Бесконечная шутка

– Тресканье балды.

Стипли вновь подкопался под бретельку. Он раскрыл сумочку нараспашку, затем осекся подвигать жмущую бретельку, а затем закопался в сумочку, которая женственно дребезжала полной и захламленной.

– Но это только цена, – сказал он. – Это цена свободного стремления. Не все учатся в детстве, как балансировать интересы.

Марат попробовал вообразить мужчин с роговыми очками и пиджаками без плечиков, или белыми халатами лабораторий, кои аккуратно упаковывают в сумочку полевого оперативника дребезги, чтобы произвести женственный эффект. Теперь Стипли произвел на свет пачку сигарет «Фладерфьюмс» и держал мизинчик на отверстии, видимо, стараясь оценить, сколько осталось сигарет. Над северо-восточным горизонтом низко нависала Венера. Когда жена Марата родилась ребенком без черепа, сперва подозревали, что это по причине дурной привычки ее родителей много курить. Свет звезд и луны стал угрюмым. Луна еще не зашла. Казалось, иногда костер бесноватой молодежи все еще был там, но стоило отворотить взор, как уже не был. Время протекало в молчании. Стипли посредством ногтя медленно извлекал одну из сигарет. Марат, в детстве и еще с ногами, всегда недолюбливал личностей, которые делали ремарки, кто сколько много курит. Стипли теперь заучил, как и где надо встать, чтобы спичка не дохла. Сколько-то ветра затихло, но еще налетали иные редкие холодные порывы, словно из ниоткуда. Марат шмыгнул так глубоко, что вышел вздох. Спичка громко чиркнула; эхо не подхватилось.

Марат снова шмыгнул и сказал:

– Но эти типы ваших личностей – разных типов, зрелых, которые способны видеть за горами, и инфантильных, которые едят конфеты и суп в один момент. Entre nous [142], на сем утесе, Хью Стипли: как думаешь, какой описывает США с ОНАН и Великой Выпуклостью, США, за которые тебе страшно, что им хотят причинять вред другие? – руки, которые тушат спичку, всегда ведут себя, словно бы обожженные, изза резкого движения. Марат шмыгнул. – Ты понимаешь? Я спрашиваю только между нами. Как может быть, что злоба AFR вредит всей культуре США, делая доступно что-то такое моментное и свободное, как выбор посмотреть всего одно лишь Развлечение? Ты знаешь, нельзя заставить просматривать. Если мы распространим samizdat, выбор будет свободный, нет? Свободный от понукания, нет? Да? Свободный выбор?

Мсье Хью Стипли из BSS тогда встал с весом на одном бедре, курил и стал выглядеть совсем женственно, с локтем в ладони и рукой у рта, обороченной тылом к Марату, – хлопотливая ennui [143], которая напомнила Марату курящих женщин в шляпах и пальто с плечиками из черных и белых фильмов. Марат сказал:

– Ты веришь, что мы недооцениваем вас, когда видим эгоистов, декадентных. Но был поставлен вопрос: ужели мы, ячейки Канады, одиноки в этом видении? Ты сам не боишься, ты, твое правительство и жандармы? Если нет, твое BSS – зачем оно так старается, чтобы предотвратить распространение? Зачем называть простое Развлечение, как бы ни были искусительны его черты, samizdat'ом и запретным, только если вы не боитесь, что очень много американов не могут делать просвещенный выбор?

Теперь большой Стипли подошел ближе всего за сей вечер, нависнуть над Маратом. Вздымающееся небесное тело Венеры осветило левую сторону его лица цветом бледного сыра.

– Да брось дурачка валять. Развлечение – не конфетка и не пивко. Ты глянь на Бостон. Нельзя сравнивать зловещий порабощающий процесс с твоими примерчиками про конфеты и суп.

Марат мрачно улыбнулся в светотень кожи круглого и безволосого американового лица.

– Возможно, факты истинны, про состояние после первого просмотра: что после уже нет выбора. Но сперва надо решить получить развлечение и удовольствие. Это же по-прежнему выбор, нет? Священный для зрительской личности, и свободный? Нет? Да?

В последний доспонсированный год, после каждого формального финала турнира, на небольших послефинальных награждениях и танцах, Эрик Клиппертон являлся безоружным и ел, может, пару кусочков от индейки со шведского стола, и бросал что-нибудь из уголка рта-щели Марио Инканденце, и торчал там без всякого выражения, и принимал огромный приз за первое место под жидкие и редкие аплодисменты, и тут же растворялся в толпе, дематериализовывался туда, где он жил и тренировался. К этому времени у Клиппертона призов ТАСШ, должно быть, хватало уже на каминную полку, шкаф и еще маленькую тележку; каждый приз ТАСШ – высокий металлический мальчик, выгнувшийся в подаче, на основании из пластика под мрамор, похожий скорее на жениха со свадебного торта, зато с отличным внешним слайдером. Может, дом Клиппертона и ломился от латуни и пластика, но официального рейтинга у него не было вообще: т. к. его девятимиллиметровый «Глок» и намерения тут же стали притчей во языцех, ТАСШ постановила, что он ни разу не одержал легитимной победы, и даже не играл в санкционированном матче. Народ на юниорском туре частенько спрашивал крошечного Марио, не потому ли Эрик Клиппертон вечно такой ужасно хмурый и неразговорчивый, и для него так важно материализовываться и дематериализовываться на турнирах, что тактика, которая позволяла ему побеждать, не позволяла считать победы, да и в каком-то смысле самого Клиппертона, настоящими.

