Бесконечная шутка

И так как итоговая прямая покупка «ИнтерЛейсом» производственных мощностей и талантов телесетей, двух крупных конгломератов домашних компьютеров, лицензий на передовой Froxx 210 °CD-ROM у «Эйэппс Инк.», орбитальных телеспутников DSS и патентов на оборудование у RCA [138] и патентов на цифровую совместимость для монитора с визуально улучшенным изображением все-еще-влетающей-в-копеечку технологии HDTV с микропроцессорными схемами и 2/(площадь) большим количеством линий оптического разрешения, – так как эти приобретения позволили сети картриджного распространения Норин ЛейсФорше достичь вертикальной интеграции и экономии за счет масштаба, плата зрителей за прием сигналов и картриджи заметно снизилась 165; а еще более повысившиеся прибыли от расширения потока заказов и проката провидчески вбухали в прокладку новых оптоволоконных кабелей ИнтерСеток, прямую покупку трех из пяти «деток Беллс», с которых пошел ИнтерНет, а также в крайне привлекательные для клиентов скидки на особые, новые, разработанные «ИнтерЛейсом» ПК с архитектурой RISC 166, экранами высокой четкости и материнскими платами с миметичным качеством изображения для просмотра картриджей (переименованные для узнавания парнями Вилса из отдела Узнавания продукта в «телепьютеры», или ТП), в волоконные модемы и, разумеется, в высококачественное развлечение, которое зрители свободно возжаждут выбрать еще больше 167.

Но в сигналах «ИнтерЛейса» или ROM-картриджах не было – и не могло быть – рекламы, ни под каким соусом, к этому тезису все пытался вернуться Хэл в тексте. И выходит, кроме, например, Тернера, который по-прежнему озлобленно судился по коротковолновому радио со своей яхты на экваторе, при переходе эстафетной волшебной палочки от кабельной ИСКРы к Сетке «ИнтерЛейса» больше всех проиграла американская рекламная индустрия, и без того не оправившаяся после гибели Большой четверки. И что-то на горизонте не было видно новых значительных рынков, спешивших открыться и компенсировать пересохшие молочные реки ТВ. Агентства, редуцированные до сокращенных остатков самых лучших и самых хищных творческих умов, болтались, как экскременты в проруби, в поисках новых пульсов, чтобы держать на них руку, или ниш, чтобы их заполнить. В почти микологическом буйстве распустились билборды, даже у проселочных двухполосок. Не осталось ни одного автобуса, поезда, троллейбуса или клячи без глянцевой рекламы на боках. Какое-то время коммерческие авиалайнеры таскали за собой такие немногословные прозрачные баннеры, которые обычно ассоциируются с кукурузниками над футбольными матчами или июльскими пляжами. Журналы (уже под угрозой исчезновения из-за эквивалентов в HD-видео) так набили раздражающими выпадающими листовками, что подскочили почтовые тарифы четвертого класса, отчего в очередном витке порочной спирали приобрела популярность рассылка видеоэквивалентов журналов через и-мейл. Хваленые чикагские «Сикенген, Смит и Люнден» опустились до того, что убедили «Форд» рисовать на боковых панелях новых моделей бренды отечественных продуктов – идея, заглохшая в тот момент, когда американские покупатели в футболках «Найк» и кепках «Мальборо» наперекор здравому смыслу отказались платить за «машины, которые продались». Но, в отличие от практически всей индустрии, у одного беспартнерного бостонского рекламного агентства дела шли так славно, что П. Том Вилс то ли из-за сплина, то ли из-за маловероятного, но все же вызова снизошел до управления пиаром маргинальной кандидатуры бывшего крунера и шлягерного могула, который все раскручивал микрофон за провод и бредил об идеально чистых улицах, творческих поисках козла отпущения и запуске человеческих отходов в мороз бесконечного космоса, который все стерпит 168.



30 апреля / 1 мая Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Марат спал не по-настоящему. Они проводили на утесе какой уже час. Он думал, что то, как Стипли даже на короткое время не садится поверх земли, – чересчур. Какова разница, если юбка легенды задерется вверх над орудием табеля? Или роль играло некое унизительное и гротескное нижнее белье? Жена Марата провела в необратимой коме уже четырнадцать месяцев. Марат был способен обновлять силы без сна по-настоящему. Это была не фуга или невральная релаксация, а некое отстранение. Он научился этому в месяцы после потери ноги американскому поезду. Некая часть Марата улетала и зависала где-то ровно поверх него, скрещивала ноги, покусывая его сознание, как зритель – кукурузу попкорна.

