Бесконечная шутка

Перед рассветом, 1 мая – ГВБВД Выступ породы к северо-западу от Тусона, штат Аризона, США, все еще

Мсье Хью Стипли тихо заговорил, после затяжной тишины обоих оперативников наедине со своими думами, поверх этой горы. Стипли все еще смотрел в прочь, стоя на краю выступа, охватившись голыми руками в надежде тепла, замызганным задом платья в направлении Марата. Вкруг костра, далеко на дне пустыни, хороводилось кольцо огней поменьше и подерганей – человеки с факелами или огнями.

– Сам никогда не думал посмотреть?

Марат не отвечал. Было возможно, что молодежные человеки танцуют с факелами в руках.

– Вне зависимости от того, добыло ли AFR эту предполагаемую Мастер-копию с ограбления Дюплесси, – молвил тихо Стипли, – все равно у вас уже была копия «только-для-чтения», минимум одна, ты же сам говорил, нет?

– Да.

– Ни у кого нет этого таинственного Мастера, зато у всех навалом «только-для-чтений» – мы практически уверены, что у каждой антионанской ячейки есть минимум одна.

Марат сказал:

– Мсье Брюйим, он говорит Фортье, что считает, что ПФК Альберты не обладает копией.

– Да на хер альбертанцев, – сказал Стипли. – Кому сдались альбертанцы? Представление альбертанцев об ударе под дых США – взрывать пастбища в Монтане. Психи они.

– Мне не знаком искус, – сказал Марат.

Речь Стипли была такова, словно бы он не слышал.

– У нас больше одной. Копий-то. Естественно, можно предположить, что твои об этом знают.

Марат сухо посмеялся.

– Конфискованные из сыра в Беркли, Бостон. Но кто может знать, что на них? Как изучить Развлечение, не смотря?

Расчес Стипли на руке в течение ночи стал опухший, и со следами ногтей крест-накрест.

– Но вот между нами, по-свойски. Как тет тету. И ни разу не искушало желание? В смысле, лично. Тебя лично. К черту здоровье жены. К черту детей. Просто на секундочку – пробраться туда, где вы ее там храните, и загрузить, и одним глазком заценить? Посмотреть, из-за чего шумиха, такая необоримая притягательность? – он поворотился на одном каблуке и посмотрел, и наклонил головой в манере цинизма, который показался Марату характерно американовым.

Марат мягко кашлянул в кулак. Кардиостимулятор «Кенбек» мертвого отца, его случайно повредил видеофонический сигнал волн. От телефонного звонка из телефонной компании, видеозвонка, рекламирующего видеофонию. Мсье Марат поднял звонкую трубку; видеофонический сигнал, он пришел; мсье Марат пал, еще держа трубку, в которую Реми никогда не просили отвечать первым, чтобы проверять. Реклама, которая была записанная реклама, проиграла свою слышную долю в пол близ уха отца, слышная промеж криков матери Марата.

Стипли поднял и опустил себя на носках туфель.

– У нас Бог Род Тан приказал парням Тома Флатто из отдела вводавывода ставить опыты сутки напролет. 24 на 7.

– Флатто, Томас М., директор тестирования вводных и выводных данных BSS, жилец Фоллс Черч, вдовец о трех детях, один ребенок с кистозным фиброзом.

– Смешно как вросший волос, Реми. И, не сомневаюсь, в инсургентских ячейках проводят свои эксперименты – у вас там ваш этот доктор Брюле или как его, – ищут, в чем привлекательность развлечения, не жертвуя при этом людьми, – Стипли отвернулся обратно; он сделал это для ударения. – Или, может, вы с готовностью жертвуете людьми. Да? Готовые добровольцы в колясках. Жертвуют собой во имя Великого блага и все такое. По зрелому выбору и все такое. Только бы причинить нам зло. Даже думать не хочется, как в AFR ставят эксперименты.

– C'est ga.[160]

– Но их интересует не столько содержание, – сказал Стипли. – Бесконечные эксперименты ввода-вывода. Флатто работает над условиями и средой для возможного нелетального просмотра. У некоторых департаментов в Вирджинии – там в работе теория, что это голография.

– Samizdat.

– Кинодел-то был передовым оптиком. Голография, преломление. Пару раз он уже применял голографию, причем в контексте как бы киноатаки на зрителя. Он был из Школы враждебности или какой-то такой херни.