Так было до возникновения ОНАН и введения на восемнадцатое лето Клиппертона эры спонсированного времени – а именно Года Воппера, когда ТАСШ превратилась в ОНАНТА и какой-то мексиканский системный аналитик – который по-английски и полслова не знал, и мяча в руках ни разу не держал, и понимал в теннисе ровно ни фига, не считая обработки сырых данных, – так вот, этот парень стал заведующим компьютером ОНАНТА и рейтинговым центром в Форест-Лоун, НьюНью-Йорк, и сдуру счел серию побед Клиппертона в шести крупных юниорских первенствах той весны санкционированной и реальной. И когда в киоски попадает первый номер ежедвухнедельного трехъязычного «Независимого Американского юниорского тенниса», заменившего «Американский Юниорский Теннис», на строчке № 1 в континентальном рейтинге юношей в категории 18 и младше оказывается некий Э. Р. Клиппертон, Родной Город «Нез.»; и все спортивные брови взлетают на невообразимые высоты; и но все в ЭТА, от Штитта до самого низа, умирают со смеху, и некоторые говорят, что, может, теперь Эрик Клиппертон сложит свою психическую кирасу и рискнет играть невооруженным наравне со всеми, раз он наконец получил то, чем так горел и ради чего держал себя в заложниках все это время, – реальное и санкционированное первое место; и на следующей неделе начинаются Континентальные юниорские первенства на грунте, в Индианаполисе, штат Индиана, и маленький Майкл Пемулис из Оллстона берет свой «Пауэрбук» с софтом для подсчета процентов и в суете раздевалки делает целое состояние, предлагая ставки на то, материализуется ли вообще Клиппертон в Инди, раз его вымогательство санкционированного топа, о котором он, должно быть, так мечтал, удалось, или отойдет от спорта и будет валяться и дрочить с «Глоком» в одной руке и последним номером «САЮТ» в другой 175. И, в общем, все даже в шоке, когда дождливым теплым утром за два дня до первенств на грунте как гром среди ясного неба у решетки главных ворот ЭТА объявляется Эрик Клиппертон собственной персоной, в затрапезном плаще вроде тренча, кроссовках со стертыми носками и с пятидневным подмышечным подростковым пушком на подбородке, но без палок или вообще чего-то приблизительно спортивного, даже без заказного деревянного футляра с «Глоком 17», и умоляет о разрешении войти и совета так, что безэмоциональный привратник на полставки из «дома на полпути» снизу холма едва не налегает на кнопку интеркома, – пацану реально плохо, ставит диагноз привратник, – а правила пребывания юниоров, не числящихся в списках учащихся, на территории академии строгие и сложные, и но по крутой тропинке к воротам под теплым дождичком ковыляет малыш Марио Инканденца, перебрасывается с Клиппертоном через решетку парой слов, велит привратнику нажать кнопку интеркома и лично просит, чтобы Клиппертона пустили по особому неигровому кодицилю к уставу, подтверждая, что мальчик действительно в отчаянном психическом состоянии, сперва в разговоре с Латеральной Алисой Мур, потом с проректором Кантреллом, а потом и с самим ректором, пока Клиппертон молча смотрит на кованые головы ракеток, частоколом торчащие на опускной решетке ворот и заборе вокруг ЭТА, с таким пустым и загнанным выражением, что даже видавший виды привратник позже рассказывал народу в «доме на полпути», как от призрачной фигуры в тренче его пробрал такой озноб, какого он за всю трезвую жизнь еще не испытывал; и когда становится ясно, что Клиппертон хочет только просить совета у Инканденцы-ст., – о котором, как, думаю, можно предположить, Марио отзывался Клиппертону наилучшим образом, – Дж. О. Инканденца, невзирая на горячие возражения сперва Кантрелла, а затем Штитта, наконец, впускает Клиппертона, хотя директор не совсем трезв по меркам приличного общества, не совсем в себе, а также никогда не мог похвастаться высоким порогом сочувствия к людям, переживающим травмы, связанные с ранним успехом; и вот решетку поднимают, Клиппертон и двое Инканденц проходят в пустую комнату на последнем этаже общежития Восточного корпуса – ближайшей к главным воротам постройки, – на какой-то, что ли, психоэкзистенциальный сеанс искусственного дыхания: Марио так и не обмолвился ни словом о том, что ему там пришлось увидеть, даже по ночам, когда Хэл пытался уснуть. Но доподлинно известно, что в какой-то момент Сам вызвал по пейджеру первого психолога ЭТА Долорес Раска из ее дома в Уинчестере, потом отменил вызов, но вызвал Латеральную Алису Мур и попросил в срочном порядке привести в Восточный корпус Лайла из качалки/сауны, и что в какойто момент, пока Лайл выпутывался из лотоса и в боковом сопровождении Латеральной Алисы отправился срочно улаживать неразбериху, в какой-то момент в этот отрезок времени – на глазах д-ра Джеймса О. Инканденцы и Марио – Инканденца уговорил Клиппертона согласиться на цифровую запись этого кризисного совещания пристегнутым к голове Марио «Болексом Н128» которого, чтобы защитить ЭТА от кафкианских правил ОНАНТА по незарегистрированным просителям какой-либо консультации в академиях США, – в какой-то момент, пока Лайл был в пути, Клиппертон достал из многочисленных карманов мокрого плаща вручную отредактированную копию ежедвухнедельного САЮТа с последними рейтингами, зернистый снимок свадьбы какой-то среднезападной пары с бескровными лицами и уродливый тупоносый

