Апокриф. Давид из Назарета

– Это твой корабль стал там на якорь? – спросил старший из таможенников, направляя свой арбалет на Приама.

– А что, есть сомнения? – сказал старый моряк, широко улыбаясь.

– Ты не имеешь права там бросать якорь. Мы должны проверить твои трюмы. А это следует делать в порту, куда прибывают все честные моряки.

– Так вы из таможни, господа?

– Ты быстро все схватываешь, старик.

– «Старик», к которому ты обращаешься, – капитан дальнего плавания, поэтому смени тон, солдат.

То, что Приам так резко перешел от радушия к угрозе, привело таможенника в замешательство. Иуда воспользовался тем, что он отвлекся, и стал отходить от них. Но таможенник заметил это и окликнул его:

– Эй ты! Стой на месте! Все вновь прибывшие подлежат проверке. Приказ самого императора Калигулы.

– А можно его посмотреть, этот приказ императора? – поинтересовался Приам, протягивая руку.

– А ты что, умеешь читать, капитан?

– И на многих языках. В том числе и на твоем, молокосос.

Таможенник пожал плечами и вручил ему декрет, скрепленный императорской печатью. Потом он повернулся к Иуде, который уже вернулся на место, и приказал:

– А ну-ка покажи мне, что у тебя в мешке!

Подчиняясь инстинкту, Искариот напрягся. Он был близок к панике, и, видя это, таможенник повысил тон.

– Ну-ка давай его сюда! – рявкнул он, поднося факел к Иуде.

Приам нахмурился:

– Этот господин – мой пассажир, так что с ним не следует разговаривать таким тоном. В его мешке нет ничего интересного, поверь мне на слово!

Иуда бросил на Приама полный признательности взгляд.

– Ты это слышал, Реза? – расхохотался таможенник, поворачиваясь к своему коллеге. – Какой-то пират дает нам сло…

Эта насмешка так и умерла в его горле, как и хозяин, которого в этот миг пронзил кинжал Приама. Факел выпал из рук таможенника. Старый пират схватил арбалет умирающего и выстрелил в его коллегу. Острие прошло сквозь легкое несчастного, прежде чем тот успел что-то сделать. Напрасно он, истекая кровью, пытался вытащить древко обеими руками. За несколько мгновений грек избавился от двоих проверяющих. Он нагнулся к своим жертвам, которые все еще бились в конвульсиях на песке, и спросил:

– У таможни есть что задекларировать?

Гребцы покатились со смеху и начали разгружать лодку, а Приам повернулся к Иуде и вскользь обронил:

– Что бы там ни было в твоем мешке, используй это во благо, друг.





39




Иерусалим, Иудея

– Император решил, что ему следует усилить свое присутствие в Иерусалиме, – мрачно сообщил Пилат, входя в покои Каифы.

– Что? Он собирается приехать сюда? – изумился первосвященник.

– Нет, не сам он. Лучшие скульпторы Рима трудятся сейчас днем и ночью над созданием его золотого скульптурного изображения. Он требует, чтобы статую поставили в святая святых, на месте статуи Бога иудеев – она будет напоминать всем о его божественной природе.

– Там нечего заменять, прокуратор. В святая святых нет статуи Яхве.

– Как это?

– В святая святых нет ничего! Только первосвященник может приподнять завесу, чтобы помолиться там один раз в год, на праздник Йом-Кипур, День всепрощения.

– Помолиться кому, если там пусто?

– Наш Бог отличается от ваших тем, что он невидим. Присутствие идола нарушило бы первую из наших заповедей. Я очень сожалею, но власть твоего императора заканчивается у дверей моего Храма.

– А-а, вот как ты думаешь… Твой Храм, как ты выразился, является частью империи. И если наш с тобой император решит его разрушить, он это сделает. Независимо от того, закрыты его двери или нет.


Каифа глубоко вздохнул и прошелся по комнате, чтобы унять растущую нервозность.

– Ты читал Книгу Даниила, прокуратор?

– А что, должен был?

– В данном случае тебе было бы полезно знать его пророчества: «И поставлена будет им часть войска, которая осквернит святилище могущества… и поставит мерзость запустения»[37]. А дальше Даниил еще говорит: «…но люди, чтущие своего Бога… будут действовать»[38]. Это означает, что, если ты осквернишь Храм, на твоей совести будут жизни тысяч людей.

– На нашей совести, Каифа. На моей – как солдата, который не мог не подчиняться приказам, а на твоей – как первосвященника, который не сумел защитить свой народ. Мы связаны судьбою, хочешь ты того или нет. Так вот, чего я жду от тебя. Забудь эти предсказания давно ушедших дней и думай о своей карьере. Ты бы не смог все эти годы находиться во главе синедриона, если бы не умел подмазывать механизмы.

– Речь идет не о смазке и не о механизмах! – возмутился Каифа. – Речь идет об осквернении Храма! Если не будет Храма, не будет и синедриона. С кем ты предпочитаешь иметь дело? С нами или с зелотами?

Пилат всмотрелся в лицо своего самого большого врага в поисках того, что выдало бы его тайные мысли. Но он не увидел ничего подобного. Прокуратор испытывал к нему нечто вроде уважения, поскольку тот, как и он сам, сумел удержаться на своем месте.