– Также изобретатель отражающих панелей термического вооружения, и значимый Annulateur [161], также, и накопитель капитала благодаря оптике, до враждебности и кино, – сказал Марат.

Стипли объял себя.

– Личная теория Тома Флатто – притягательность как-то связана с интенсивностью. Именно визуальное принуждение. Теория в том, что с реально сложной голографией можно получить нейронную интенсивность настоящей живой постановки, не теряя при этом селективный реализм экрана. И что интенсивность плюс реализм – это как раз чересчур для мозга. Дик Десаи из Генерирования данных хочет вскрыть фильм с ALGOL наперевес и глянуть, нет ли в ALGOL кода корня уравнений Фурье – они значат, что происходит голограмматическая активность.

– Мсье Фортье находит теории о содержании нерелевантными.

Стипли иногда клонил головой в манере единовременно женственной

и птичьей. Чаще всего он это делал в течение тишины. Также он вновь убрал что-то маленькое с накрашенной губы. Также он говорил с большей женственной интонацией. Все это Марат предал своей памяти.



Зима, 1963 год до э. с., Сепульведа, Калифорния

Я помню 208, как обедал и читал что-то скучное из Базена, когда на кухню вошел отец, смешал себе напиток с томатным соком и сказал, что, как только я доем, ему и матери потребуется моя помощь в их спальне. Все утро отец провел в рекламной студии и до сих пор был во всем белом, в парике с жесткими белыми волосами с пробором, и еще не смыл телевизионный грим, от которого на его лице при дневном свете появлялся оранжевый отсвет. Я быстро доел, сполоснул посуду в раковине и проследовал по коридору в главную спальню. Там были отец с матерью. Гардины и тяжелый занавес от солнца за ними были раздвинуты, жалюзи подняты, и в комнате, обставленной в белых, синих и голубых тонах, было очень светло.

Отец склонился над большой кроватью родителей, с которой сняли все постельное белье до самого наматрасника. Склонился и давил ладонями на матрас. Простыни, подушки и голубое покрывало были свалены в кучу на ковре подле кровати. Затем отец протянул мне подержать стакан с томатным соком, влез с ногами на кровать и встал там на колени, энергично давил обеими ладонями на матрас, наваливаясь всем весом. Он нажимал в одном месте, затем привставал, слегка поворачивался на коленях и с равной силой нажимал в другом месте матраса. Так он обошел всю кровать, иногда даже передвигаясь на коленях, чтобы добраться до противоположных углов и затем на них надавить. Помню, как думал, что это весьма напоминает толчки в грудь пациента в экстренных случаях. Помню, что в томатном соке отца на поверхности плавала мякоть перца. Мать стояла у окна спальни, курила длинную сигарету и смотрела на лужайку, которую я полил перед тем, как пообедать. Окно без гардин выходило на юг. Комната пылала в лучах солнца.

– Эврика, – произнес отец, несколько раз надавив в определенной точке.


Я спросил, можно ли мне спросить, что все это значит.

– Чертова кровать скрипит, – ответил он, стоя на коленях над этой конкретной точкой, продолжая на нее давить. Теперь, когда он нажимал, матрас издавал скрип. Отец поднял глаза на мать у окна спальни. – Слышишь или не слышишь? – спросил он, надавливая и отпуская. Мать сбросила пепел с длинной сигареты в неглубокую пепельницу, которую держала в руке. Она смотрела, как отец застыл на скрипящей точке.

По лицу отца из-под жесткого белого профессионального парика темно-оранжевыми струйками сбегал пот. Он два года работал в качестве «Человека из «Радости», представляя фирму, тогда носившую название «Мягкие пластиковые пакеты «Радость» из Зейнсвилля, Огайо, через калифорнийское рекламное агентство. Жакет, узкие брюки и туфли, которые он был обязан носить по контракту, тоже были белыми.

Отец повернулся на коленях, дернулся всем телом, слез с матраса, положил руку на копчик и выпрямился, не спуская глаз с матраса.

– Проклятущая гребучая кровать начала скрипеть, вот свербело твоей матери притащить ее с нами сюда из, так сказать, сентиментальной ценности, – произнес отец. Когда он сказал «твоей матери», я понял, что он обращался ко мне. Он поднял руку в ожидании стакана с томатным соком, не глядя на меня. Хмуро уставился на кровать. – Она нас с ума на хрен сводит.