9- мм «Глок 17» – полуавтомат, который, несмотря на то, что Инканденцы заклинали Клиппертона одуматься, приставил к правому – не левому – виску, то есть тренированной правой игровой рукой, закрыл глаза и вынес свои легитимированные мозги раз и навсегда, изничтожил карту на все сто; и в комнате осталось просто-таки безбожное месиво со всеми вытекающими, и Инканденцы побрели и поковыляли из комнаты зеленые от зрелища и красные от кровавого тумана, и – поскольку сообщения о появлении Лайла вне качалки в прямоходящем положении распространились и вызвали невообразимое возбуждение и студенческую фотоохоту – именно поэтому, когда Лайл и Л. А. Мур поднялись на последний этаж, а Инканденцы вывалились из комнаты в миазмах кордита и жуткого тумана, на различных случайных снимках запечатлен их вид – как у шахтеров, добывающих какой-то реально скверный уголь.

Люди из юниорско-теннисного сообщества сочли в чем-то хорошим признаком, что идеально ровная улыбка Марио Инканденцы на похоронах Клиппертона, даже несмотря на слезы, ни разу не дрогнула. Похороны выдались безлюдными. Оказалось, что Эрик Клиппертон – выходец из Кроуфордсвилля, Индиана, где его Ма была валиумной наркоманкой на последней стадии, а Па – бывший соевый фермер, потерявший зрение во время знаменитого града 94-го до э. с., – теперь целыми днями чеканил прикрепленный к деревянной ракетке красный резиновый шарик на эластичной нитке – без особого успеха, по понятным причинам; транквилизированные и слепые Клиппертоны даже понятия не имели, куда Эрик исчезал почти каждые выходные, и верили россказням сына, что высокие награды на полках – с его внешкольного фриланса дизайнером теннисных наград, – родители, очевидно, были не самыми яркими лампочками в великом родительском световом шоу США. Погребение состоялось под грозовыми тучами в Видерсбурге, штат Индиана, на бесплатном кладбище, и Сам пропустил Индианаполис и взял Марио на первые из двух на данный момент похорон в его жизни; и, наверное, трогательно, что Инканденца внял просьбе Марио ничего не снимать и не документировать, на похоронах, для документалки Самого о юниорском теннисе. Марио наверняка все изложил Лайлу, уже в качалке, но Хэлу и Маман он не сказал ни слова; а Сам уже не вылезал из клиник реабилитации, так что к тому моменту его нельзя было считать надежным источником информации по любой теме. Но Инканденца позволил Марио настоять, чтобы на месте происшествия в общежитии после того, как энфилдские Органы пришли, осмотрелись, нарисовали меловую эктоплазму вокруг раскинутого тела Клиппертона и что-то записали в блокнотики на спиральках, которые сверяли друг с другом с ненормальной аккуратностью, а фельдшеры неотложки положили Клиппертона в огромный резиновый мешок и вынесли на носилках с выдвигаемыми ножками, которые пришлось сложить на ступеньках, не убирался никто, кроме него. Лайла к тому времени и след простыл. Брадикинетичному Марио потребовалась вся ночь и две бутылки «Аякс Плюс», чтобы со своими скрюченным ручками и квадратными ножками вычистить комнату; 18-летние девушки в комнатах по соседству слышали, как он падает и опять поднимается, снова и снова; и в итоге сверкающую комнату с тех пор держали запертой, за дверью с табличкой и дурновкусно выполненной надписью, – только у Г. Штитта хранится особый ключ, и когда юниор ЭТА начинает слишком громко ныть о каких-либо трудностях или превратностях теннисной судьбы, ему предлагают пойти передохнуть малец в люксе Клиппертона, может, поразмышлять о каких-то других путях к успеху, в которые не входят отверженное самосовершенствование, затягивание ремня на пару дырочек и тяжелое ежедневное вкалывание ради далекой цели, после которых можно, если, конечно, доберешься, спокойно жить дальше.

