Бесконечная шутка

– Заверить?

Лучшая беспомощная улыбка Эрдеди и извиняющееся пожатие плечами под гортексовым анораком.

– Боюсь, я просто не очень люблю обниматься. Это не мое. И никогда моим не было. Среди моей семьи даже бытовала шут…

Теперь – зловещие тычки пальцем в уличном выражении агрессии: товарищ Рой ткнул сперва в грудь Эрдеди, потом в свою:

– Эт че, чувак, типа, это, знач, мое? Типа я, знач, обжиматься обожаю?

Теперь поднимаются обе руки Эрдеди, в простодушном жесте отмахиваясь от любых возможных недопониманий:

– Нет, но, понимаете ли, суть-то как раз в том, что я бы не назвал вас ни любителем объятий, ни их ненавистником, – ведь я же вас не знаю. Я только хотел сказать, что тут нет ничего личного, по отношению к вам как к личности, и я более чем рад пожать руку, даже, если пожелаете, в каком-либо запутанном сложносочиненном этническом рукопожатии, если стерпите мою неопытность в этой области, но при самой мысли об объятиях мне как-то даже некомфортно.

К моменту, когда Джонетт Фольц смогла вырваться из толпы и броситься к ним, товарищ уже крепко взялся за утепленные лацканы анорака Эрдеди, держал его над столиком с литературой так, что водонепроницаемые башмаки Эрдеди оторвались от пола, и навис над ним с лицом, выражавшим открытую враждебность:

– Сышь, ты че, блин, думаешь, я, штоль, тащусь от обжиманок? Че, борзянки обожрался? Дуаешь, тут кому-то эта херня вперлась? Мы, блядь, делаем, что нам говорят. Нам говорят – «Обнимись, а не затянись». Мы тут препоручили наши воли, сука, – сказал Рой. – Педрила мелкий, – присовокупил Рой. Он впихнул свою руку между ними, чтобы показать на себя, то есть Эрдеди над полом он держал всего одной рукой, и этот факт не прошел незамеченным мимо нервной системы Эрдеди. – Я в свой первый вечер обнялся четыре раза, а потом погнал в хренов толкан и блеванул на хер. Блеванул, – сказал Рой Тони. – Некомфортно? Ты, блядь, кто ваще? И не надо мне тут в глаза, сука, пиздеть, что мне комфортно обнимать твою жопу в «Джеймс Риверс Трэйдерс» с чмошным афтершейвом от Келвина-сука-Кляйна.

Эрдеди обратил внимание, что одна из зевак-афроамериканок захлопала и крикнула: «Так ему!»

– А терь ты мне дисреспекты кидаешь перед всей чистой и трезвой братвой, пока я рискую разделить с тобой сраные уязвимость и дискомфорт?

Джонетт Фольц как бы скреблась в спину армейской куртки Роя Тони, мысленно содрогаясь, представляя, как будет выглядеть в Журнале сотрудников отчет о нападении на жильца Эннет-Хауса на собрании АН, куда привела его она лично.

– А терь, – сказал Рой, высвободив пустую руку и с силой ткнув в пол ризницы, – а терь, – сказал он, – или ты рискнешь уязвимостью и дискомфортом и обнимешь мою жопу, или мне те ебаную башку оторвать и в дыру насрать?

Джонетт Фольц теперь взялась за куртку товарища Роя обеими руками, пытаясь оттащить его и скребыхая кедами по гладкому паркету, повторяя: «Йо, Рой Ти, чувак, полегче, мужик, кореш, эссе, бро, друган, кентяра, чел, земель, котан, братух, он же просто новенький, ты че»; но к этому моменту Эрдеди уже повис на шее товарища с таким жаром, как Кейт Гомперт позже пересказывала Джоэль ван Дайн, будто пытался на него вскарабкаться.

– Мы уже потеряли парочку, – признался Стипли. – Во время испытаний. Не добровольцев. Какой-то идиот-интерн из Аналитики поддался искушению, решил глянуть, из-за чего такая шумиха, раздобыл лабораторный пропуск Флатто, пошел и посмотрел.

– На одну среди многих копий «Только для чтения» вашего ассортимента Развлечения.

