Бесконечная шутка

– Брюси Грину нужны ключи, чтоб переставить твою тачку, брат, уже полночь.

– Мой черный жучок. Моя крошка. Тараканомобиль. Колеса Дунолятора. Его скорость. Его раскрытая крошка. Его кусочек американского пирога. Когда меня не станет, натри ее до блеска, Дон-дун.

– Ключи, Дуни.

– Бери их. И ее бери. Я так хочу. Мой единственный друг. Приносил мне крекеры «Ритц» и «Физз». Относись к ней как к тараканодаме. Блестящая, черная, жесткая, скоростная. Обязательно «Премиум» и полировка каждую неделю.

– Дун. Покажи, где ключи, брат.

– И кишки. Каждую неделю протирай ей кишки. Видны всем и каждому. Мягкой губочкой. Таракан на колесах. Кишкомобиль.

Жар от Глинна стягивает кожу.

– Дун, у тебя что, температура? – в какой-то момент некоторые сотрудники думали, что Глинн симулирует, лишь бы не искать работу после того, как его уволили с грязной поденщины в брайтонских «Заборах & ограждениях». Все, что Гейтли знает о дивертикулите, – что Пэт говорила, это что-то с желудком, и алкоголики страдают от него при реабилитации из-за примесей в паленых спиртных напитках, от которых пытается избавиться тело. Глинн жаловался на здоровье на протяжении всего своего пребывания, но ничего подобного еще не было. Лицо серое и восковое от боли, и на губах желтая корочка. У Глинна реально серьезный случай глазовращения: нижний косится на Гейтли с ужасным лихорадочным блеском, верхний крутится, как у коровы. Гейтли до сих пор не может себя заставить пощупать лоб другого мужчины. Он ограничивается легким тычком в плечо Глинну.

– Как думаешь, отвезти тебя в Святую Е., чтобы тебе желудок полечили, а, Дун, как думаешь?

– Больн, Дон.

– Как думаешь?..

Гейтли так переживал, что будет, если в его смену жилец впадет в кому или окочурится, а потом из-за стыда за такое беспокойство, что не сразу зафиксировал визг тормозов и голоса на повышенных тонах снаружи, но безошибочный крик Эстер Трейл в си-бемоли – да, т. е. зафиксировал, – а теперь и серьезный такой топот ног по лестнице:

Лицо Грина в дверях, на щеках красные круги:

– Выходи.

– Да что у вас за х…

Грин:

– Быстрей, Гейтли.

Глинн, сотто:

– Мама.

На лестнице Гейтли даже не успевает второй раз спросить у Грина, что там за херня, так быстро Грин вылетает в дверь; гребаная передняя дверь все это время была открыта. Акварель с ретриверообразной собакой перекашивается и падает от вибраций шагов Гейтли через две ступеньки. Он не тратит время, чтобы схватить куртку с дивана Пэт. На нем только оранжевая рубашка для боулинга с вышитым курсивом на груди именем «Лось» и надписью «Шуко-Мист» тошнотворно бирюзовыми печатными буквами на спине 253, и он чувствует, как каждая волосинка на теле снова встает дыбом, когда на переднем крыльце и пандусе для инвалидов его охватывает озноб. Ночь спокойная и холодная, прозрачная как стеклышко. С Содружки доносятся очень далекие автомобильные клаксоны и голоса на повышенных тонах. Грин бегом растворяется выше по улочке в огне фар дальнего света, которые преломляются в облачках дыхания Гейтли, так что даже когда Гейтли торопливо шагает 254 в пахнущем кожей кильватере Грина навстречу нарастающей ругани, высокоскоростному голосу Ленца, трескающим стаканы воплям Трейл, и крики Хендерсон и Уиллис, кого-то кроющих по матери под окрики Джоэль в. Д. в вуали, адресованные Гейтли, из окна второго этажа, которое не в ее пятиместной женской спальне, – даже когда он подходит, из тумана дыхания и скользящих в нем лучей цвета трудно вычленить, что происходит. Он минует выпотрошенный и незаконно припаркованный «Жук» Глинна. Брошенные под разными углами посреди разворота, на середине улицы фырчат вхолостую несколько автомобилей жильцов, а перед ними всеми – модифицированный темный «Монтего» с фарами дальнего света, большими задними колесами и плотоядным рыком турбача. Два бородача ростом почти с Гейтли в широких каких-то боулинговых рубашках то ли с цветами, то ли с солнышками и, похоже, огромных пидорских ожерельях из цветов там, где должны быть шеи, если бы у этих мужиков были шеи, гоняются за Рэнди Ленцем вокруг «Монтего». Еще один парень в ожерелье и клетчатой донегольской кепке приструнил остальных жильцов на лужайке № 4, взяв их под прицел довольно злой на вид Штуки 255 в экспертном хвате. Теперь все немного замедляется; при виде Штуки, наставленной на его жильцов, мозг Гейтли почти с механическим щелчком переключается на другую передачу. Он становится очень спокойным и вдумчивым, головная боль затихает, а дыхание выравнивается. Все не то чтобы замедляется, а скорее видится покадрово.