Фразочку, что Дон Гейтли «загорает на стороне», ввела в оборот заместитель директора Эннет-Хауса Энни П. Пять раз в неделю по утрам, вне зависимости от того, выпадает ему ночная смена или нет, к 04:30 он уже обязан ехать по зеленой ветке в центр, чтобы потом еще двумя поездами добраться на вторую работу в Шаттакском приюте для бездомных мужчин в разбомбленном Джамайка Плейн. В трезвой жизни Гейтли стал уборщиком. Он протирает широкие заставленные койками этажи средствами против грибка и вшей. А также стены. Он выскребает туалеты. Относительная чистота туалетов Шаттака может даже удивить, пока не зайдешь в душевую, со всем своим оборудованием и маской для лица. Половина мужиков в Шаттаке – с вечным недержанием. В душевой отходы жизнедеятельности появляются на гребаной ежедневной основе. Ставрос разрешает нацепить на головку душа промышленный шланг и смывать большую часть говна издали, прежде чем зайти со шваброй, щетками и средствами, ну и маской.

Уборка Шаттака занимает всего часа три, с тех пор как у них с напарником все схвачено. Напарник Гейтли – одновременно владелец клининговой компании, которая по контракту с Содружеством Массачусетса занимается обслуживанием Шаттака, мужик сорока-пятидесяти лет, Ставрос Лобокулас, странноватый, с длинным мундштуком и впечатляющей коллекцией каталогов женской обуви, стопки которых он хранит за сиденьями в кабине своего внедорожника.

Так что где-то в 08:00 они обычно уже заканчивают, по контракту получают за восемь часов (Ставрос Л. платит Гейтли только за три, но это все в конвертах), и Гейтли возвращается на станцию «Гавернмент центр», чтобы сесть на зеленую ветку на запад по авеню Содружества к Эннет-Хаусу, где натягивает на глаза черную маску и дрыхнет до 12:00 и дневной смены. Сам же Ставрос Л. уделяет пару часов изучению обуви (Гейтли надеется, что каталоги ему нужны только для этого – изучать), а потом должен ехать в «Гостиницу на Пайн-Стрит», самую большую и грязную ночлежку для бездомных во всем Бостоне, где Ставрос и еще пара отчаянных долбанашек из других «домов на полпути», которые Лобокулас прочесывает в поисках дешевой рабочей силы, тратят четыре часа на уборку и потом предъявляют счет за шесть.

Обитатели Шаттака страдают от всех физических, психологических, аддиктивных и духовных заболеваний, какие только можно придумать, специализируясь при этом на самых омерзительных. Тут тебе и калоприемники, и безудержная рвота, и циррозный стул, и отсутствующие конечности, и деформированные головы, и недержание, и саркома Капоши, и сочащиеся болячки, и всякие разные степени истощения, дефицита импульс-контроля и хворей. Шизофрения тут как бы норма. Мужики с белой горячкой обращаются с нагревателями как с телевизорами и оставляют на стенах общих спален картины из кофейных брызг. Всюду стоят промышленные ведра для дневной рвоты, к которым местные относятся, как гольфисты к лункам на поле, целясь в их приблизительном направлении издали. Есть один как бы отгороженный и скрытый от глаз угол, вблизи от шкафчиков для ценностей, где по стенам всегда медленно стекает сперма. И причем многовато спермы для одного или двух мужиков. Здесь от всего несет смертью, как бы ты ни изощрялся в уборке. Гейтли прибывает в приют в 04:59:59 и просто сразу на хрен отключает голову, будто в его голове есть рубильник. Там он экранирует информацию просто-таки на полную катушку. Койки в спальнях провоняли мочой и отличаются повышенной активностью насекомых, заметной невооруженным глазом. Госработники, которые следят за приютом по ночам, с мертвыми глазами, гоняют под стойкой софт-порно и все примерно одного размера и комплекции с Гейтли, и уже подходили к нему на предмет самому здесь поработать, не раз, например в ночную, следить, и он отвечал «Спасибо за предложение», и всегда пробкой вылетает оттуда в 08:01, и едет по зеленой на холм с полностью перезаряженной батарейкой Благодарности.

Уборка в Шаттаке для Ставроса Лобокуласа – черная работа, Гейтли повезло ее отыскать всего за три дня до месячного дедлайна на поиск честной работы, еще жильцом, и с тех пор не бросал.

Мужикам в Шаттаке полагается встать и выметаться на хрен в 05:00 вне зависимости от погоды или белой горячки, чтобы не путаться под ногами у Гейтли и Ставроса Л. Но некоторые так и не сваливают вовремя – и это всегда самые худшие, которых даже видеть не захочется, – эти, которые не уходят. Они сбиваются в кучку позади Гейтли и смотрят, как он поливает экскременты на плитке душевой, словно на какой-то спорт, подбадривая и давая советы. Они съеживаются и лебезят, когда надвигается охранник и велит выметаться, а потом, когда он уходит, не выметаются. У парочки из них на руках – выбритые прогалины. Они лежат на койках, галлюцинируют, трясутся и кричат, и сбрасывают армейские одеяла на пол, который Гейтли пытается мыть. Они ковыляют в мрачный спермовый уголок в ту же минуту, как Гейтли заканчивает отскребать ночную сперму со стен, отходит и снова начинает дышать.