– Невелика потеря, – так, какой-то идиот-интерн. C'est la guerre. А потеря случилась, когда за ним пошел его руководитель, чтобы спасти. Самолично глава нашей Аналитики.

– Хойн, Анри, но говорится «Генри», инициал посередине – Ф., с женой и диабетом, который он контролирует.

– Контролировал. Двадцать лет отслужил, Хэнк. Отличный мужик. Настоящий друг. А теперь в мумификаторе. Кормят через трубочку. Ни желаний, ни примитивной воли самосохранения ни к чему, кроме просмотра.

– Этого.

– Я пытался навестить.

– В безрукавной юбке и с разными грудями.

– Я даже в одной палате с ним находиться не мог, видеть его таким. Он только и выпрашивал хоть пару секунд – хотя бы трейлер, отрывок саундтрека, что угодно. Глаза бегали, как у новорожденного наркомана. Сердце на хрен разбивается. В соседней койке, в ремнях, идиотинтерн: типичный недисциплинированный избалованный ребенок, о которых ты любишь распространяться, Реми. Но Хэнк Хойн не был ребенком. Я видел, как он, впервые услышав диагноз, взял и бросил сахар и сладости. Просто взял и бросил. Ни слезинки, ни прощального взгляда.

– Сталь воли.

– Взрослый американец с образцовыми самоконтролем и благоразумием.

– Следует, samizdat не является игрушкой. Мы тоже теряли человеков. Это серьезно.

Горизонт земли ампутировал ноги созвездия Персей. Персей, он носил шляпу жонглера или Панталоне. Голова Геркулеса, его голова была квадратна. До рассвета оставалось близко также потому, что на 32-й параллели стали видимы Поллукс и Кастор. Они были по левое плечо Марата, словно великаны, которые взирали через его плечо, одна из ног Кастора была женственно изогнута.

– Но сам-то ты не думал? – закурил Стипли очередную сигарету.

– Фантазировал, хочешь говорить ты.

– Если это так поглощает. Если это каким-то образом вызывает настолько абсолютное желание, – сказал Стипли. – Даже не уверен, что могу представить настолько абсолютные и сильные желания, – наверх и вниз на носках. Обернулся только над талией, чтобы глядеть на Марата. – Никогда не думал, каково это, не строил версий?

– Мы, нам важно, каким целям служит Развлечение. Нас искусывает эффективность. У нас и вас разный искус, – Марат больше не мог определить иные созвездия Юго-Запада США, кроме Большого ковша, который на этой высоте был словно будто слит с Большой Медведицей, образовывая то ли «Большое ведро», то ли «Великую колыбель». Когда Марат подвигал вес на кресле, оно издавало негромкие скрипы.

Стипли сказал:

– Ну, тоже не могу сказать, чтобы испытывал искушение в самом строгом смысле слова.

– Возможно так, что мы желаем иметь этим в виду разные вещи.

– Если честно, когда я об этом думаю, мне и интересно, и страшно. Хэнк Хойн – былая тень человека. Стальная воля, аналитическая смекалка. Любовь к хорошей сигаре. Все, ноль. Весь его мир будто сжался в одну сияющую точку. Внутренний мир. Потерян для нас. Смотришь ему в глаза – и ничего узнать не можешь. Бедняжка Мириам, – Стипли растер нагое плечо. – Уиллис, с ночного дежурства в отделе Ввода-вывода, придумал описание для их взгляда. «Отсутствующий». Так в объяснительной и записали.

Марат притворился, что шмыгнул.

– Искус пассивного вознаграждения центра-У, все это мне кажется чересчур сложным. Кажется, ужас для тебя часть искуса. Мы из дела Квебека, нас никогда не искусывало Развлечение, или знание его содержимого. Но мы уважаем его мочь. Так, мы не шалим с ним как с игрушкой.

Не столько посветлело небо, сколько побледнел свет звезд. В их свете появилась угрюмость. Теперь, также, мимо время от времени активно жужжали странные американовые насекомые, рваным путем меняя дислокации и напоминая Марату много сдутых костровых искр.