Шумиха подняла старушку-медсестру из № 4, которая Зовет На Помощь, и ее призрачная фигура распластана в ночнушке об окно на втором этаже № 4 и кричит «Пама-ги-и-ити!» Эстер Трейл закрыла глаза руками с розовым лаком на ногтях и орет дурным голосом, чтобы никто никого не трогал, а особенно ее. Штука, к которой прикованы все взгляды, – «Бульдог». Два мужика, что гоняют Ленца вокруг «Монтего», безоружны, но зато настроены холодно и решительно – Гейтли узнает этот настрой. На них тоже нет курток, но им будто и не холодно. Оценка происходящего – секундное дело; это обработка длится долго. У них какието неамериканские бороды и каждый ростом примерно с 4/5 Гейтли. Они по очереди пробегают через лучи фар, и Гейтли видит, что у обоих одинаковые жабьи губастые бледные иностранные лица. Ленц лопочет бугаям нон-стоп, в основном нецензурно. Все трое кружат и кружат вокруг машины, как в мультике. Все это Гейтли изучает на ходу. При оценке очевидно, что иностранные бугаи явно не блещут умом, так как гонятся за Ленцем в тандеме вместо того, чтобы бежать в разных направлениях и зажать его, типа, в тиски. Все трое то встают, то срываются, Ленц всегда на другой стороне тачки. Кто-то из приструненных жильцов кричит Ленцу. Как и большинство дилеров кокса, тот прыток, его пальто развевается и оседает всякий раз, как он замирает. Голос Ленца – нон-стоп: он попеременно предлагает бугаю поупражняться в невозможных половых актах и сыплет барочными аргументами по поводу того, что как же он мог сделать то, что он, как им кажется, сделал, да никак как не мог, его даже в том же почтовом индексе не было, когда случилось то, что, как им кажется, он сделал. Бугаи все ускоряются, словно хотят поймать Ленца только для того, чтобы заткнуть. Кен Эрдеди поднял руки, в его ладони – ключи; ноги он сдвинул так, будто сейчас описается. Кленетт и новенькая черная, явно ветераны в подприцельном этикете, ничком на лужайке, пальцы за затылками. Нелл Гюнтер встала в ленцевскую древнюю стойку боевого Аиста, скрючила руки в плоские клешни, сверлит взглядом 44-й мужика, который бесстрастно ходит между жильцами. Для этого мужика пониже у Гейтли самый медленный покадр. На нем клетчатая охотничья шапка, из-за которой Гейтли не видно, он тоже иностранец или нет. Но пушку он держит в классической стойке Вивера, как человек, который реально умеет стрелять: левая нога слегка впереди, слегка в приседе, двуручный хват, правый локоть торчит, так что Штука прямо перед лицом мужика, перед прищуренным глазом. Так стреляют полицейские и авторитеты из Норт-Энда. Гейтли до сих пор лучше разбирается в пушках, чем в трезвой жизни. А Штука – если мужик спустит крючок, жильцу на мушке гарантированный каюк, – Штука – какая-то кастомизированная версия американского «Бульдога Спешл» 44-го калибра, а может, канашкинский или бразильский клон, тупорылый, уродливый и с дулом как зев пещеры. Алкоголик и любитель стаута Тингли прижал ладони к щекам и приструнен на 100 %. Гейтли может оценить, что пушку модифицировали. Ствол у дульного среза просверлили, чтобы не было пресловутой отдачи «Бульдога», зуб курка сточен, а рукоятка, как любят бостонские Органы, то ли от «Маг На Порта», то ли от его клона. Это тебе не Штука любителя острых ощущений или грабителя алкомагов; эту сделали именно для того, чтобы отправлять пули в живых людей. Не полуавтомат, но заточен под сраный спидлоудер, который Гейтли не видит где-нибудь под просторной цветастой рубашкой, но вынужден исходить из того, что у мужика со спидлоудером практически бесконечный боезапас. Органы Северного побережья, с другой стороны, свои рукоятки заворачивают в такую цветную марлю, чтобы от пота не скользили. Гейтли пытается вспомнить невыносимые оружейные лекции бывшего напарника под кайфом: в «Бульдог» и его клоны влезает что угодно, от спортивной и матчевой мелочи до кольтовских дум-дум с мягким наконечником и чего похуже. Он практически уверен, что из этой хреновины его положат с одного выстрела; он не уверен до конца. В Гейтли никогда не стреляли, но он видел, как стреляли в других. То, что