Мать аккуратно положила сигарету на край неглубокой пепельницы, оставила пепельницу на подоконнике, наклонилась над изножьем кровати и надавила на точку, которую обнаружил отец, снова раздался скрип.

– А по ночам вот это место, которое мы обнаружили и определили, как будто раскидывает щупальца и метастазы, пока сраные скрипы не забивают всю кровать, – он отпил немного томатного сока. – Места, где пищит и скрипит, – произнес отец, – пока уже не кажется, что нас крысы заживо жрут. – Он пощупал подбородок. – Кишащие орды пищащих и скрипящих хищных бешеных крыс, – произнес он, едва не дрожа от возмущения.

Я посмотрел на матрас, на руки матери, которые шелушились в сухом климате. Она всегда носила с собой увлажняющий крем.

Отец произнес:

– И лично с меня довольно, – он промокнул лоб белым рукавом.

Отец ранее упоминал, что потребуется моя помощь, о чем я ему сейчас напомнил. В том возрасте я уже был выше обоих родителей. Мать была выше отца, даже когда он стоял в обуви, но в основном из-за длинных ног. Тело отца было плотнее и солиднее.

Мать перешла на отцовскую сторону кровати и собрала белье с пола. Она стала очень точно складывать простыни обеими руками, помогая себе подбородком. Сложенное белье аккуратно положила на комод, который, как мне помнится, был покрыт белым лаком.

Отец посмотрел на меня.

– Вот что надо сделать, Джим: снять пружинный и обычный матрасы с рамы, – произнес отец, – и обнажить раму. – Какое-то время он объяснял, что нижний матрас сам был с жесткой рамой и повсеместно известен под названием «пружинный матрас». Я глядел на свои кроссовки и то сдвигал пятки и раздвигал носки, то наоборот, на синем ковре спальни. Отец отпил немного томатного сока, посмотрел на край металлической рамы кровати и пощупал подбородок, где над высоким воротником белого коммерческого пиджака резко обрывался грим из рекламной студии.

– Рама у кровати старая, – поведал он мне. – Постарше тебя будет, наверно. Теперь мне кажется, у нее болты расшатались, вот откуда писк и скрип по ночам. – он допил томатный сок и протянул мне бокал, чтобы куда-нибудь убрать. – Значит, нам надо снять эту фиговину сверху, совершенно, – он взмахнул рукой, – совершенно убрать с дороги, вынести из комнаты, и обнажить раму, и посмотреть, может, надо подкрутить пару болтов.

Я не знал, куда поставить пустой стакан отца, в котором на стенках остались разводы сока и кусочки перца. Я пару раз пнул матрас и пружинный матрас.

– Ты уверен, что дело не в самом матрасе? – спросил я. Болты в раме кровати показались мне на редкость экзотичным объяснением скрипа первого порядка.

Отец широко развел руками.

– Меня окружает синхронность. Гармония, – произнес он. – Потому что точно так же считает твоя мать. – Мать обеими руками снимала голубые наволочки со всех пяти подушек, снова пользуясь подбородком в качестве прищепки. Подушки были с пухлым полиэстеровым наполнителем, из-за аллергии отца.

– Гении мыслят одинаково, – молвил отец.

Никто из моих родителей не интересовался точными науками – впрочем, двоюродный дедушка случайно подвергся автоэлектрокутированию во время работы с генератором с последовательным возбуждением, который хотел запатентовать.

Мать сложила подушки сверху на аккуратную стопку белья на своем комоде. Чтобы водрузить наволочки сверху, ей пришлось встать на цыпочки. Я было двинулся на помощь, но так и не смог решить, где оставить пустой стакан из-под томатного сока.

– Но остается только надеяться, что это не матрас, – произнес отец. – Или пружины.

Мать села на изножье кровати, достала еще одну длинную сигарету и закурила. Она носила с собой кожаный футляр с сигаретами и зажигалкой.

– Потому что новая рама, – произнес отец, – если мы вдруг не разберемся с болтами на этой, то мне придется покупать новую. Раму новую. И это, понимаешь ли, еще не страшно. Даже лучшие кроватные рамы не такие дорогие. Но новые матрасы – дорогие безумно, – он посмотрел на мать. – И я хочу сказать – охренеть как безумно. – Он смотрел на затылок матери. – А мы покупали новый пружинный матрас для этого жалкого подобия кровати не больше пяти лет назад, – он смотрел на затылок матери так, словно хотел убедиться, что она слушает. Мать скрестила ноги и глядела с некоторой сосредоточенностью то ли на окно спальни, то ли в него. Весь наш микрорайон располагался на косогоре, а потому вид из спальни родителей на первом этаже состоял только из неба, солнца и склона лужайки в перспективном сокращении. Лужайка спускалась в среднем под углом 55° градусов и стричь ее приходилось горизонтально. Ни в одном дворе еще не было деревьев.