Наверное, самое худшее – почти всегда в Шаттаке находится одиндва мужика, кого Гейтли знает лично, по наркозависимому и преступному прошлому, которое довело его до точки без выбора, когда он пожертвовал своей волей, чтобы любой ценой стать трезвым. Мужикам всегда 25–30, а выглядят они на 45–60, и являют собой самую лучшую рекламу трезвости любой ценой, такую никакому рекламному агентству не придумать. Гейтли подкинет им чирик или пачку «Кулс», и может, порою попробует втолковать что-нибудь про АА, если кажется, будто они уже готовы бросить. Остальных в Шаттаке Гейтли встречает выражением лица, которое дает понять, что он игнорирует всех, пока они знают свое место, но также это лицо говорит о годах на улице и за решеткой, и еще – не выеживаться. Если кто-то лезет, Гейтли сурово буравит взглядом точку сразу позади их затылков, пока они не уйдут с дороги. Защитная маска только помогает.

Великое устремление Ставроса Лобокуласа – по поводу которого он ежедневно выносит Гейтли мозг, если они чистят одну спальню, – мечта Ставроса – употребить свою уникальную комбинацию предпринимательской жилки, сноровки в обслуживании и чутья на творческие заработки и отчаявшихся ребят из «домов на полпути», согласных отскребать говно за копье, чтобы накопить достаточно $ на открытие женского обувного магазина где-нибудь в далеком фешенебельном районе Бостона, где женщины здоровые и шикарные, и с красивыми ногами, и могут позволить хороший уход за этими самыми ногами. Гейтли рядом со Ставросом по большей части кивает и не говорит практически ничего. Потому что что тут скажешь про амбициозные карьерные устремления, подразумевающие ноги? Но Гейтли предстоит возмещать ущерб по судам чуть ли не до сорока, если останется трезвым, и работа ему нужна кровь из носу. Фут-фетиши можно потерпеть. Ставрос якобы чист уже восемь лет, но Гейтли про себя сомневается в духовном качестве данной трезвости. Например, как Ставрос легко выходит из себя из-за шаттакских мужиков, которые не могут встать и выйти, как полагается, и почти ежедневно закатывает спектакль – швыряет швабру на пол и закидывает голову с воплем: «Да что ж вы, суки, не свалите уже домой?», – и уже больше тринадцати месяцев находит ее просто уморительной, свою эту остроту, Ставрос-то.

Но вся эта сага о Клиппертоне ярко демонстрирует, что иногда бывают очень талантливые юниоры, которые просто не в состоянии сохранять выдержку и обороты, если достигают топового рейтинга или побеждают в каком-то важном спортивном событии. После Клиппертона самый исторически жуткий пример подобного синдрома – паренек из Фресно, из центральной Калифорнии, тоже неаффилированный (его папа – то ли архитектор, то ли чертежник, то ли еще кто – сам был его тренером; папа раньше играл за университет то ли Дэвиса, то ли Ирвайна, то ли что-то в этом роде; главное, что тут подчеркивает тренерский состав ЭТА, – паренек играл без академических поддержки и подготовки), он после внезапной победы над двумя высоко посеянными игроками, итогового триумфа в Первенстве Тихоокеанского побережья на кортах с твердым покрытием среди юношей 18 лет и бешеных возлияний на церемонии награждения и балу, откуда его выносили на плечах отец и товарищи из Фресно, вернулся домой поздно ночью и выпил большой стакан «Квика» от «Нестле» вперемешку с цианидом натрия, который его папа использовал как основу чернил для черчения, – вот паренек пьет цианистый «Квик» на отремонтированной кухне семейного дома и откидывается, с синим лицом и полным ртом летального «Квика», и, видимо, его отец слышит стук откинувшегося паренька, бросается на кухню в халате и кожаных тапочках, пытается реанимировать его дыханием рот в рот, и но набирает полные щеки «Квика» с NaCN, от паренька, и тоже откидывается, становится светло-синим и умирает, и затем в огуречной маске и пушистых тапочках врывается мама, и видит, как они лежат оба, синелицые и коченеющие, и пытается спасти папу-архитектора дыханием рот в рот, и, понятно, в скором времени тоже лежит рядом, откинувшаяся и синяя – там, где видно из-под огуречной маски, – и но, в общем, не живее кирпича. И так как в семье еще шесть разновозрастных детей, которые по истечении ночи возвращаются со свиданок или топают по ступенькам в пижамках с умилительными пижамными колготками, привлеченные шумом массового откидывания – плюс я не сказал про редкий агонизирующий булькающий стон, – и но так как все шестеро детей прошли четырехчасовой курс по оказанию первой помощи под патронажем клуба «Ротари» в ассоциации молодых христиан Фресно, к концу ночи уже вся семья лежит, пестря синими оттенками, окоченевшие, как булыжники, со все меньшими дозами летального «Квика», размазанного на скорченных губах; и в целом весь этот пример травмы от достижения цели, к которой был неготов, невероятно жестокий и печальный, и также является одной из исторических причин, почему все аккредитованные академии обязаны иметь в штате консультанта кандидатского уровня, чтобы защитить студентов-спортсменов от возможно летальных реакций на реальное достижение той цели, к которой они шли многие годы. Штатный консультант ЭТА – ястребоносая доктор Долорес Раск, магистр наук, кандидат, и дети считают ее чуть менее чем бесполезной. Идешь к ней с проблемой, и все, чего добьешься – она сплетет пальцы, отрешенно посмотрит поверх них на тебя, возьмет последнее придаточное предложение из твоих слов и повторит с допросной интонацией – «Возможное гомосексуальное притяжение к партнеру по игре?», «Затронуто все самоощущение как целеустремленного спортсмена-мужчины?», «Неконтролируемый стояк на полуфинале в Кливленде?», «Бесит, когда люди не отвечают, а только переспрашивают?», «Еле сдерживаешься, чтобы не открутить мою птичью башку как курице?», – и все с выражением, которое ей, видимо, кажется вежливым и глубоким, но на деле выглядит, как лицо девушки, которая танцует с тобой, но вообще лучше бы танцевала с кем угодно другим в помещении. Только самые новенькие игроки ЭТА ходят к Раск, и то недолго, так что она убивает огромные интервалы свободного времени в своем кабинете, сочиняя сложные акростихи и работая над какой-то рукописью по поп-психологии, на первых четырех страницах которой Аксфорд и Шоу, вскрыв ее замок и почитав, насчитали 29 употреблений приставки «само-». Среди знающих эташников в области результативного разрешения психических трудностей популярны Лайл, лишенный сана кармелит, который в дневную смену подрабатывает на кухне, изредка Марио Инканденца и часто – сама Аврил.