он чувствует, не похоже ни на страх, ни на возбуждение. Джоэль ван Д. что-то кричит, не разобрать, а приструненный Эрдеди под прицелом на лужайке кричит ей убраться вообще из всего происходящего. Гейтли все это краткое время шуровал вперед, и видя, и слыша свое дыхание, постукивая ладонями по груди, чтобы не потерять в них чувствительность. То, что он ощущает, можно почти назвать каким-то веселым спокойствием. Неамериканцы гонятся за Ленцем, потом замирают через машину, не спуская с него глаз, потом снова злятся и гонятся. Гейтли думает, что можно сказать спасибо третьему, который не подошел и просто не пристрелил Ленца. Тот, где бы ни остановился, опирается обеими руками на машину и трехэтажно поливает двух бугаев. Белый парик Ленца сполз и усов у него нет, это видно. Охраны ЭВМ, обычно такой педантичной со своими сраными эвакуаторами в 00:05, нигде не видно, в подтверждение очередного клише. Если бы вы спросили Гейтли, что он чувствовал в эту секунду, он бы понятия не имел, что ответить. Он прикрыл ладонью глаза и надвигается на «Монтего», пока события проясняются все четче. Один из бугаев, как теперь видно, сжимает в двух пальцах маскировочные усы Ленца, и все грозит ими Ленцу. Второй озвучивает неуклюжие, но цветастые угрозы с канадским акцентом, так что теперь Гейтли понимает, это канашки, – трио, которое Ленц умудрился чем-то выбесить, канашки. Гейтли подавляет черную волну «А-помнишь-когда», лепечущего мячеголового квебекца, которого он убил, заткнув рот простуженному человеку. Подобные мысли недопустимы. Разносящийся крик Джоэль о том, чтобы кто-нибудь, ради бога, позвонил уже Пэт, сливается с воплями Дамы в беде. Гейтли приходит на ум, что Дама в беде так много лет кричала «Волк», что реальные вопли о помощи теперь проигнорируют. Все жильцы смотрят на Гейтли, пока он пересекает улицу прямо в лучи света «Монтего». Эстер Трейл кричит: «Берегись, у него Штука». Канашка в клетчатой шапке резко прицеливается в Гейтли, его локоть у уха. Гейтли приходит на ум, что если вот так выстрелить из Штуки, разве не получишь полную рожу кордита? В хороводном процессе у дрожащей машины заминка, когда Ленц кричит «Дон» с таким же пылом, как зовет на помощь Дама в беде. Канашка со Штукой попятился на пару шагов, чтобы держать жильцов в периферийном зрении, взяв на мушку одного Гейтли, пока здоровый канашка с усами Ленца сообщает Гейтли, что он бы на его месте воротился туда, из какового места пришел, он, чтобы избежать беды. Гейтли кивает и улыбается. Канашки действительно произносят «the» как «зэ». Теперь между бугаями и Гейтли машина и Ленц, Ленц – спиной к Гейтли. Гейтли молча останавливается, жалея, что относится к потенциальным проблемам так, как относится, – почти с весельем. На закате карьеры Гейтли в Веществах и грабеже, когда у него была совсем низкая самооценка, в воображении Дона мелькали извращенные фантазии о том, как кого-нибудь спасти из беды, какихнибудь невинных посторонних, и погибнуть в процессе, чтобы его потом превозносили в некрологе на передовице «Глоуб». Теперь Ленц отрывается от капота и бросается в сторону Гейтли и за него, спрятаться, широко раскинув руки, чтобы схватиться за плечи Гейтли, пользуясь Доном как щитом. Стойка Гейтли излучает усталую решимость, типа «Только через мой труп». Все, о чем он тревожится, – запись в Журнале в том случае, если в его смену физически пострадают жильцы. На миг он почти чувствует запахи пенитенциарного учреждения, подмышек и помады для волос, тухлой еды и деревянного поля для криббиджа, шмали и грязной воды в ведре, густой вони мочи, как в львином вольере, запах решетки, которую хватаешь руками и стоишь, выглядываешь. Подобные мысли недопустимы. На нем нет ни гусиной кожи, ни пота. Его чувства не обострялись вот так уже с год. На жильцов под разными углами бросают свет звезды из небесного желе, грязные натриевые фонари и ослепительно белые рога фар. Забитое звездами небо, дыхание Гейтли, далекие гудки, низкая трель ATHSCME с севера. Разреженный холодный воздух в раздутых ноздрях. Неподвижные головы в окнах № 5.