В некоторые миги на горе Стипли более чем скрещивал руки – почти обнимал себя, охоложенный, но отказывающийся замечать холод вслух. Марат отметил, что жест самообнимания выглядел вполне женственно и подсознательно. Подготовка Стипли ко многим полевым назначениям была дисциплинированная и эффективная. Главная нечистомонетность мсье Стипли в роли американовой женщины-журналистки – даже дебеловатой и неодаренной видом американской женщины-журналистки – была в ногах. Они были широкие и с желтыми когтями, волосатые и тролльные – уродейшие ноги, которые Марат обладал несчастьем наблюдать где-либо к югу от 60°, и уродейшие предположительно женские ноги на его опыте.

Оба мужчин странно воздерживались, отчего-то, коснуться темы планов спускаться с утеса в непроглядной тьме. Стипли даже не забивал голову, как Марат изначально сумел поднять себя (или спустить себя) без какого-либо сброса с вертолета – которому придавали неправдоподобность капризный ветер и высота хребта. В Неопределенных службах ходила догма, что если Les Assassins des Fauteuils Rollents имеют хотя бы одну пятку Ахилла, то это стремление к бравированию, спектаклю отрицания любых физических ограничений и т. д. Однажды Стипли имел полевой контакт с Реми Маратом на зыбкой луизианской нефтяной платформе в 50+ километрах дальности от бухты Кейллу, все время под прицелом вооруженных каджунов-симпатизантов. Марат всегда маскировал диковинный размер своих рук ветровкой о длинных рукавах. Когда бы Стипли ни оборачивался к нему, веки Марата были полузакрыты. Будь он (Марат) кот, он бы мурлыкал. Одна рука все времена оставалась под пледом, заметил Стипли. При самом Стипли был маленький и незарегистрированный «Таурус PT9», приклеенный к внутренней стороне бритого бедра, что служило главной причиной, отчего он воздерживался сесть поверх камня на утесе; орудие было снято с предохранителя.

В слабом свете звезд и люма Марат находил четырехконечные ноги американа на шпильках завораживающе гротескными – словно ломти мягкого обработанного американового хлеба, сжатого и мятого ремешками обуви. Мясистая компрессия пальцев в открытых концах туфель, кожаный легкий скрип, когда он покачивался вверх-вниз, холодно сжимая себя в безрукавном летнем платье, его большие голые руки, на холоде пестрые от красного цвета, одна рука ярко расчесана. Обретенная мудрость квебекских антионанских ячеек – что в назначениях выдуманных легенд для полевых оперативников Bureau des Services sans Specificite имелось что-то латентное и садистское: мужчины изображали женщин, женщины – рыболовов или ортодоксальных раввинитов, гетеросексуальные мужчины – гомосексуальных мужчин, европеоиды – негров или карикатурных гаитянцев и доминиканцев, здоровые мужчины – страждущих от дегенеративных нервных болезней, здоровые женские оперативники – мальчиков-гидроцефалов или эпилептических специалистов по связям с обществом, необезображенный персонал ДНССША не только притворялся, но иногда претерпевал настоящие обезображенности – все ради реализма полевой легенды. Стипли, в молчании, рассеянно, вздымался и опадал на концах тех самых ног. Ноги были очевидно незнакомы с высокими каблуками американовых женщин, потому что казались мятыми, лишенными притока крови и изобильно омозоленными, и ногти малейших пальчиков были черными и готовыми, отметил Марат, в будущем отпасть.

Но также Марат знал, что сам мсье Хью Стипли в глубине души нуждался в унижениях абсурдной полевой легенды, что чем более гротескно и неубедительно казавшимся он был, тем более здоровой и реализующейся чувствовала себя глубина души в течение подготовки унизительной попытки отображать легенду; он (Стипли) применял стыдобу, которую чувствовал огромной женщиной, или бледным негром, или дерганым дауном – дегенеративным музыкантом, как топливо для исполнения назначений; Стипли приветствовал принижение собственного достоинства и эга в той role, что оскорбляла его достоинство эга… от психомеханики у Марата голова шла кругами – он не имел способности к абстракциям руководителей AFR Фортье и Брюйима. Но зато он знал, что именно поэтому Стипли пребывал в лучших полевых оперативниках Services sans Specificite: однажды он потратил добрую половину года в пурпурных рясах, спал три часа еженощно, обрил голову и удалил зубы, тряся тамбурином в аэропортах и продавая пластмассовые цветы на средних полосах, чтобы проникнуть в недра группировки импорта 3-амино-8-гидрокситетралина 169 под видом секты в американовом городе Сиэтл.

Стипли сказал:

– Потому что именно от этой фишки AFR у начальства озноб, если уж речь зашла о страхе и чего надо бояться.