10 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Синими в помещении были следующие предметы. Синие клетки на паласе в черно-синюю клетку. Два из шести мягких кресел с ножками – стальными трубками, выгнутыми в большие эллипсы, которые шатались, и хотя на креслах нельзя было по-настоящему качаться, в них можно было как бы дрыгаться, чем Майкл Пемулис отрешенно и занимался, пока ждал и просматривал распечатку чрезвычайно технической корневой директории ESCHAX Эсхатона, т. е. дрыгался в кресле, что сопровождалось бешеным мышиным писком, от которого у Хэла, тоже сидевшего в ожидании наискосок от Пемулиса, по коже бегал нервный озноб. Распечатка в руках Пемулиса непрестанно вращалась. К спинке каждого кресла крепилась 105-ваттная лампа для чтения на гибкой металлической стойке, изгибавшаяся над головой и светившая прямо на журнал, который читал человек, но так как изогнутые лампы вызывали невыносимое ощущение, будто кто-то стоит над душой и заглядывает тебе через плечо, журналы (в обложках некоторых использовался синий цвет) оставались нетронутыми, лежали аккуратным веером на низком керамическом кофейном столике. Палас был производства какой-то компании под названием «Антрон». Хэл видел яркие полосы там, где кто-то пропылесосил против ворса.

Хотя кофейный столик с журналами был несиним – ярко-красного цвета свежего лака для ногтей с «ЭТА» на этаком сером гербе, – зато синими были две нервирующие лампы, из-за которых журналы оставались нечитаными и разложенными аккуратным веером, – впрочем, эти две синие лампы висели не над двумя синими креслами. Доктор Чарльз Тэвис говаривал, что покажи ему декор приемной администратора, и он скажет, каков этот администратор. Приемная ректора была частью коридорчика в юго-западном углу вестибюля Админки. Ранние фиалки на асимметричной веточке в вазе в форме теннисного мяча на кофейном столике с некоторыми натяжками также можно отнести к семейству синего цвета. А также перенасыщенная лазурь неба на обоях, узор на которых представлял собой беспорядочно разбросанные по перенасыщенному лазурно-синему небу пушистые кучевые облака – невероятно дезориентирующие обои, также висевшие, по неприятному совпадению, в энфилдской практике доктора стоматологии Зегарелли, откуда Хэл только что вернулся после удаления: левая половина лица до сих пор кажется распухшей и омертвелой, и вдобавок не утихает ощущение, что у него текут слюни, но он их не чувствует и не может остановить. Никто не знает, о чем должен говорить выбор обоев Ч. Т., особенно родителям, которые приходят с перспективными детьми под ручку на день открытых дверей в ЭТА, но Хэл ненавидит небесно-облачный узор, потому что чувствует себя на большой высоте, дезориентированным и – иногда – летящим вниз.

Подоконники и перемычки двух окон приемной всегда были темносинего цвета. Вдоль козырька лихой фуражки Майкла Пемулиса бежит рант цвета морской волны. Хэл не сомневался, что Пемулис снимет легкомысленный головной убор, как только их вызовут, предположительно, на ковер.

Еще синие: лоскутки неба на верхних частях неформальных фотографий студентов ЭТА, висящих на стене 209; корпус текстового процессора

Intel 972 Алисы Мур с модемом, но без совместимости с картриджами; а также ногти и губы мисс Мур. Секретаря и референта ректора ЭТА игроки зовут Латеральной Алисой Мур. В молодости Латеральная Алиса Мур была пилотом вертолета и воздушным дорожным репортером на большой бостонской радиостанции, пока трагическое столкновение с репортерским вертолетом другой станции – плюс катастрофическое падение на шестиполоску Джамайки-вей в час пик – не оставило ее с кислородной задолженностью и неврологическим заболеванием, из-за которого она могла двигаться только вбок. Отсюда и прозвище Латеральная Алиса Мур. Пока сидишь и ждешь того, ради чего тебя вызвал администратор, нет лучше способа убить время, чем попросить Латеральную Алису Мур побарабанить по груди и изобразить былые бостонские репортажи о трафике в час пик заикающимся вертолетным репортерским голосом. Ни Хэл, без конца ощупывающий подбородок на предмет слюны, ни Энн Киттенплан, ни Тревор Аксфорд – в которых сегодня нет ни намека на синий – для этого сейчас не в настроении из-за приближения, по их предположениям, административных последствий ужасающего фиаско на воскресном Эсхатоне. Предположение основано на выборке вызванных студентов, которые теперь ждут неизведанного.