Вполне возможно, что единственные юниоры-теннисисты, которые могут пробиться на вершину, удержать ее и не психануть, – только те, кто и так псих по жизни, ну или те, кто похожи на мрачных роботов а ля Джон Уэйн. Тот сполз на край стула в столовой рядом с другими канадскими ребятами, смотрит на экран и сжимает мяч без всякого выражения. Глаза Хэла горячие и бешено бегают. И вообще к этому времени во многих глазах в аудитории Дня В. уже затухла праздничная искорка. Хотя после аналогий Джентл/Клиппертон в фильме еще и осталась какая-то инерция хохота, темы «Родни-Тан-плюс-Лурия-П. равно-любовь» и «Тан-как-Бенедикт-Арнольд» уже кажутся до ломоты в висках скучными и отклоняющимися не в ту степь176. Плюс имеют место ретроактивные непонятки, потому что наступление эры спонсирования, как исторически известно, стало ответом казны на высокую цену Реконфигуративного расставания США, а значит, ввели его после формальной Взаимозависимости, и, разумеется, по фильму его так и вводят, но затем по хронологии концовки кажется, будто Тан запудрил Джентлу мозги своим планом пополнения казны с помощью перевода летоисчисления на платную модель китайского типа где-то во время первого года Орина Инканденцы в большом спорте от Бостонского универа, а тот закончился в Год Воппера – то есть, прошел уже год с начала эры спонсирования. К этому времени эташники жуют медленней, сыто гоняют объедки по тарелкам, у некоторых из-за шляп начинают чесаться головы, плюс у всех небольшой передоз сахара; а один из самых маленьких детей ЭТА, тот, что ползал под столами с тюбиком клея, ударился головой об острый угол стула и теперь на коленях Аврил И. заходится слезами в характерной для окончания насыщенного событиями дня истерике и начинает действовать всем на нервы.

ДЖЕНТЛ ВЕРНУЛСЯ! – суперзаголовок; ПУТЕШЕСТВУЕТ ПО ГРАНИЦЕ НОВОЙ «НОВОЙ НОВОЙ» АНГЛИИ ПОД УСИЛЕННОЙ ОХРАНОЙ – заголовок; БЬЕТ БУТЫЛКИ ШАМПАНСКОГО О ГИГАНТСКИЕ ЛЮЦИТОВЫЕ СТЕНЫ К ЮГУ ОТ БЫВШИХ СИРАКУЗ, КОНКОРДА В НЬЮ-ГЕМПШИРЕ И САЛЕМА В МАССАЧУСЕТСЕ. – подзаголовок

10- м кеглем;

ДЖЕНТЛ БОЛЕЕ-МЕНЕЕ ВЕРНУЛСЯ: СМОТРИТ ИЗ КИСЛОРОДНОГО ПУЗЫРЯ, КАК КЛЕМСОНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ РАЗДЕЛЫВАЕТ БОСТОНСКИЙ НА КУБКЕ ФОРЗИЦИИ В ЛАС-ВЕГАСЕ – заголовок от того самого парня, который теперь пишет заголовки для «Орла» Рантула, штат Иллинойс;

ДЕТИ-АКРОМЕГАЛЫ С НЕРАЗВИТЫМ ЧЕРЕПОМ ПОТЕРЯЛИСЬ В ЭКСПЕРИАЛИСТСКОЙ СУЕТЕ? – заголовок редакторской колонки в ежедневной «Одиссее» Итаки, штат Нью-Йорк;

КАБИНЕТ ДЖЕНТЛА ПЕРЕПИШЕТ ГОДОВОЙ БЮДЖЕТ В СВЕТЕ ОПАСЕНИЙ УОЛЛ-СТРИТ ИЗ-ЗА СТОИМОСТИ «ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ РЕКОНФИГУРАЦИИ» – заголовок; АДМИНИСТРАЦИЯ ЛОМАЕТ ГОЛОВЫ НАД РАСХОДАМИ НА ПЕРЕВОРОТ РАКЕТ, ТРАТАМИ НА ПЕРЕМЕЩЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ, ПОТЕРЕЙ ПРИБЫЛИ ОТ БОЛЬШОЙ ЧАСТИ ЧЕТЫРЕХ ШТАТОВ – подзаголовок.

