Алекс & Элиза

– Сэр, – потрясенно выдохнул лейтенант Ларпен.

– Я брошу ему вызов! – Алекс поспешно схватил пистолет. – Вызову его на дуэль. Разве вы не понимаете? Мертвым он не сможет жениться на Элизе!

– Сэр, пожалуйста, – попросил лейтенант Ларпен, – успокойтесь! Я не уверен, что за нарушение протокола, если причина действительно в этом, можно вызвать на дуэль, сэр. Разве это не дело трибунала?

– Тогда я заставлю его вызвать меня, – заявил Алекс. – Пойду на вечеринку и оскорблю его честь и достоинство прямо перед гостями. Тогда он будет вынужден вызвать меня на дуэль. Вы же знаете, какие гордецы эти аристократы! Они терпеть не могут терять лицо даже перед товарищами, и еще менее – перед подчиненными.

– Сэр, пожалуйста! – взмолился лейтенант Ларпен, увидев, что Алекс обувается. – Не думаю, что это хорошая идея. Это будет похоже на…

Алекс резко повернулся к лейтенанту.

– На что, лейтенант? – требовательно спросил он.

Подбородок Ларпена дрогнул, но он все же ответил.

– На то, что вы выдумываете причину для дуэли. А это… – Лейтенант закусил губу, – …это убийство.

– Это не будет убийством, если он вызовет меня, – возразил Алекс, выбегая из комнаты. – Это будет доказательством того, насколько он не подходит любой воспитанной леди. Высокомерный, вспыльчивый, недалекий…

– Простите меня, сэр, – выдохнул Ларпен, спеша за Алексом, – но разве вы не видите, насколько все эти слова подходят вам сейчас, сэр? Она выбрала его, сэр. Какой бы ни была причина, она приняла его предложение, а не ваше.

При обычных обстоятельствах Алекс бы развернулся к лейтенанту и отделал его как боксерскую грушу. Но Ларпен был прав: Элиза приняла предложение Ливингстона, а он, Алекс, так своего и не сделал. Его внезапно озарило. Так вот в чем дело! Он никогда не говорил ей о своих чувствах. Никогда не обозначал своих намерений, никогда не ухаживал за ней как положено.

Алекс позволил ее старшей сестре зацепить его за живое, ведь Анжелика была права: он нищий. Без имени и связей. Кем он себя возомнил, решив, что достоин такой девушки, как Элиза Скайлер? Американской принцессы!

Но мысль о том, что эта светлая, чудесная девушка станет женой мерзкого слизняка, наполнила его такой ядовитой смесью гнева и надежды, что он снова рванулся вперед и, схватив мокрую треуголку с вешалки, выбежал за дверь.

Может быть, еще не слишком поздно. Может быть, он еще может что-то изменить. Вызвать мерзавца на дуэль в защиту ее чести.

Это был последний шанс спасти Элизу. Спасти самого себя.

Но на этом проблемы длинного дня не закончились. После резвой пробежки под дождем Алекс, в компании Ларпена, умоляющего командира прийти в себя, добрался до каменного амбара. Гамильтон ворвался в толпу мужчин, большей частью нетрезвых и неопрятных. В огромном помещении было жарко как в аду, благодаря присвоенным Ливингстоном печкам, а в воздухе висел густой запах алкоголя и пота. Гуляки разделились на три отдельные кучки.

Алекс вглядывался в ухмыляющиеся лица в поисках Генри Ливингстона, но нигде его не видел. Он перешел к следующей кучке людей, затем к третьей. На глаза попались две полураздетые дамочки, танцующие за деньги и поцелуи, но полковник словно в воду канул.

Внезапно перед ним возникло лицо капрала Вестона. Его щеки раскраснелись от жары, а язык заплетался под действием винных паров.

– Полковник Гатильмон! – воскликнул капрал. – То есть половник Галлином! Вы пр… пришли на вечеринку!

Он схватил Алекса за плечи и собирался было запечатлеть на его щеке слюнявый поцелуй, но полковник оттолкнул его.

– Капрал Вестон! – требовательно спросил он. – Вы видели полковника Ливингстона?

– Полка… Кого?

– Ливингстона! – выкрикнул Алекс, пытаясь пробиться сквозь шум толпы и пьяный ступор капрала Вестона.

– Порка Ливистон? – рассмеялся капрал Вестон. – Никогда такого не встречал! – Он поднял свой стакан. – Но я выпью за его здо… здоровье. Ура Порку Ливистону, кем бы он ни… ни был!

Он сделал большой глоток пенного пива.

– Но это его вечеринка! – настаивал Алекс.

– Вече…ринка Ливистона? Ох, да-да-да, – согласился Вестон, яростно кивая головой.

– Так где же он?

– Без понятия. Счез. Опре… пределенно счез!

– Исчез! Но разве он не должен жениться на мисс Скайлер завтра? – потребовал ответа Алекс, чувствуя растущее раздражение.

– Мисс Скайер! – Капрал Вестон сверкнул глазами. – Крас-савица, правда? – И внезапно выпалил: – Она сбежала!

