мелькнул силуэт. Подпольщики оставили наблюдателя! Режим молчания был уже неактуален.

— Огонь! — со злостью выкрикнул оберштурмфюрер Калленберг, и гестаповцы в штатском открыли беспорядочную пальбу из служебных «Люгеров».

Наблюдатель в окне тоже произвел несколько выстрелов. Он ни в кого не попал, но вынудил людей залечь на пустыре.

Оберштурмфюрер Калленберг скрипел зубами. Какого дьявола?!

Но ничего непоправимого не произошло. Группа захвата пришла сюда не в одиночестве. Всю разрушенную часть завода оцепил взвод усиления СС, о присутствии которого похлопотал лично фон Райхенбах. Эти люди в дело вмешиваться не будут, но никого отсюда не выпустят.