Дуэт канашек с цветами, гнавшийся за Ленцем, обходит машину и тоже отрывается от нее в их направлении. Теперь справа от Гейтли в периферийном зрении от группы отрывается Эстер Трейл и сверкает пятками в ночь по лужайке и за № 4, размахивая руками и вопя, а из черного хода за изгородью Эннет-Хауса появляются Минти, Макдэйд, Парьяс-Карбо и Шарлотта Трит, суетятся среди швабр и старой мебели на задней веранде Эннета, смотрят, и на крыльце Сарая через улочку возникает пара кататоников помобильней, уставившись на очевозможность, и все это сбивает с толку мужичка, который так и бросает резко Штуку то туда, то сюда, стараясь потенциально приструнить как можно больше людей. Два иностранца, которым нужна карта Ленца, медленно надвигаются через свет фар «Монтего» туда, где Ленц прячется за щитом-Гейтли. Самый крупный, который такой крупный, что его луайская рубашка даже не застегивается до конца, с усами Ленца, говорит наигранно-рассудительным голосом, всегда предшествующим серьезным махачам. Он читает боулинговую рубашку Гейтли в свете фар и рассудительно говорит, что у Лося еще есть шанс уйти от того, что у них к нему нет претензий, у них. Ленца поносит потоком восклицаний и увещеваний в правое ухо Гейтли. Гейтли пожимает плечами, будто у него нет другого выхода, кроме как остаться. Грин просто смотрит. Гейтли приходит на ум, что по рекомендации «Белого флага» ему следует – и пофиг, как это будет выглядеть – упасть прямо здесь и сейчас на колени на залитый светом асфальт и просить совета Высшей силы. Но он по-прежнему стоит, с щебечущим Ленцем в своей тени. Под ногтями Ленца на плече Гейтли подковки высохшей крови, и от него исходит медноватый запах не одного только страха. Гейтли приходит на ум, что если бы он сразу же, как и хотел, взял мочу у Ленца, то всего этого абзаца не было бы. Один из канашек держит ленцевские маскировочные усы как нож. Ленц ни разу не спросил время, заметьте. Затем второй канашка опускает руку, и в этой руке со знакомым щелчком возникает блеск уже настоящего ножа. При этом звуке ситуация становится еще более автоматической, и Гейтли чувствует, как по телу разливается тепло адреналина, когда субдуральная иголка глубже встает на давно забытую заезженную дорожку. Теперь, когда драки не избежать и все радикально упростилось, границы стираются. Гейтли – всего лишь частичка чего-то большего, что не может контролировать. Его лицо под светом левой фары скривилось в боевом выражении свирепого хорошего настроения. Он говорит, что сегодня отвечает за этих людей на этой частной земле, и не может уйти, хочет он того или нет, и можно ли все обсудить спокойно, а то он не хочет драться.