Два разноразмерных кабинета, что выходят в приемную (через ее открытую и последнюю дверь виден иссиза-голубой палас «Мэннингтон» в вестибюле Админки), принадлежат доктору Чарльзу Тэвису и миссис Аврил Инканденца. Внешняя дверь в кабинет Тэвиса – из настоящего дуба, и на ней написаны его имя, степень и регалии такими большими (несиними) буквами, что у края они теснятся. Есть у него и внутренняя дверь.

У Аврил, чье отношение к замкнутым пространствам хорошо известно, дверей нет. Зато ее кабинет больше тэвисовского, и в нем стоит стол для семинаров, которому он, как всегда было очевидно, завидует. Черносиний клетчатый палас в кабинете Аврил мягче, чем палас в приемной, так что граница между ними – как граница между постриженным и непостриженным газоном. Аврил занимает должности (на общественных началах) заведующей учебной частью и заведующей женской части ЭТА. Сейчас она как раз там, в разомкнутом пространстве, практически со всеми девушками ЭТА младше тринадцати, кроме Энн Киттенплан, с татуированными костяшками, покрытыми синяками, в платье и с (несиней) заколкой, та похожа на кроссдрессера. У Аврил ярко-белые волосы – со времен последних нескольких месяцев до сведения счетов с жизнью Самого, – которые как будто никогда не седели, а переменились вмиг (в основном так и было), и ноги, их линии, пока она шагает перед занятым столом для семинаров на полном виду, хотя и ограниченном косяками двери, из приемной, Т. Аксфорд оценивает с откровенностью подростка 210. Хотя технически и не в приемной с Хэлом, но все же: тонкий пластмассовый кончик фломастера, которым Аврил на профессиональный манер постукивает по зубам, прохаживаясь вдоль стола в раздумьях, – синий.

Административные проверки на растление обязательны для всех североамериканских теннисных академий со времен достопамятного дела тренера Р. Билла («Недотроги») Фили из калифорнийской академии Роллинг Хиллс, задевающий за живое дневник, коллекция телефотографий и трусиков которого, обнаруженные только после его исчезновения в холмистом крае округа Гумбольдт с тринадцатилетней компаньонкой, создали, консервативно выражаясь, тревожный климат среди родителей теннисистов на континенте. В Энфилдской теннисной академии последние четыре года встречи со всеми девочками-игроками, которых можно счесть достаточно наивными и слабовольными, чтобы поддаться потенциальному растлению, – где самая юная – Тина Эхт из Род-Айленда, всего семи лет от роду и от горшка два вершка, но уже настоящий каннибал от бэкхенда, – обязана проводить в закрытой, но укрепляющей групповой обстановке и т. д. доктор Долорес Раск, чтобы подрезать всевозможные филиизмы на корню. Ежемесячные проверки на растление вписаны в контракт Раск потому, что они указаны в требованиях на аккредитацию ЭТА от ОНАНТА.

Когда доктор Раск занята, проверками на растление руководит заведующая женской частью Аврил М. Инканденца, а Раск так редко понастоящему занята, что при виде Маман, принявшей на себя сегодняшнюю профилактику растлений, Хэл начинает опасаться, что, может, Раск уже там, в кабинете ректора, готовится участвовать в грядущей дисциплинарной беседе: а раз Ч. Т. позвал Раск, он не на шутку расстроен; уж наверное Раск там не ради психики студентов, а ради самого Ч. Т.