ДЖЕНТЛ (в высшей степени неразборчиво из-за микрофильтрационной маски «Фукоама» и люцитового кислородного пузыря): Ребятки.

ВСЕ СЕКР. и МИН., КРОМЕ СЕКР. МЕКС. И СЕКР. КАН. (мотаунские куколки-дамочки Кабинета, разряженные по случаю кульминационного фарса, – все в ярких тройках, с зализанными волосами и

роскошными буржуйскими завитыми усищами, которые, может, и кривовато наклеены, но в целом все равно впечатляют, для женщин-куколок особенно): Шеф.

МИНОБОРОНЫ: Ну, как прошла большая игра, господин президент?

ДЖЕНТЛ: Оливерыч, ребятки: эпохальная, визионерская. Незаурядный опыт. Теперь я говорю «незаурядный» вместо «крутецкий». Но еще и эпохальная. Олли, мужики, вчера я видел нечто эпохалово визионерское и незаурядное. И я говорю не о самом футболе. Футбол – не мое. Все пыхтят. Всюду грязь. Как правило, такое не для меня. Самым занимательным во всей игре стал один из пантеров двух команд. Один четкий стиляга с огромной ногой и чуть менее огромной рукой. Ни разу не видал я пантов, которые сперва слышно. Ву-ух. Бам. Я съел целую сосиску от начала до конца, а пант еще не долетел. Люди болтали, галдели, уходили в туалет и возвращались, и ели попкорн, а его панты так и висели в воздухе. Как, еще разок, звали того стилягу, Ар Ти?

МВД: Позвольте со всем уважением осведомиться, у нас что, рабочий завтрак, господин президент? Почему рядом с графинами воды на столе бумажные салфетки из ресторана «Сычуань» с годами китайского зодиака типа там Крысы и Тигра? Мы угостимся китайской едой навынос, шеф?

(В звуковой фон Марио вплетается юркий корнет, под аккомпанемент неразборчивых из-за перчаток щелчков пальцев Джея Джи, С. К., которого посещает визионерское прозрение).


МИНТРАНС: Всегда был неравнодушен к курочке Генерала Цу, если мы…

РОДНИ ТАН, ДИРЕКТОР, ДЕПАРТАМЕНТ НЕОПРЕДЕЛЕННЫХ СЛУЖБ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ: Президент Джентл собрал нас сегодня утром, чтобы объединить наши коллективные знания для рассмотрения его предложения, которое нам в Неопределенных службах кажется поистине эпохальным пакетом креативных озарений.

ДЖЕНТЛ: Господа, мы сообщаем одновременно и с радостью, и с тревогой, что наш эпохальный эксперимент по Территориальной Реконфигурации ОНАН 177 завершился бескомпромиссным логистическим успехом. Более-менее. В Делавэре теперь яблоку негде упасть, и тактические отряды, похоже, все-таки прозевали одногодвух представителей рогатого скота, и на юге Нью-Нью-Йорка в целом куда меньше энтузиазма, чем хотелось бы видеть, но в целом, думаю, «бескомпромиссный успех» – вполне уместные слова, чтобы описать наше достижение.

ТАН: Теперь пришло время подумать, как все это оплатить.

ВСЕ СЕКР. И МИН.: (Медленно переглядываются, поправляют галстуки и усы, громко сглатывают).

ДЖЕНТЛ: Род сообщил мне, что у Марти уже есть предварительные цифры по валовым расходам, а ребятки Чета предоставили нам пару прогнозов по недополученной выгоде из-за Реконфигурации от обложенных налогом территорий, домохозяйств, предприятий и чего там еще.

МИНТРАС И МИНФИН: (Раздают толстые переплетенные папки с тисненым зевающим красным черепом, который в администрации Джентла тиснят на всех докладных записках с дурными вестями. ВСЕ СЕКР. И МИН. открывают и просматривают папки. Стук челюстей о стол. Пара усов отваливается вовсе. Один СЕКР. спрашивает, есть ли у ученых название для числа с таким количеством нулей. Под вялый смех зрителей в пузырь ДЖЕНТЛА прямо под бутоньерку в пластиковой обертке попадает и приклеивается недожеванная шоколадная печенька. У бархатного задника зала заседаний одна из мотаунских куколок-кроссдрессеров набрасывает на балку крошечную петлю).

ДЖЕНТЛ: Ребятки. Мужики. Пока никому не потребовался кислород (успокаивающе подняв руку перед стеклом пузыря), дайте Роду объяснить, что несмотря на количественную депрессовость этих цифр, перед нами всего лишь раздутый пример того, что Род наверняка назвал бы ежечетырехлетней проблемой, с которой рано или поздно приходится столкнуться любой визионерской администрации. Кстати, незнакомое, но желанное здесь лицо слева от меня – мистер П. Том Вилс, из рекламного агентства «Вилс и партнеры», Бостон, США, Северная Америка.