Он дважды очень отчетливо повторяет, что не хочет драться. Он уже не сомневается, правда это или нет. Он смотрит на пряжки ремней с кленовыми листьями – ложный выпад тут не поможет. Бугаи качают гривами и говорят, что дезуродуют этого подлого batard, что этот sans-Christe batard убил какого-то то ли Pepe, то ли Bebe, и если у Лося есть какое-то самосохранение, он бы валил себе от того, что в его обязанности вряд ли входит встать то ли под фраппе, то ли под фроппе за этого больного трусливого американового batard в женственном парике. Ленц, с чегото взявший, что это бразильцы, высовывается из-за Гейтли и называет их maricones, и говорит, пусть они отсосут его batard, вот что. У Гейтли еще остались последние границы, он почти жалеет, что чувствует такое свечение знакомого тепла, волну почти сексуальной компетенции, когда двое отвечают на оскорбления Ленца криком, разделяются на локоть, все больше ускоряют шаг, словно с неудержимой инерцией, но по глупости слишком близко друг к другу. В двух метрах от них бугаи бросаются, роняя лепестки и унисонно проревев что-то на канадском.

Тут всегда бывает, что мир всегда одновременно ускоряется и замедляется. Улыбка Гейтли ширится, когда Ленц пихает его вперед, чтобы оттолкнуться и унести ноги от ревущей атаки бугаев. Гейтли пользуется ускорением толчка и впечатывает огромного канашку с усами в руках в канашку с ножом, который падает с уфом выдохнутого воздуха. Первый канашка ухватился за боулинговую рубашку Гейтли, и рвет, и бьет Гейтли в лоб и громко ломает себе руку, отпустив Гейтли и хватаясь за свою ладонь. От удара Гейтли окончательно перестает думать в каких-то духовных категориях. Гейтли берется за руку со сломанной ладонью, которую противник держит перед собой, и, не спуская глаз со второго канашки на земле, перебивает об колено, и когда мужик припадает на колено, Гейтли берет сломанную руку и делает пируэт, и заламывает за спину бугаю, и упирается кроссовкой в цветастую спину, и жмет вперед, так что раздается жуткий хруст и он чувствует, как рука выходит из сустава, и раздается истошный иностранный вопль. Канашка с ножом, лежащий на земле, режет Гейтли по икре сквозь джинсы, грациозно перекатившись налево и начиная подниматься, на одно колено, с ножом перед собой – мастер поножовщины, так просто к нему не подойдешь. Гейтли делает ложный выпад, широко шагает и вкладывает весь вес в канканный пинок, который попадает точно под бороду канашки и громко ломает большой палец Гейтли в кроссовке, и отправляет мужика в полет в свете лучей от фар, и слышится металлический «бум» его приземления на капот «Монтего» и стук и звон ножа где-то дальше по улице за машиной. Гейтли на одной ноге, схватился за большой палец, и порезанная икра горячая. Его улыбка широкая, но безличная. Невозможно, вне постановочного киноразвлечения, драться с двумя сразу; тебя убьют; секрет драки с двумя в том, чтобы надолго вывести одного из строя и успеть заняться вторым. И этот первый, покрупнее, с критическими проблемами с рукой, теперь обнял себя и катается, пытаясь встать, все еще, парадоксально, не выпуская белых усов. Видно, это реальный махач, потому что никто ничего не говорит и звуки от окружающих сократились до звуков как на трибунах, и Гейтли подскакивает поближе и здоровой ногой дважды пинает канашку в большую голову, а потом, даже не думая, передвигается к его ногам, разбрасывает их и всем весом падает коленом на его пах, что приводит к неописуемому звуку бугая, и крику Дж. в. Д. над головой, и глухому треску с лужайки, и Гейтли так сильно бьет в плечо, что он разворачивается на колене и чуть не заваливается, и плечо тут же горячо немеет, почему Гейтли и понимает, что в него стреляли, не били. Раньше в него никогда не стреляли. «ЗАСТРЕЛЕН В ТРЕЗВОЙ ЖИЗНИ» большими заголовочными буквами пробегает у него перед внутренним взором как медленный поезд, когда он видит, как третий канашка с заломленной шапкой и перекошенным от кордита канашкиным лицом в профессиональной стойке с торчащим локтем выцеливает большую голову Дона с лужайки № 4 бессветным оком дула, и лобковый завиток дымка из просверленного ствола, и Гейтли не может сдвинуться и забывает, как молиться, и вдруг