Аксанутый сидит с закрытыми глазами и повторяет мнемонический лимерик для угла Брюстера с квадривиумного коллоквиума «Размышления о преломлении» Лита. Майкл Пемулис все еще просматривает рваный свиток с аксиомами EndStat на Pink2 – сплошь математика да острые скобки, – и дрыгается в синем кресле, не обращая внимания на молнии из глаз и туберкулезные прочистки горла Энн Киттенплан при каждом писке. Когда Пемулис по-настоящему увлечен, он переворачивает листок сначала вверх ногами, потом вверх головой. Хэл решает держать при себе свои тревоги по поводу Раск-в-кабинете-Тэвиса не только потому, что Хэл избегает говорить имя Раск всуе, но и потому, что Пемулис ненавидит Раск лютой и пылающей ненавистью, к тому же, хотя сам Хэл никогда не признается, его без того уже заметно мутит от тревоги, что на него свалят львиную долю ответственности за травмы Господа и Потлергетса и что его ждет не только исправительная зарядка на корте, но и, может быть, отказ в поездке на тусонский «Вотабургер», или еще что похуже 211.

Аврил с парой десятков девочек уклончива, зато синтаксически – ясна кристально. В одеждах девочек синий представлен во множестве степеней насыщенности и оттенков в различных комбинациях. Голос Аврил Инканденцы выше в регистре, чем можно ожидать от такой внушительной по росту женщины. Он высокий и какой-то воздушный. На удивление нетвердый, таков консенсус в ЭТА. Орин говорит, Аврил не любит музыку среди прочего за то, что, когда мычит ей в тон, похожа на сумасшедшую.

Из-за отсутствия двери в кабинет Маман получается, что в плане слышимости неважно, внутри сидишь или снаружи. Она плохо представляет себе концепт личного пространства или границ – в детстве слишком часто проводила время одна. Латеральная Алиса Мур сегодня в сюрреалистической комбинации из черной лайкры и прозрачного зеленого тюля. Стереонаушники на ней – пока она вбивает, кажется, макрос для ответов на 80+ полученных приглашений на Пригласительные игры «Вотабургер» на следующей неделе – светло-голубые. Печатает она, очевидно, под ритм того, что слушает. Ее губы и середина щек – слабого синюшного цвета яиц малиновки.

Ненависть Майкла Пемулиса к доктору Раск непонятна и как будто беспричинна; каждый раз Хэл слышит от него новую версию. Самому Хэлу с Долорес Раск некомфортно, и он ее избегает, хотя и не может точно объяснить, почему ему с ней некомфортно. Но Пемулис Раск попросту не переносит. Именно он вскрыл ночью дверь в ее кабинет и подключил к внутренней латунной ручке батарейку «Делко», – в пятнадцать лет, – к двери в кабинет Раск, первой в противоположном коридорчике в северо-восточном углу фойе, рядом с кабинетом медсестры и лазаретом, – а затем покинул кабинет Раск через окно и колючую живую изгородь, и ему чрезвычайно повезло, что никто, кроме Хэла, Шахта и Марио, не знал, кто заминировал ручку, так как ловушка быстро обернулась катастрофическими последствиями, ведь первой до нее добралась престарелая брайтоно-ирландская уборщица, где-то в 05:00, и оказалось, что Пемулис серьезно просчитался с напряжением «Делко» в латунном проводнике, и если бы уборщица не носила желтые резиновые перчатки, то не отделалась бы перманентным перманентом и неизлечимым косоглазием, с которыми пришла в сознание, а партийным вождем уборщицы оказался пресловутый Ф. К. («Следуй за этой скорой») Бирн из Брайтона, хищный юрист со степенью, специализирующийся на травмах, и надбавки по страховке работников академии взлетели до небес, и дело до сих пор варится в судах.

Аврил избавилась от двери в кабинет еще до облома с уборщицей, просто из-за боязни замкнутых пространств.

После перескрещивания ног и ближайшего рассмотрения выяснилось, что левый носок Тревора Аксфорда также синего цвета, – но не правый.