– Что? – выдохнул Алекс. – Но ведь сбежала мисс Анжелика Скайлер. А я говорю о мисс Элизе Скайлер!

– Не говорите мне нет! – с огромным возмущением воскликнул капрал Вестон. – Я знаю мисс Анжелабет, мисс Элизику, мисс… – он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, – мисс Элизабет Скайер и знаю, что она сбежала. Еще вче… вчера утром.

Алекс потрясенно смотрел на капрала.

– Мисс Элизабет Скайлер, – выдавил он наконец. – Элиза. Она… она уже замужем? Вы уверены?

Капрал Вестон радостно закивал, словно только что сообщил собеседнику лучшую новость в мире.


– Мисс Скайер, – протянул он мечтательно, глядя на одну из танцовщиц, поймавшую своей шалью полураздетого офицера и тянувшую его, словно на аркане, к лестнице на сеновал. – Я б и сам не прочь про… прогуляться на сеновал с генеральской дочкой.

Алекс опешил, но его кулак полетел вперед помимо его воли. Мгновение спустя капрал Вестон без сознания валялся на грязном полу, с пьяной улыбкой, по-прежнему приклеенной к разбитым губам.

Гамильтон с удивлением посмотрел на тело у своих ног. Он не представлял, что этот удар может принести ему такое облегчение, но так и случилось.

Развернувшись на каблуках, он выскочил из амбара прямо в дождливую ночь.





30. Вольности




Гостиная Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси

Апрель 1780 года



«Вечеринка», какой бы она ни была, закончилась. Кучер Китти Ливингстон, проспавший шесть часов в коконе из одеял, был разбужен и, полусонный, отправлен на облучок, чтобы Китти не утруждалась пройти полмили до дома, где остановились они с братом и мать, приехавшая на запад ради венчания. Она забрала Пегги с собой, заявив, что в последнюю девичью ночь Элизе захочется получить кровать в свое полное распоряжение, а тетушка Гертруда, которая, похоже, перебрала мадеры, нетвердой походкой отправилась в кровать, оставив Элизу присматривать, как горничная убирает следы вечеринки.

Их было немного. Посуду после ужина убрали больше четырех часов назад. Оставалось лишь раздвинуть мебель по местам и собрать угли в камине, после чего Элиза велела горничной отправляться в кровать, чтобы хоть пару часов отдохнуть перед тем, как начнется предсвадебная суматоха.

Однако сама она решила остаться в гостиной, в которой все еще было тепло. Взяв лампу, девушка подошла к книжному шкафу и начала просматривать корешки, пока не наткнулась на «Клариссу» Ричардсона, которую они с сестрами читали друг другу вслух по очереди, когда в девичьих сердцах стали пробиваться первые ростки романтики. Она вытащила первый том с полки и некоторое время лениво листала его, пока не наткнулась на знакомый отрывок, четко выделявшийся на странице, несмотря на тусклый свет единственной лампы.

«Признаюсь вам, что не знаю в совершенстве своего сердца и свободы его от привязанностей. И, молю, позвольте спросить, дражайшая матушка, какое поведение мое можно поставить мне в вину, если меня, как легкомысленную девицу, принуждают к замужеству, чтобы спасти… Но от чего? Заклинаю вас, матушка, встать на защиту моей чести! Не позволяйте своей Клариссе быть ввергнутой в то состояние, которого она всеми силами не желает…»



Элиза вздохнула. Конечно, она отлично помнила этот отрывок. Они с Анжеликой и Пегги по очереди декламировали его, соревнуясь в том, у которой из них получится эмоциональнее, печальнее и трогательнее. И теперь она гадала, является ли этот отрывок своего рода знаком, что ей нужно следовать зову сердца и избежать навязанного брака любой ценой, или просто собственный разум подсказал ей обратиться к красноречию писателя, чтобы выразить чувства, которые трудно было облечь в слова.

Она могла бы сбежать, твердила девушка себе. Получилось бы как с побегом Анжелики, только вместо побега к жениху Элиза бежала бы от него. В распоряжении Скайлеров теперь было не так много наличных денег, как до войны, но их бы хватило, чтобы добраться до Филадельфии, найти там Анжелику и Джона Черча и попросить переждать у них, пока Генри Ливингстон не оставит мысли о свадьбе. Она бы нашла работу, возможно, стала бы гувернанткой, или учительницей, или даже горничной у знатной дамы. И больше не зависела бы ни от отца, ни от мужа в выборе собственного жизненного пути. Она сможет свободно добиваться тех великих неотъемлемых прав, которые мистер Джефферсон закрепил в Декларации независимости: права на собственную жизнь, свободу и счастье.