дуло, расцветая рыжим, дергается зигзагом вверх и в сторону, когда старый добрый Брюс Грин хватает канашку сзади в полунельсон, одной рукой влезая в цветочное ожерелье, а другой выкручивая выставленный локоть вниз, а Штуку – вверх от головы Гейтли, пока та расцветает глухим треском просверленного ствола. Первым делом, когда тебя подстрелят, хочется сблевать, чем, кстати говоря, и занимается канашка покрупнее с пахом под шлакоблоком колена Гейтли на свою бороду, и цветочное ожерелье, и на бедро Гейтли, пока Гейтли все еще балансирует на одном колене на паху бугая. Дама в беде зовет на Помощь. Теперь раздается сочный хрясь, когда Нелл Гюнтер на лужайке в пару прыжков подскакивает ближе и вваливает перехваченному Грином канашке в лицо каблуком берца, и с мужика слетает шапка, и голова подается назад и бьет в лицо Грина, и раздается щелк сломанного носа Грина, но он все равно не пускает, и мужик обмякает вперед в паркинсоновском книксене человека в твердом полунельсоне, пока старый добрый Грин все еще сжимает задранную руку со Штукой, будто они в танце, и не пускает, даже чтобы зажать хлещущий нос, и вот теперь, – заметьте, только когда канашка нейтрализован, – с завыванием из тени изгороди вылетает Ленц, и скачет, и валит канашку и Грина наземь, и вот они уже бесформенная куча-мала из одежды и ног на лужайке, а Штука пропала из виду. Кен Эрдеди так и не опускает руки. Гейтли – все еще на колене на тошнотворно размягченном паху канашки, – Гейтли слышит, как второй канашка пытается сползи с капота «Монтего», и подскакивает, и пытается устоять. Джоэль в. Д. так и вопит что-то односложное явно не из своего окна. Дон подходит к переднему бамперу «Монтего» и аккуратно пробивает амбалу по почкам здоровой рукой, и берет его за густые иностранные волосы, и затаскивает назад на капот, и начинает молотить о лобовуху «Монтего» башкой. Он вспоминает, как жил в роскошно обставленных апартаментах Северного побережья с Дж. Факельманом и Т. Кайтом, и как они постепенно обирали квартиры и продавали предметы мебели, пока не ночевали в совершенно голых стенах. Грин поднялся с окровавленным лицом, а Ленц лежит на лужайке, накрытый вместе с третьим канашкой пальто, и Кленетт Х. и Йоланда У. уже вскочили, и ни фига не приструнены, и окружают их и солидно обхаживают каблуками ребра канашки, а иногда, если повезет, и Ленца, твердя «Маза-фака» и опуская ногу на каждое «фа». Гейтли, кренящийся набок, методично долбит косматой башкой канашки в лобовуху с такой силой, что на ударопрочном стекле появляются паутиные звездочки, пока в голове что-то не поддается с каким-то жидким хрустом. Весь капот и рваная рубаха Гейтли в лепестках с ожерелья бугая. Джоэль в. Д., в махровом халате, газовой вуали и все еще сжимая зубную щетку, вылезает на балкончик снаружи окна пятиместной женской и на дохлый айлант перед ним, и спускается, обнажая чуть ли не два метра зрелищно необезображенного бедра, выкрикивая имя, не фамилию, Гейтли, что ему очень нравится. Гейтли бросает самого здорового канашку лежать на тарахтящем капоте с головой в растрескавшемся углублении в форме головы на лобовом стекле. Кену Эрдеди приходит в голову, пока он глазеет на дуб над поднятыми руками, что Дон Гейтли, судя по всему, нравится этой обезображенной девушке в вуали во внеклассном плане. Гейтли, несмотря на палец и плечо, все это время не терял совершенно делового вида. Излучал какую-то беловоротничковую ауру бодрой компетентности и хладнокровия. Эрдеди обнаруживает, что ему нравится так и стоять с поднятыми руками, обозначая статус некомбатанта, пока афроамериканки матерятся и топчут, а Ленц катается вокруг бессознательного мужика, осыпая его ударами и приговаривая «Вот так, вот так», а Гейтли пятится от второго товарища в лобовом стекле к первому товарищу, которого обезоружил сразу, теперь с пустой улыбкой, как у хеллоуинской тыквы. Чандлер Фосс примеривает клетчатую охотничью шапку третьего товарища. От № 4 доносится такой звук, будто кто-то пытается выдавить выгнутое окно. С этаким пружинистым звоном взлетает СПМ «Эмпайр» и свистит над головой, взбираясь выше, его навигационные огни, как рождественская гирлянда, мигают красным и зеленым, пока Дон