Заговорил он тихо или нет, Марат определить не смог. Пустой простор, на который они взирали с утеса, вбирал весь резонанс, отчего каждый звук звучал замкнуто, а каждая артикуляция казалась глухо мягкой и отчего-то чересчур интимной, почти посткоитальной. Звуки слов, говоримых под одеялом, когда зима бьется в бревна стен. Сам Стипли казался испуганным, а может, запутанным. Он продолжал:

– Именно это ваше равнодушие, как будто ко всему, кроме самого вреда. Закинули нам Развлечение, только чтобы навредить, и все.

– Голая агрессия нас.

Мускулы под нейлоном икр вздымались и опадали, когда Стипли качался.

– Парни из Исследований поведения стонут, не понимают, какой такой позитивной политической цели добивается AFR. На что Дюплесси навострил вашего Фортье.

– Американовое «озноб» значит страх, смятение, дыб волос.

– Взять FLQ и монкалмистов – блин, даже самых гребанутых из ультраправых Альберты…

Мсье Дюплесси когда-то учился под эдмонтонскими иезуитами, размышлял Марат.

– …их хотя бы можно понять, ну, как политические объединения. С ними более-менее ясно, с кем мы имеем дело.

– Их агрессия облечена в программу, считает твое Бюро.

Теперь лицо Стипли было задумчивое, в очевидной озадаченности.

– У них хотя бы цели есть. Какие-то желания.

– Для себя.

Стипли убедительно отобразил рассуждение.

– Как будто появляется контекст для игры, с ними, в этом случае. Мы знаем, чем наши отличаются от них. Они играют на поле контекста.

Вызвав скрип кресла, Марат снова повращал два пальца руки в воздухе, что у квебекуа выражает нетерпение.

– Правила игры. Правила боя, – другая рука покоилась под пледом на пистолете-пулемете «Стерлинг UL».

– Даже исторически – бомбисты 60-х, сепаратисты-латиносы, чурки арабские…

– Очень чарующе. Очаровательно. Какие привлекательные названия.

– Чурки, колумбийцы, бразильцы – у всех были позитивные задачи.

– Желания для себя, которые вы могли понимать.

– Даже если задач-то тех было чушь да фигня, чтобы для галочки записать и прикнопить к доске под табличкой «Известные цели» – как у жалких латиносов. И все-таки они хотели чего-то определенного. Был контекст. Компас для контрманевров.

– Ваши сторожи национальной безопасности могли понять их позитивные желания самоинтереса. Посмотреть и «поставить себя на место них», как говорится. Познать, где вы полагаетесь на поле игры.

Стипли медленно кивнул, как будто только для себя.

– Ни разу не было просто злобы. Ни разу не было ощущения, что вот, значит, народ, который вдруг хочет спустить тебе шины просто так.

– Ты делаешь поклеп, что мы тратим ресурсы на спуск шин автомобилей?

– Фигура речи. Или взять серийного убийцу. Садиста. Человека, который хочет тебя убить только из девиантного желания убить. Девианта.


Далеко на юге над пульсирующим наконечником башни аэропорта описала спираль мигающая система трехцветных огней – то было садящееся авиасудно.

Стипли зажег очередную сигарету от окурка предыдущей и выкинул бык сигареты, нагнувшись над краем утеса для наблюдения за его спиральным падением. Марат взирал наверх и вправо. Стипли сказал:

– Потому что политика – это одно. Даже самая крайняя политика – такая, что не видать за горизонтом – это одно. А вашему Фортье как будто наплевать на Реконфигурацию, территорию, субарендность, картографию, тарифы, финляндизацию, онанский аншлюс или перемещение токсичных отходов.

– Экспериализм.

Стипли сказал:

– Или так называемый экспериализм. Даже сепаратизм. Ни одна программа других ячеек вас как будто не торкает. Большинство в Департаменте воспринимает это как чистую злобу с вашей стороны. Ни программы, ни сюжета.

– И вас это повергает.

Стипли выгнул губы, словно чтобы сдуть с них нечто.

– Но когда есть очерчиваемые стратегическо-политические цели и задачи. Когда можно разгадать, откуда злоба, сыскать концы. Тогда это просто бизнес, как говорится.

– Ничего личностного, – Марат смотрел вверх. Некоторые звезды словно мерцали, другие горели с бОльшим постоянством.

– Когда просто бизнес – мы понимаем, за какой конец потянуть. Есть поле, есть компас, – он посмотрел на Марата прямо, но без укора. – А с вами все кажется личным.

Марат не мог придумать описания взгляду, которым Стипли его одарил. Ни печальный, ни пытливый, ни вполне задумчивый. Далеко на дне пустыни вокруг праздничного костра были маленькие искры и тени движений. Марат не мог определить, вправду ли Стипли раскрывает свои эмоции. Искры постепенно загасали. Через вакуумную тишину до них доплывали мелкие обрывки молодого смеха. Еще иногда слышались шорохи в кустарнике на склоне – гравия или малых ночных существ.

