Алекс & Элиза

– Да, мисс Скайлер. А теперь прошу меня извинить, полковник Ливингстон сказал, что, если мы закончим все до заката, он позволит нам взять бочонок сидра себе.

– Элиза? – Голос Китти выдернул ее из воспоминаний. – Ты в порядке? Или задумалась о том, какие вершины ждут тебя впереди?

Элиза подняла озадаченный взгляд на подругу – а также дальнюю родственницу и сестру ее ужасного жениха.

– Вершины? – повторила она. – Вершина – это место, откуда можно увидеть все окрестности в любом направлении. А это не вершина. Это… обрыв, откуда можно лишь упасть в неизмеримо глубокую и туманную бездну. И… и за туманом слышится рокот волн, разбивающихся о скалы, волн, подобных тем, что вынесли корабль Просперо и Миранды на остров Калибана![17]

– Элиза, – резко сказала Китти, положив руку подруге на колено, – ты перенервничала! Говорю тебе, успокойся, дорогая. Ради всего святого, это же свадьба, а не кораблекрушение.

– Неужели? – мрачно спросила Элизабет.

– Сестра, – вмешалась Пегги, – ты оскорбляешь нашего родственника!

– Это… понятно, – выдавила Китти, хотя краску, затопившую ее щеки, не могла скрыть даже пудра. – Понимаю, ты знаешь Генри недостаточно, чтобы успеть полюбить его. Я также понимаю, что он бывает… сложным, но обещаю тебе, я знаю все его секреты и слабости, и как только поведаю их тебе, он тут же окажется у тебя под каблуком. Папа готовит его к карьере политика, а это означает, что он будет бóльшую часть времени проводить в Филадельфии или Нью-Йорке, или где там они решат сделать столицу, так что тебе почти не придется с ним встречаться!

– Но разве брак должен быть таким? – спросила Элиза. – Учиться «справляться с мужем», чтобы он не угнетал тебя? Молиться о его скорейшем отъезде, а не радоваться возвращению?

– Честное слово, Элиза, люди говорят, что ты – самая разумная из сестер Скайлер! – рассмеялась Китти. – А ты сидишь здесь и мечтаешь о романтике, словно какая-то Джульетта наших дней. Послушай меня, сестра. Мы живем в новой стране – в стране, которая больше любой европейской как минимум в три раза и имеет неограниченные возможности к расширению. А мы – дворянство новой страны, ее короли и королевы, принцы и принцессы, герцоги и герцогини, бароны и графы…

– Я знакома с иерархией титулов.

Элизе не понравилось то, какой поворот приняла их беседа.

– Тогда ты знакома также и с нашими обязанностями. – Китти взбила широкие оборки на своей юбке. – Да, в нашем распоряжении огромный авторитет, власть и деньги, недоступные обычным людям. Но у нас также есть и долг перед обществом. Обычные мужчина и женщина могут выбрать себе в спутники любого, основываясь на простом физическом влечении, но нам приходится заключать союзы, которые помогут сохранить и преумножить наши состояния и владения, благодаря которым у этих плебеев есть работа и средства к существованию.

Пегги захихикала.

– Точно, – согласилась Элиза, поворачиваясь к сестре. – Не хочу тебя обидеть, Пегги, но я не раз слышала, как Стивен разливался соловьем, описывая свои владения и арендаторов.

– Я не обиделась. Он действительно постоянно твердит о своем поместье.

– Но, – продолжила Элиза, снова поворачиваясь к Китти, – разве мы не против этого боремся? Против несправедливых привилегий аристократов? Против тирании короля, который решает судьбы незнакомых людей, руководствуясь лишь своей выгодой, а не их желаниями?

– Ты говоришь о политике, Элиза, а это дело мужчин. – Китти сделала большой глоток из своего бокала и со стуком опустила его на столик. – Мы женщины. Мы должны беречь очаг.

– А почему должно быть именно так? – требовательно спросила ее Элиза. – Как ты сказала, это новая страна. Так почему бы в ней не появиться новым законам, новым обычаям? И почему эти обычаи не могут распространяться на семью и очаг? На… любовь!

В первый раз за весь вечер лицо Китти скривилось, хотя макияжу отчасти удалось это скрыть.

– Я знаю, что тебя гложет, Элиза, – сказала она наконец. – Новость о твоем увлечении дошла и до нас. Ты оплакиваешь потерю большой любви, которая, по твоему мнению, могла бы преодолеть все трудности жизни без имени и состояния. И я согласна, он очаровательный прохвост – во всех смыслах этого слова. Но, должна тебе напомнить, полковник Гамильтон так и не попросил твоей руки. Ты можешь думать, что любовь побеждает все, Элизабет Скайлер, но он-то знает правила игры.