Но даже в те мгновения, когда ее новая жизнь мелькала перед мысленным взором, как картины в галерее, она уже знала, что жизнь эта не более реальна, чем изображения на холсте. В конце концов, она была Элизой Скайлер. Средней сестрой. Самой практичной, с умом скорее исследовательским, нежели изворотливым, как у Анжелики, с красотой скорее человечной, чем величавой, как у Пегги. Она была той дочерью, о которой отец, когда ей еще и семи не исполнилось, сказал: «В некоторой степени я вовсе не возражаю, если у меня не родится сын, ведь есть Элиза. В ней есть присущая мужчинам стойкость духа и изобретательность, но нет отличающей наш пол тщеславности». Даже после того, как Филипп родился и пережил все те детские болезни, которые унесли жизни почти половины детей Скайлеров, отец всегда говорил своему тезке и наследнику: «Потрудись всегда брать пример с Элизы, и ты никогда не опозоришь нашу фамилию».

Ведь, как бы то ни было, она – Скайлер и гордится этим. Ее семья присутствовала при рождении страны, бывшей тогда под властью датчан, принимала участие в первом большом политическом перевороте, когда к власти пришли англичане, а сейчас боролась с ними за независимость. Она не хотела отказываться от этого наследия. Элиза хотела внести свой вклад, расти на благодатной почве, помогать Соединенным Штатам стать такой страной, которой они стремились стать, местом, где все люди – белые и черные, мужчины и женщины – могут реализовать свой потенциал, несмотря на то, где и кем они были рождены.

Поэтому она не сбежит. Она останется и выполнит свой долг. Будет высоко держать голову, и никто не сможет ее ни в чем упрекнуть.

И разве это будет так уж плохо? Элиза понимала, что Анжелика выбрала Джона Черча не за мужественное лицо или статную фигуру, а за то, что он был внимателен к ней и мог обеспечить пропуск в то общество, частью которого сестра всегда мечтала стать… Они проживут вместе замечательную жизнь – такую, как хотела Анжелика. И Пегги заставили принять ухаживания Стивена ван Ренсселера, растянувшиеся на два с половиной года, поскольку он был слишком молод и довольно занудлив. И все же он боготворил ее и был добр, а когда они наконец поженятся, сказала Пегги, это будет союз не двух незнакомцев, пытающихся преодолеть взаимную неловкость, а двух друзей, шагнувших на следующую ступень отношений, имеющих многолетнюю историю (хотя в данном случае одна из них воспитывает другого согласно собственным представлениям об идеальном спутнике, уверенная, что он будет обращаться с ней как с королевой, выполняя любую прихоть). Элиза же была находчивее Анжелики и Пегги вместе взятых. И если они смогли влиять на своих мужчин, почему бы и ей этого не сделать?

Но причина проста: она не хотела выходить за Генри Ливингстона, поскольку была отчаянно, безнадежно влюблена в другого. В того, кто, несмотря на все заигрывания и милые глупости, нашептанные ей на ушко, все намеки на глубину и пылкость чувств, так и не объяснился с ней. И даже не попросил у ее дяди с тетей разрешения ухаживать за ней, на что справедливо указала Китти, не говоря уже о том, чтобы открыто попросить ее руки.

Его репутация говорила сама за себя. Александр Гамильтон был повесой и ловеласом, но она все равно влюбилась в него. Однако это было неважно, ведь он по-прежнему никак себя не проявлял. Он отбыл в Третий Нью-Джерсийский полк за сражениями и славой, покинул город, ни разу не обернувшись.

Подобные мысли крутились в ее голове, когда она услышала шум в задней части дома, рядом с кухней. Один из слуг, решила она, пробрался на кухню ухватить кусочек чего-нибудь съестного, пока хозяйка спит. Или, может быть, это были Китти и Пегги, кто знает. Но мгновение спустя раздался громкий грохот падающей посуды, а за ним слышимые даже через две двери ругательства и сопровождающий их смех.

Элиза отложила книгу и, взяв лампу, вышла в прихожую. Здесь было заметно прохладнее, и ей пришлось накинуть шаль на открытые плечи и декольте.

– Эй, – позвала она тихо, стараясь не разбудить спящих наверху, – если они, конечно, до сих пор не проснулись.

Дверь кухни распахнулась, и в проеме возникла мужская фигура. Она нетвердым шагом направилась к Элизе, но лишь когда между ними оставалось не более пары футов, свет упал на лицо загадочного визитера.

– Полковник Ливингстон! Ради всего святого, что вы здесь делаете?

«Если не считать ответом пьяные прогулки», – добавила она мысленно.

Генри оставил отпечаток потной ладони на обоях, пытаясь удержаться на ногах.

– Что? Элиза? Я что, влез не в тот дом по ошибке? Все эти дома в колониальном стиле одинаковые.

Но судя по усмешке, слегка искривившей губы, все его слова были сплошным притворством.

– Я думаю, вам не следует тут находиться, полковник. Во-первых, плохая примета жениху видеть невесту до свадьбы, а во-вторых, завтра нас ждет длинный день, и нам обоим следует отправиться спать, чтобы отдохнуть после всех этих праздников.

– Праздников? – издевательски протянул Генри.

– Мы выпили по чашке горячего шоколада, – объяснила Элиза.

– Шоколада! Ну конечно. Элиза – разумница – Скайлер. Скучные платья, никаких париков и декольте, чтобы усладить наш взор.