Гейтли движется в направлении лужайки и товарища, который, похоже, его подстрелил, а затем его пьяно заносит, он меняет направление и в три метровых скачка оказывается у первого, заблеванного канашки, который обозвал Гейтли Лосем и дал ему в лоб. Слышатся медленный стук поезда с зеленой ветки и крики поддержки Минти, когда Гейтли начинает топтать лежачее лицо канашки каблуком здоровой ноги так, словно давит тараканов. Подвижная рука бугая жалко подергивается перед ботинком Гейтли, пока тот поднимается и опускается. Весь правый бок вырвиглазной рваной оранжевой рубашки Гейтли потемнел, с его правой руки черно капает, она как-то странно свисает из плечевого сустава. Ленц встал, поправляет парик и отряхивается. Девушка в вуали застряла в трех метрах над землей, повисла на ветке и брыкается, Эрдеди покоперникански заглядывает под ее хлопающий халат. Новенький пацан Тингли сидит по-турецки на траве и раскачивается, пока черные дамы продолжают топтать неподвижного канашку. Слышно, как Эмиль Минти и Уэйд Макдэйд подбадривают Йоланду У. втыкать шпильку поглубже. Шарлотта Трит снова и снова гундосит молитву о душевном покое. Брюс Грин закинул голову и приставил палец, как усы, под ноздри. Эстер Трейл все еще слышно откуда-то с Уоррен-стрит, все тише и тише, пока Гейтли ковыляет пару шагов от карты канашки и тяжело садится на улочке, в тени, не считая залитой светом фар машины канашек головы, опустив голову на колени. Ленц и Грин приближаются к нему осторожно, словно подходят к большому раненому зверю. Джоэль ван Дайн приземляется на ноги. Дама в высоком выгнутом окне кричит «Помогитепомогитепомогитепомогите». Минти и Макдэйд наконец вылезают с задней веранды, Макдэйд почему-то со шваброй наперевес. Все, кроме Ленца и Минти, выглядят как-то так себе.