Или Стипли пытался что-то передать, дать что-то понять, чтобы позже решить, сообщить ли мсье Фортье. Работа Марата с Департаментом неопределенных служб чаще всего состояла из многих испытаний и игр на правду и предательство. С ДНССША он чувствовал себя, как грызун в клетке под безразличными взглядами безразличных людей в белых халатах.

Марат пожал плечи.

– Для США ненависть не впервые. И не вторые. «Сияющий путь» и ваша компания «Максвел Хаус». Транслатинские кокаиновые картели и бедный покойный мсье Кемп в его взорвавшейся машине. Разве Ирак и Иран не называли США Очень Великой Сатаной? Как ты ненавистно их нарек – поленья?

Стипли быстро испустил весь дым, чтобы ответить.

– Да, но и там были контексты и концы. Прибыль, религия, сферы влияния, Израиль, углеводороды, неомарксизм, передел власти после холодной войны. Всегда было что-то третье.

– Какое-то желание.

– Какой-то бизнес. Что-то третье между ними и нами – дело было не просто в нас: они всегда либо чего-то хотели от нас, либо хотели, чтобы у нас чего-то не было, – Стипли словно бы говорил очень искренне. – Что-то третье, цель или желание – проводник враждебности, который ее как-то абстрагировал, что ли.

– Ибо так действует тот, кто со здравым умом, – сказал Марат, обратив великое внимание на выравнивание бахромы пледа повдоль груди и колес, – какое-то желание для себя – и усилия, траченные навстречу этому желанию.

– А не просто негатив ради негатива, – сказал Стипли, качая аляповатой головой. – Не просто бесцельное желание вреда другому.

Марат снова обнаружил, что лживо изображает шмыганье закупорки в носу.

– А цель США, желания? – это он задал тихо; звук голоса был странен на фоне камня.

Стипли сщипывал очередную частицу табака с помады губ. Он сказал:

– Нас так просто не обобщить, ведь вся наша система зиждется на индивидуальной свободе стремиться к индивидуальному счастью, – его тушь теперь остыла в виде того пути, которым стекла. Марат длил молчание и возню с пледом, пока Стипли иногда окидывал его взором. Таким образом прошла целая минута. Наконец Стипли сказал:

– Для меня, то есть меня лично как американца, Реми, – если ты реально серьезно спрашиваешь, – наверное, это стандартные старые простые американские мечты и идеалы. Свобода от тирании, от избыточного желания, страха, цензуры речи и мысли, – он выглядел во всей серьезности, несмотря на даже парик. – Старые, проверенные временем. Относительное изобилие, труд на благо, адекватное время досуга. Желания, которые можно назвать избитыми, – его улыбка открыла Марату помаду на одном из резцов. – Мы хотим выбора. Ощущения эффективности и выбора. Быть любимыми. Свободно любить того, кого выпало любить. Быть любимыми вне зависимости от того, можно ли рассказывать про засекреченные дела на работе. Чтобы верили тебе и верили, что ты знаешь, что делаешь. Чтобы ценили. Чтобы тебя не ненавидели беспрограммно. Дружить с соседями. Дешевой энергии в избытке. Гордиться работой и семьей, и домом, – помада размазалась на зуб, когда палец удалял гранулу табака. Он «faisait monter la pression» 170: – Всякие пустяки. Общественный транспорт. Здоровое пищеварение. Упрощающие жизнь бытовые приборы. Жену, которая не путает требования работы с твоими собственными фетишами. Надежную систему перемещения и переработки отходов. Закаты над Тихим. Туфли, которые не перерезают циркуляцию крови. Замороженный йогурт. Выйти на крылечко, взять высокий стаканчик с лимонадом, сидя на нескрипучих качелях.

Лицо Марата, оно отображало ничто.

– Верность домашнего зверя.

Стипли ткнул сигаретой.

– Ну вот же, друг.

– Развлечение высокого качества. Высокая окупаемость доллара за досуг и зрелища.

Стипли согласно усмехнулся, выпустив форменную сосиску дыма. В ответ на это Марат улыбнулся. Постояла тишина для мыслей, пока Марат наконец не сказал, глядя вверх и в никуда для размышления:

– Этот американов тип человека и желания кажутся мне почти классическими – как это называется? – utilitaire.

– М-м, «прибор» по-французски?

– Comme on dit [139],– сказал Марат, – utilitarienne. Максимум удовольствие, минимум неудовольствие: результат: благо. Вот США для тебя.

Потом Стипли произнес Марату правильное американо-английское слово. Потом натянутая пауза. Стипли вздымался и опадал на пальцах. Пламя молодежных людей горело в немалых километрах внизу, на дне пустыни, огонь словно бы горел кольцом, а не сферой.

– Но да, – сказал Марат, – но конкретно чьи удовольствие и чья боль, в уравнении блага у этого типа личности?