– Естественно, то было в период, который мы редко вспоминаем, – когда бремя ответственности за домашние расходы несла твоя мать, – произнес отец. Теперь пот катился с него градом, но он по-прежнему не снял белый профессиональный парик и по-прежнему не спускал глаз с матери.

Во время нашего проживания в Калифорнии отец выступал одновременно символом и лицом отдела отдельных упаковок для сэндвичей «МПП „Радость"». Он был первым из двух актеров, изображавших «Человека из „Радости"». Несколько раз в месяц его помещали в модель салона автомобиля, где неподвижной камерой через лобовое стекло снимали, как он получает по радио срочные вызовы в домохозяйства, у которых возникала проблема с хранением еды в дороге. Затем его помещали напротив актрисы в декорациях стереотипной кухни, где он объяснял, какие виды Упаковки для сэндвичей от «Радости» были ровно тем, что доктор прописал, для конкретной поставленной проблемы с хранением еды. Медицинская с виду форма белого цвета словно наделяла его аурой авторитетности и великого эффективного убеждения, и он зарабатывал, как я всегда считал, впечатляющие деньги, по тем временам, а также начал получать, впервые в своей карьере, письма от фанатов, содержание многих из которых было довольно пугающим и которые он иногда любил зачитывать вслух по вечерам в гостиной, громко и с выражением, засиживаясь в ночном колпаке и с почтой фанатов еще долго после того, как мы с матерью уходили спать.

Я попросил разрешения ненадолго отойти, чтобы поставить пустой стакан отца из-под томатного сока в кухонную раковину. Я беспокоился, что остатки на внутренних стенках бокала затвердеют до такой степени, что их будет трудно отмыть.

– Твою мать, Джим, да поставь ты его, – произнес отец.

Я опустил бокал на ковер спальни рядом с основанием комода матери, чуть надавив, чтобы создать в ковре округлую нишу для донышка. Мать поднялась и вернулась с пепельницей к окну спальни. Мы поняли, что она уступает нам место.

Отец похрустел костяшками и изучил путь между кроватью и дверью спальни.

Я сказал, что уяснил: моя роль – помочь отцу снять матрасы с подозрительной рамы кровати и унести подальше. Отец похрустел костяшками и отвечал, что его пугает, как быстро я схватываю на лету и с полуслова. Он обошел изножье кровати и мать у окна. Произнес:

– Я хочу, давай просто выставим это все в коридор, хочу убрать это все на хрен, чтобы было пространство для маневра.

– Ладно, – сказал я.

Теперь мы с отцом стояли на противоположных сторонах кровати родителей. Он потер ладони, согнулся, просунул руки между матрасом и пружинным матрасом и начал поднимать. Когда матрас на его стороне достиг высоты его плеч, он как-то сменил хватку и начал скорее толкать, чем поднимать. Верхушка парика скрылась за матрасом, и его бок описал дугу, почти коснувшуюся белого потолка, преодолел 90°, опрокинулся и стал падать на меня. Движение матраса, помню я, напоминало гребень прибойной волны. Я расставил руки и принял удар грудью и лицом, поддерживая наклоненный матрас грудью, расставленными руками и лицом. Перед глазами у меня был только узор лесных цветов на наматраснике сверхкрупным планом.

Матрас, «Симмонс Бьюти Рест», на ярлыке которого было написано, что его запрещено удалять, теперь образовал гипотенузу правильного двугранного треугольника, катетами которого были я и пружинный матрас на кровати. Помню, как представлял и изучал этот треугольник. Мои ноги дрожали под весом упавшего груза. Отец подбадривал меня стоять и поддерживать матрас. Я довольно отчетливо чувствовал соответственно резкий пластиковый и мясисто-человеческий запахи, поскольку уткнулся в матрас и наматрасник носом.

Отец обошел кровать и вместе мы подтолкнули матрас снова до угла в 90°. Аккуратно разошлись по сторонам, каждый взял свой конец вертикального матраса, и мы потащили его с кровати в дверь, в непокрытый ковром коридор.