Джоэль бегает как девчонка, отмечает Эрдеди 256. Она пробирается через разбросанные под разными углами машины на улочку как раз тогда, когда Гейтли решает прилечь.

Не то чтобы он отрубился. Просто Гейтли как бы принимает такое решение – завалиться на спину с согнутыми коленями, торчащими в купол неба, который будто вздувается и улегается под пульс в правом плече, которое теперь мертвецки заледенело, а значит, догадывается он, очень скоро будет больно.

В ту же секунду, как в поле зрения появляются голые ноги и край халата Джоэль, он отмахивается левой рукой и говорит: «Навылет».

– Ах твою же мать.

– Навылет.

– А уж кровищи.

– Спасибо за информацию.

На заднем фоне до сих пор слышно, как Хендерсон и Уиллис повторяют «фа».

– Думаю, им можно сказать, что он наверняка нейтрализован, – показывает Гейтли, как ему кажется, в направлении лужайки № 4. Из-за того, что он лежит на спине, у него двойной подбородок, чувствует он, и растягивает широкое лицо в улыбке. Самый большой его текущий страх – блевануть перед и, возможно, частично на Джоэль в. Д., икры которой он оценил.

Появляются лоферы из змеиной кожи Ленца с травяными пятнами на мысках.

– Дон, ну что я могу сказать.

Гейтли с трудом пытается сесть.

– За тобой теперь еще и долбаные канашки с пушками гоняются?


Обнажив черновато кимоношную штуку, Джоэль сняла махровый халат, сложила в какую-то трапецеидальную подушку и присела у плеча Гейтли, оседлав его руку, надавливая на подушку ладонями.

– Ай-яй.

– Ленц, он серьезно истекает кровью.

– Я теряюсь, что придумать, с чего начать, Дон.

– С тебе моча, Ленц.

– Двое из них, по-моему, того, успокоились, – сапоги с развязанными шнурками Уэйда М., голос хриплый от благоговения.

– Я говорю – он кровью истекает, это не шутки.

– Ты хотел сказать – упокоились.

– У одного из сраного глаза торчит сраный каблук.

– Скажите Кену, чтобы он, блин, руки-то уже опустил.

– Долбаный господи.

Гейтли чувствует, как его глаза сами по себе сходятся к переносице и расходятся.

– Ё, всю рубашку насквозь промочило, вы, блин, только гляньте.

– Человеку нужна скорая.

Какая-то женщина опять повторяет «господи», и когда Джоэль кричит ей заткнуться, Гейтли в ее голосе слышится какая-то трель. Она наклоняется над ним, так что Гейтли видит вроде бы обычный на вид человеческий женский подбородок и нижнюю губу без помады под колыхающимся краем вуали.

– Кому нам следует позвонить? – спрашивает она его.

– На автоответчик Пэт и Кельвину. Через девятку. Скажите, чтобы срочно приезжали.

– Меня сейчас стошнит.

– Э-эрдедя! – кричит Минти Кену Э.

– Скажи ей позвонить Энни и в офис ЭВМ и провернуть какую-нибудь, типа, стратегическую штуку.

– Где же долбаная охрана, когда надо не только невинные эннетовские машины увозить?

– И позвони Пэт, – говорит Гейтли.

Вокруг лес обуви, голых ног и лодыжек, и где-то высоко наверху невидимые головы. Ленц кричит кому-то в Хаусе: «Там, блин, в скорую никто не хочет позвонить, не?»

– Следи за голосом, чувак.

– Уж скорее тут пять скорых надо.

– Мазафака.

– Ш-ш-ш.

– Никогда ничего подобного не видел.

– Не-а, – задыхается Гейтли, пытаясь приподняться и приходя к выводу, что лучше полежать. – Мне не вызывайте.

– И это такая стезя добродетели?

– Дос у бедя домалдо.

– Он говорит, ему скорую не надо.

Ботинки Грина и Минти, фиолетовые пластмассовые шлепки Трит. Кто-то мазался «Клирасилом», чувствует он.

– И раньше повидал конкретное жопонадиралово, но это, братиш…

Откуда-то справа слышится мужской крик.

– Только не водите меня кругами, – улыбается вверх Гейтли.

– Придурок.