– Через несколько недель статую императора доставят в Иерусалим, чтобы она заполнила собой пустоту в святая святых, которой вы поклоняетесь. Я сообщил тебе это для того, чтобы ты смог подготовиться к столь значимому событию, и я рассчитываю на то, что ты будешь хранить это в тайне. Если бандиты узнают об этом…

– Они узнают об этом – рано или поздно, – не дал ему договорить первосвященник. – И что мы тогда будем делать?

– К тому моменту я уже получу подкрепление для сдерживания мятежа. Разумеется, если ты мне не поможешь решить эту проблему мирным путем. Ясно одно, Каифа: если вы воспротивитесь тому, чтобы установили эту статую, Калигула отдаст приказ предать смерти мятежников, а ваш народ обратить в рабство.

Услышав это, первосвященник побледнел и повернулся к Пилату спиной, пытаясь дипломатично вывернуться из этого тупика.

– Как давно, прокуратор, мы работаем вместе, обеспечивая мир на этих землях?

– Десять долгих лет, – устало ответил Пилат.

– Твой предшественник Валерий Грат сменил четырех первосвященников, прежде чем стал доверять эту должность мне в течение восьми лет. Это говорит о том, что я умею находить компромиссы, позволяющие примирить наши традиции с требованиями Рима. Сколько раз я делал это при твоем управлении?

– К чему ты клонишь?

– К взаимности. За эти «десять долгих лет» ты хоть раз пошел на компромисс, чтобы не нарушать наши традиции?

– Я распял «царя» иудеев.

По всему было видно, что Каифу впечатлил этот ответ, и он вздохнул, пытаясь скрыть разочарование. Гордясь своей маленькой победой, Пилат выдвинул ультиматум:

– Решение императора не подлежит пересмотру, первосвященник. Так что позаботься о том, чтобы сдержать этих зелотов, или твоя отставка будет последним решением, которое я приму в качестве прокуратора – до того, как меня сменит кто-то другой.

Уже уходя, Пилат обернулся на пороге и кинул:

– И последнее… Храм возьмет на себя все расходы, связанные с установкой статуи императора.

– Это невозможно! – запротестовал Каифа. – Средства Храма могут расходоваться только на деяния Божьи.

– Но Цезарь и есть Бог, – возразил Пилат и вышел.





40




Зазеленевшие холмы Галилеи сменились отрогами сирийских гор и пересохшими руслами рек, пустынными и безжалостными к путешественникам. Теперь беженцы пробирались гуськом по скалистым ущельям и крутым склонам горы Хермон. Внизу западного склона простиралась долина Бекаа. Хотя передвигаться по ней было легче и приятнее, чем по отвесным склонам священной горы, здесь было гораздо опаснее для изгнанников, желавших оставаться незамеченными. В действительности эта территория лишь недавно оказалась под властью Ирода Антипы, и это еще не было подтверждено официально. Убийца Иоанна Крестителя стремился добиться расположения нового императора. Арест сына галилеянина, возможно, позволил бы ему получить от Рима корону, на которую он безнадежно претендовал уже несколько лет.

От Тверии[39] до вечных снегов на горе Хермон было всего лишь пятьдесят километров, и для настоящего пекла Палестины это было просто чем-то немыслимым. Вне всякого сомнения, именно за это хананеи и почитали эту гору как священное место.

В иудейской традиции считалось, что именно на гору Хермон пали низвергнутые ангелы, две сотни небесных творений, изгнанных из рая за то, что последовали за Люцифером, Зореносцем, когда тот восстал против Бога.

Восточный склон был частью территории другой провинции – Сирии, с ее огромной пустыней и плодородной долиной, в центре которой располагался город путешественников, где нашли убежище апостолы, самый древний город в мире – Дамаск.

Именно на пути в этот город охранник Храма, посланный Пилатом, и рассчитывал перехватить Давида. И для достижения этой цели он не щадил своих людей. Они уже стали путать день с ночью и останавливались только для того, чтобы утолить жажду и накормить лошадей. Их собаки давно потеряли след беглецов и, похоже, были более заинтересованы в том, чтобы найти источник воды, чем что-либо другое. Солнце уже добивало легионеров, раскаляя их доспехи, словно котлы над костром. Им казалось, что кровь закипает у них в жилах. Сказать по правде, у них не было сил даже говорить, а не то что жаловаться. Лишь постоянное бряцание доспехов и цокот копыт напоминали о том, что они еще живы. Спали они по очереди, не спешиваясь, за исключением Савла, который не сомкнул глаз с тех пор, как они выехали из Иерусалима. То ли ненависть, то ли вера придавали тарсийцу сил. Имела ли что-нибудь общее расправа над назарянами с борьбой с ересью, в которой он их обвинял? Или это уже стало его личным делом?

– Этот темп бессмыслен, господин, – осмелился заметить командир отряда, подъехав к тарсийцу. – Мы уже потеряли одного солдата. А до Дамаска еще десять часов езды…

– И что? – невозмутимо отозвался Савл.

– Нет никакой уверенности в том, что беглецы отправились туда! Они могли двинуться в любом направлении от реки Иордан. Собаки потеряли их след. Куда мы идем теперь?

– Чутье меня еще никогда не подводило. Они где-то впереди, я это чувствую.

– В таком случае… лучше было бы устроить привал на несколько часов и дождаться подходящего момента, чтобы внезапно наброситься на них, чем рисковать всем…