Элиза приготовилась к следующим словам Китти.

– Дело в том, что даже Александр Гамильтон понял, что он недостаточно хорош для тебя.





29. Заяц и черепаха




Штаб-квартира Континентальной армии, Морристаун, Нью-Джерси

Апрель 1780 года



Встреча с генералом фон Книпхаузеном закончилась ничем. Алекс не знал, потрудился ли временный командующий британскими войсками хотя бы приехать в Эмбой, но, когда в ставке противника узнали, что полковник Гамильтон заменит на переговорах генерала Вашингтона, с британского военного судна, дерзко кинувшего якорь неподалеку, пришло резкое письмо: генерал фон Книпхаузен не станет встречаться ни с кем, кроме генерала Вашингтона. Вести переговоры с подчиненным главнокомандующего было ниже его достоинства. Алекс припоминал, что генерал Вашингтон использовал те же слова, отказавшись встречаться с фон Книпхаузеном.

«Аристократы! – подумал он с долей раздражения. – Помешательство на званиях и престиже делает их жизнь до нелепости тяжелой. Но хуже всего, что они просто не замечают, сколько неудобств доставляют окружающим».

Хотя, когда речь шла о тысячах военнопленных, неудобство казалось абсолютно неподходящим словом. Пока генералы и полковники спорили, у кого на рукавах больше нашивок, а на мундирах – эполетов, словно авторитет можно измерить количеством золотого шитья, рядовые, капралы и лейтенанты гнили в тюрьмах и трудовых лагерях.

В общем, день для переговоров выдался неудачным.

Но хуже всего было то, что у него больше не имелось причин держаться подальше от Морристауна. Это значило, он будет рядом, когда Элиза станет женой этого прохвоста Ливингстона. Может, и не в самой церкви, но она была слишком близко к штабу, чтобы полковник не услышал свадебных колоколов и не увидел толпу зевак, пришедших поздравить молодоженов, прямо из окна кабинета. Гамильтон хотел отложить возвращение в штаб, но лейтенант Ларпен так жаждал принять участие в предстоящей вечеринке, что неудержимо рвался назад, а Алекс, пусть и несчастный, не был настолько злобным начальником, чтобы испортить веселье подчиненному просто потому, что сам не собирался принимать в нем участие.

В довершение всего на обратном пути их настиг дождь. Дороги превратились в потоки грязи, и, хотя их скакуны желали оказаться под теплой крышей не меньше, чем всадники, скакать слишком быстро они не могли, поскольку подковы скользили по размокшей земле. Поездка в Эмбой заняла около трех с половиной часов. На утомительную тряску назад в Морристаун они потратили больше шести.

Ко времени возвращения оба промокли до нитки и промерзли до костей. Алекс поручил конюхам растереть уставших скакунов досуха и выдать им двойную меру овса, а затем они с лейтенантом Ларпеном со всей скоростью, на которую были способны их заледеневшие ноги, поспешили в особняк Фордов. Несмотря на утомительное путешествие, Ларпен все еще горел желанием пойти на вечеринку, а вот Алекс мог думать лишь о том, как бы найти чего-нибудь перекусить, а затем забраться под одеяло.


Увы, когда Алекс и Ларпен вошли в дом, он оказался пустым и холодным, потому что камины были не растоплены. В кладовых не нашлось ни крошки съестного и ни капли спиртного. Даже бутылку коньяка, подаренную Алексу Лафайетом перед отъездом, вытащили из тайника под половицей в его спальне.

Когда Гамильтон убедился, что в доме нет еды, питья и даже угля на растопку каминов, он с горькой улыбкой на лице обратился к Ларпену.

– Разрешите сказать, лейтенант.

Ларпен смущенно посмотрел на него. Алекс был старше по званию, ему не требовалось разрешение на что бы то ни было.

– Эм, разрешаю… сэр.

– Чтоб он провалился в ад! – воскликнул Алекс и рухнул на кровать.

– О, сэр! – вскрикнул Ларпен. – Встряхнитесь, сэр, все не так плохо! Вот, смотрите, я сейчас найду немного трута, и вы моргнуть не успеете, как уже запылает огонь.

Он выскочил из комнаты, ринулся вниз по лестнице и вскоре вернулся с трутом и щепой на растопку.