Леворукий, без нескольких пальцев на правой руке после несчастного случая с фейерверками три Дня Взаимозависимости назад, Аксанутый на несколько сантиметров ниже Хэла Инканденцы и по-настоящему рыжий, с медноволосой копной и влажной, белой, веснушчатой кожей, которая даже под двумя слоями летней полироли только краснеет и шелушится, плюс вечная проблема пухлых и растрескавшихся губ; а как теннисист он что-то вроде менее эффективной версии Джона Уэйна: только и делает, что фигачит с задней линии, без какой-либо заметной подкрутки. Он юниор из Шорт-Бич, штат Коннектикут, и живет под огромным давлением семьи, ожидающей, что он продолжит традицию мужчин-Аксфордов обучаться в Йеле, но академически отстает так, что понимает: его единственный шанс попасть в Йель – играть за Йель, отчего вылетают в трубу все шансы на будущее в Шоу, и потому, хотя он и с высоким рейтингом, спортивные цели установил не выше фулл-райда в Йеле. Хотя неформально Ингерсолл в контингенте Младших товарищей Хэла, технически он аксанутовский, и они оба об этом помнят; и Хэлу немного неудобно из-за того, какое облегчение он испытывает при мысли, что никто из пострадавших на Эсхатоне технически не находился под его ответственностью 212. Единственное, что действительно есть общего у Аксфорда и Хэла на корте, – любопытная привычка не просить помощи с других кортов, когда мячи вылетают за линию 213.

Пемулис наконец прекратил дрыгаться, сложил распечатанный свиток с Pink2 в большой драный квадрат, бочком подкрался к столу Латеральной Алисы Мур в форме подковы и непринужденно с ней треплется, воровато оглядываясь, стараясь незаметно прощупать, не попадалось ли ей в перекрестной стопке – женщины поперек мужчин – с приглашениями на юниорские Пригласительные игры «Вотабургер» в коробке «Входящих» Латеральной Алисы какое-нибудь с инициалами М. М. П., случаем. Мур вряд ли бы так хорошо относилась к Пемулису, если бы знала, кто вскрывает ночью ее кабинет и пользуется телефонной линией и модемом, хотя она и очень отходчивая, простая и вовсе не такая, как сказано на картинке рядом с табличкой с ее именем, где нарисована оскалившаяся женщина с подписью «У меня остался только один нерв и ты на него действуешь». Рисунок – просто такой стандартный офисный прикольчик. Мур вызвала их с шестого урока по той же допотопной системе интеркомов и микрофона, которую захватывают для субботней РЭТА Трельч со товарищи (хотя ей пришлось запретить Трельчу играть с креслом), и ее радиоголос не был недобрым. Левая сторона лица Хэла словно бы надута, но когда он проводит по ней правой рукой, все по ГОСТу. Секретари-референты, достойные своих соцпакетов, синаптически эволюционируют до состояния, когда могут трепаться, принимать комплименты по поводу своего ансамбля спандекса и тюля, без труда отражать неавторизованные инфопрощупывания, слушать басы в стереонаушниках и без труда печатать на текстовом процессоре под музыкальный ритм, и все это одновременно. Из-за синеватых ногтей ее пальцы похожи на десять маленьких закатов. Колеса кресла Латеральной Алисы Мур стоят на рельсах с электрифицированным третьим рельсом, так что она может переезжать с одной стороны стола-подковы на другую – более-менее латерально – по одному нажатию на светло-вишневую кнопку на столе. По причинам, связанным с правовыми последствиями инцидента с «Делко», вместо имени Латеральной Алисы Мур на табличке, стоящей на секретарском столе, сказано: «ОПАСНО: ТРЕТИЙ РЕЛЬС».

Хэлу слышно, как Аврил говорит: «Итак. Если я очень деликатно задам вам вопрос, не трогал ли вас когда-либо высокий человек так, что вам было некомфортно, поймете ли вы, что я подразумеваю? Кого-нибудь из вас целовал, обнимал, жулькал, щипал или как-либо трогал высокий человек, доставляя вам дискомфорт своими прикосновениями?» Хэлу видна одна нога Маман в чулке, которая выдается справа в поле обзора пустого дверного проема и оканчивается красивой лодыжкой и очень белым «Рибоком», терпеливо притоптывающим, а также одна рука на груди Аврил и локоть второй руки, лежащий на первой руке и периодически исчезающий из виду, т. к. Аврил постукивает по зубам синим фломастером.

«Бабушка щиплет меня за щеку», – подает голос одна девочка. Она даже подняла руку, чтобы ей разрешили ответить, – на ее запястье трогательный маленький (синий) махровый напульсник. Хэл уже бог знает как давно не видел в одном помещении такое количество косичек, носовпуговок и поджатых губок. Очень немногие кроссовки достают до толстого паласа. Вовсю болтались ноги и нервно, рассеянно покачивались на носках полуснятые кроссовки. Пара пальцев в ноздрях от рассеянных раздумий. Энн Киттенплан в синем кресле мерила взглядом смываемые татуировочки, которые ежедневно наносила на костяшки.