ВСЕ СЕКР. И МИН.: (Не очень-то успокоенный ропот приветствий Вилса).

М-Р П. ТОМ ВИЛС (Маленькое европеоидное кукольное тельце из леденцовых палочек «Тутси Поп» и огромное лицо, состоящее в основном из передних зубов и очков): Йо.

ТАН: А слева от самого Тома также представляю вам очаровательную и восхитительную миссис Лурию П– (показывая указкой на куколку попросту за пределами всей вообразимой миловидности; стоит Лурии П выгнуть четко отрисованную

бровь, как конференц-стол зала заседаний как будто слегка приподнимается).

ТАН (ПРОД.): Господа, президент ясно выразил, что перед нами микросмический образчик пресловутой демократической тройной дилеммы, с которой сталкивались все визионарцы от ФДР и ДФК и

далее. Американский электорат полностью в своем праве, с одной стороны требует государственничества и визионерства, достойного рубежа тысячелетий, – решительных действий, трудных выборов, кучу программ и реформ – взять, например, Территориальную Реконфигурацию как образец, – которые возглавят обновленное общество на пути в совершенно новую эру взаимозависимых выбора и свободы.

ДЖЕНТЛ: Снимаю перед тобой риторическое шапо, детка.

ТАН: (Поднимаясь, теперь его глаза – два сверкающих красных огонька на сукне круглого лица (глаза – два маленьких светодиода от детекторов дыма на одной мизинчиковой батарейке, приклеенной скотчем на хирургический халат куклы): Итак, в самых общих словах, если визионерство президента требует трудного выбора по отмене некоторых программ и реформ, наши парни из статистики предсказывают с разумной индуктивной уверенностью, что американский электорат пустится в нытие.

ВИЛС: Нытие?

ЛУРИЯ П (ТАНУ): Это канадская идиома, cheri.

ВИЛС: А что это за телка-то?

ТАН (На миг совершенно потерянный): Прости, Тэм. Канадская идиома. Нытие. Стенания. Требования возместить ущерб. Митинги. Марши в шеренгах по пять. Потрясание кулаками в унисон. Нытие (показывая указкой на фотографии, висящие на мольбертах позади с нытием различных исторических групп по защите прав).

МИНФИН: И мы уже слишком хорошо представляем, что начнется, если мы примем какие-то традиционные меры пополнения бюджета.

ГОССЕК: Налоговый бунт.

МИНЗДРАВ: Нытиефон, шеф.

МИНОБОРОНЫ: Чаепитие.

ДЖЕНТЛ: В десяточку. Нытиегейт. Политический нытиецид. Серьезный провал в доверии отстойного масштаба. Мы уже обещали, что никаких новых мер не будет. Я сам дал слово в день инаугурации. Я сказал: «Посмотрите мне в глаза: никаких новых мер» Р Я показал на свои глаза пальцем и сказал, что этот трудный выбор не обломит ни одной программы. Род, Тэм и я тогда продемонстрировали программу из трех пунктов. Первый: отходы. Второй: никаких новых мер. Третий: найти кого-то вне границ нашего общества, на кого можно все свалить.

1 Отсылка к ставшими нарицательными словам Джорджа Буша-ст. «Читайте по губам: никаких повышений налогов», после чего налоги были повышены.

ТАН: В общем, двойная дилемма, с потенциальным нытием по обоим флангам.

МИНФИН: И все же финансовые общества запрашивают сбалансированный федеральный бюджет. Совет управляющих резервной системы практически настаивает на сбалансированном бюджете. Наш торговый баланс с горсткой стран, которые еще с нами торгуют, требует стабильного бакса, а значит, опять же сбалансированного бюджета.

ТАН: Третий фланг, Чет, нашей тройной дилеммы. Требуются расходы, ограничены доходы, необходим баланс.

ДЖЕНТЛ: Классическая административная дилемма, как в лабиринте Цербера. Шип розы в ахиллесовом сухожилии демократического процесса. А никто не слышит какой-то пронзительный писк?

ВСЕ СЕКР. И МИН.: (Переглядываются с пустыми глазами).

ВИЛС: (Пронзительно сморкается).

ДЖЕНТЛ (Экспериментально постукивая по внутренним поверхностям пузыря): Мне иногда слышится писк пронзительного диапазона, который, надо признать, большинство людей не улавливает, но сейчас это как будто какой-то другой пронзительный писк.

ВСЕ СЕКР. И МИН.: (Поправляют узлы галстуков, изучают лакированную поверхность стола).

ДЖЕНТЛ: Значит, по писку, так понимаю, предложений нет.

ВИЛС: Народ, можно эту встречу перевести хотя бы на легкий галоп?

ТАН: Возможно, это пронзительный писк, который иногда предваряет вашу готовность объявить эпохальные, визионерские прозрения, которых вы достигли, обдумывая ранее неразрешимую тройную дилемму, сэр.