Но Алекс едва обратил на него внимание. Он стряхнул промокшую шинель и завернулся в одеяло, как гусеница в кокон, спрятав голову под подушкой. Краем глаза он наблюдал, как Ларпен присел перед камином, тщательно собирая шалашиком щепки и прутья, а затем стуча кресалом по кремню в попытках выбить искру.

Войдя в дом, мужчины зажгли лампу, но Ларпену, похоже, доставляло удовольствие начинать все сначала, к тому же всего с пятого удара внутри затлел уголек. Лейтенант легонько подул на него. Тот покраснел, а затем шалашик расцвел лепестками пламени. Лейтенант, с заботливостью фермера, который выкармливает оставшегося без матери ягненка, подбрасывал в огонь щепки, а затем и небольшие ветки. За несколько минут уверенно разгорелся огонь, и кучка поленьев рядом с камином дарила надежду на то, что скоро пламя в нем будет бушевать.

– Должен признать, лейтенант, что ваше умение разводить огонь достойно восхищения.

– В детстве я жил на ферме, и у нас не было слуг, чтобы разжигать огонь. Как самый младший я топил печь по утрам, пока отец с братом выгоняли коров на выпас.

– А что же, мать не могла этого сделать?

– Увы, сэр, моя мать умерла, давая мне жизнь. А отец так и не смог найти ей замену.

Алекс чувствовал, как тепло от камина согревает кончик его носа – единственное, что он высунул из-под одеяла. Он отшвырнул подушку, ощутив, как тепло добирается до щек.

– Я тоже потерял мать в юном возрасте, но, с божьего благословения, она была в моей жизни первые десять лет.

Ларпен кивнул.

– Я иногда думаю, что так даже хуже, иметь мать и потерять ее. Мои брат и отец до сих пор скучают по маме, а мне остается лишь гадать, какой она была. Извините, сэр, – выпалил он вдруг и выбежал из комнаты. А вернулся спустя минуту уже с охапкой полотенец.

– Если мы не избавимся от мокрой одежды и не высушимся как следует, то наверняка сляжем с простудой.

Алекс понимал, что лейтенант прав, но какой-то его части было все равно. Ему не удалось добиться успеха в сегодняшней миссии, не удалось выполнить приказ, не удалось завоевать руку любимой девушки. Когда Гамильтон, еще четырнадцатилетним, только приехал сюда, все, кого бы он ни встретил, уверяли, что он станет великим человеком. Но ему удалось стать лишь секретарем великого человека.

Ларпен отправился на поиски сухой одежды и вернулся несколько минут спустя, одетый в разномастную и к тому же плохо сидящую форму.

– Пришлось сдернуть с вешалок Вестона, Тильгмана и Макгенри, – смущенно объяснил лейтенант Ларпен. – Даже сам генерал Вашингтон не смог бы заставить меня надеть мою вымокшую форму. А теперь давайте-ка попробуем найти для вас что-нибудь съестное, – добавил он и снова вышел.

Алекс тоже сменил мокрую одежду на сухую. Он по-прежнему был несчастен, но хотя бы не чувствовал себя мокрой крысой.

Вернулся мрачный Ларпен.

– Ничего нет, кроме вяленой говядины и сухарей, – доложил он.

Алекс ничего не ответил. Мгновение спустя лейтенант Ларпен откашлялся, прочищая горло.

– Осмелюсь заметить, сэр, почему бы вам не пойти на вечеринку? Там еда, вино и веселье, а вам, похоже, не помешает каждое из трех.

Алекс не смог удержаться от смеха.

– Пойти на холостяцкую вечеринку моего соперника? Да, именно так я представляю себе приятный вечер.

– Вам не нужно с ним встречаться, полковник. Вечеринка проводится в амбаре рядом с Гарет-филд. Это огромное здание. Вы можете вообще его не увидеть.

Алекс снова рассмеялся. Но затем до него дошли слова лейтенанта.

– Постойте, вы говорите, амбар рядом с Гарет-филд? Каменный амбар?

– Да, сэр, – ответил лейтенант Ларпен.

– Но там размещается лазарет С, так?

– Да, сэр. Насколько я понял, полковник Ливингстон велел дежурным перенести больных в заведение мисс Джейн Додрина сегодня.

– В… в… бордель?! – взревел Алекс. – Да вы шутите, Ларпен!

– Нет, нет! Сэр, полковник Ливингстон сказал, что даже больным и раненым нужно иногда веселиться.

– Это возмутительно! – заявил Алекс, вскакивая и роняя одеяло, чтобы кинуться к шкафу. – Я его под трибунал отдам! Я добьюсь, чтобы его выпороли! Я… – Он замер перед распахнутой дверью. – Я брошу ему вызов.