«Сейчас мы ведем речь не об этом, Эрика», – доносится откуда-то над постукивающей ногой и мелькающей рукой. Хэл так хорошо знает регистр и интонации голоса матери, что ему почти неудобно. Если напрячь левую лодыжку, она стремно скрипит. Когда он сжимает теннисный мяч, на левом предплечье выдаются и опускаются связки. С левой стороны лица такое ощущение, будто издалека постепенно приближается кто-то, кто желает ему зла. Из-за двойных дверей кабинета он может различить только свистящие фрикативы отдаленного голоса Чарльза Тэвиса; такое ощущение, что он разговаривает не с одним человеком. На внутренней двери в кабинет Чарльза Тэвиса тоже написано «Д-р Чарльз Тэвис», а под этим – девиз ЭТА про то, что если знаешь свои пределы, то их нет.

– Но она очень сильно щиплет, – возражает, должно быть, Эрика Сиресс.

– Я сама видела, – подтверждает, судя по всему, Джолин Крисс.

И еще:

– Ненавижу.

– Ненавижу, когда взрослые гладят меня по головке, будто я им шнауцер какой.

– Следующего взрослого, который назовет меня «милашкой», ждет очень неприятный сюрприз, отвечаю.

– Ненавижу, когда мне треплют или разглаживают волосы.

– Киттенплан высокая! Киттенплан после отбоя делает крапивку.

Аврил всем дает вербальное пространство, стараясь мягко подвести

разговор к настоящим филиизмам; она умеет общаться с маленькими детьми.

– …как когда папа подталкивает меня в копчик, чтобы я вошла в комнату. Как будто он принуждает меня в комнаты. Так раздражают эти толчки, так и хочется ему засветить по лодыжке.

– М-м-м-хм-м, – мурлычет Аврил.

Не подслушивать невозможно, потому что в приемной сравнительно тихо, не считая жестяного шипения из беспроводных наушников Латеральной Алисы Мур и заговорщицкого бормотания Майкла Пемулиса, который уговаривает ее постучать по груди и назвать съезд с Южной I-93 в Непонсет очень длинной узкой парковкой. Так тихо, потому что в приемной Тэвиса превышен уровень тревожности.

– Предвижу, что всем вам светит серьезная тошниловка, не меньше, – сказала Энн Киттенплан Пемулису, когда они только собрались на вызов по интеркому, примерно в то же время, когда Пемулис приступил к крысиному писку креслом, от которого у Киттенплан перекосило поллица.

Один из коварных и хитрых нюансов исправительной дисциплины в теннисной академии – наказания могут принимать вид самой обычной зарядки. Как сержант по строевой подготовке кричит новобранцу упасть-отжаться, и т. д. В общем, но именно поэтому Герхардта Штитта и его проректоров боятся больше, чем Огилви, Ричардсон-Леви-О'БирнЧаваф или прочих обычных преподавателей. И не потому, что Штитта опережает его репутация с телесными наказаниями. Просто именно Штитт и Делинт составляют распорядки утренних зарядок, дневных матчей, комплексов с сопротивлением и разминочных пробежек. Но особенно – утренних тренировок. Некоторые упражнения считаются не более чем эквивалентом ремня, созданными только для того, чтобы на несколько минут значительно ухудшить качество жизни наказуемого. Слишком жестокие, чтобы назначать с пользой для дела для настоящих аэробных тренировок ежедневно, – например, дисциплинарную версию «салочек» 214 все зовут просто тошниловкой. Тошниловки реально нужны только затем, чтобы тебя проняло, чтобы ты задумался хорошенько, прежде чем повторить то, за что ты их заслужил; но при этом, как ни прискорбно, права не покачаешь, не вспомнишь 7-ю Поправку и не похнычешь в трубку родителям или полиции 215, ведь по всем признакам упражнение назначают ради твоей же сердечно-сосудистой пользы – с двойным садистским дном.