Бесконечная шутка
Часть 84 из 123 Информация о книге
– Ну, я не то что бы провожу с ними много времени. Но знаю, что у них странное и дрожащее зрение, якобы. Кажется, чем они новорожденней, тем сильнее дрожание. Плюс, наверное, молочная размытость. Неонатальный нистагм. Не знаю, откуда я взяла этот термин. Не помню. Может, от Джима. Может, от его сына. Все, что лично я знаю о детях, можно уместить. может, это был астигматический объектив. Вряд ли есть сомнения, что объектив должен был воссоздать поле видимости младенца. В этом, чувствовалось, и заключалась изюминка сцены. Мое лицо не имело значения. Было ясно, что этот объектив не запечатлеет его реалистично. – Вопрос. – Я никогда его не видела. Понятия не имею. – Вопрос. – Похоронили вместе с ним. Мастера всех неизданных фильмов. Во всяком случае, так было сказано в его завещании. – Вопрос. – Это не имеет никакого отношения к его самоубийству. Меньше чем никакого. – Вопрос. – Нет, я в жизни не видела это гребаное завещание. Это он мне сказал. Он мне многое рассказывал. Он бросил напиваться. Вот что его убило. Он не выдержал, но дал слово. – Вопрос. – Я не знаю, был ли у него вообще законченный Мастер. Это вы мне рассказываете. Ни в одной из моих сцен не было ничего невыносимого или порабощающего. Ничего похожего на все эти слухи об абсолютном совершенстве. Это слухи ученых. Он говорил, что хочет создать что-то, в кавычках, «слишком идеальное». Но в шутку. У него был такой пунктик насчет развлечений, насчет критики из-за развлекательности в противоположность неразвлекательности и стазису. Он называл свое Творчество «развлечениями». Всегда в ироническом ключе. И помилуй господи, даже в качестве шутки он никогда не говорил об антифильме или антидоте. Так далеко она никогда не заходила. Шутка. – Когда он говорил об этой съемке как, в кавычках, «идеальном развлечении, смертельно завораживающем», – это всегда была ирония: он просто подтрунивал надо мной. Я тогда всем говорила, что вуаль мне нужна, чтобы скрыть смертельный идеал, что я слишком смертельно красива для простых смертных. Это была как бы шутка, которую я подцепила в одном из его развлечений, в этой, «Медузе против Одалиски». Что даже в УРОТе я скрывалась за скрытностью, отрицала само уродство. Поэтому Джим не издал неудачный фильм и сказал мне, что он слишком идеален – он парализует людей. Совершенно очевидно, что это была ироничная шутка. В мой адрес. – Вопрос. – У Джима был сухой юмор. – Вопрос. – Если его доделали и никто его не видел, Мастер, значит, он вместе с ним. Похоронен. Но это только догадка. Хотя готова поспорить. – Считайте это обоснованной догадкой. – Вопрос. – Вопрос, вопрос, вопрос. – А до этой шутки он сам не дожил. Место, где он похоронен, теперь тоже похоронено. Могила в вашей зоне кольцевания. Даже уже не на вашей территории. И так что если хотите фильм – думаю, он оценил бы шутку. О да, ни хрена не сомневаюсь. По довольно жуткому совпадению оказалось, что Кайл Демпси Койл и Марио в нашей комнате тоже смотрели одну из старых кинопроб Самого. Марио надел штаны и теперь застегивал молнию и пуговицы специальным инструментом. Койл выглядел каким-то потрясенным. Он сидел на краю моей кровати с широко открытыми глазами, слегка дрожал словно капля на конце пипетки. Марио приветствовал меня по имени. За окном все вился и кружился снег. Позицию солнца определить было невозможно. Стойки сеток уже замело до самых держателей табло. Ветер наносил снег в сугробы ко всем прямым углам академии, а потом разбивал на необычные формы. Весь вид из окна был серый и зернистый, как на некачественном фото. Небо казалось больным. Марио застегивался с великим терпением. Часто он ловил и фиксировал челюсти инструмента на язычке молнии только после нескольких попыток. Койл, все еще с капой от апноэ, пялился в маленький экран нашей комнаты. Они смотрели «Сообщника!» Самого, короткометражную мелодраму с Косгровом Уоттом и парнем, которого никто не видел ни до, ни после. – Ты рано проснулся, – сказал Марио и улыбнулся мне, на секунду забыв про молнию. Его кровать была туго заправлена. Я улыбнулся. – Похоже, не я один. – Ты грустный. Я поднял руку со стаканом НАСА в приветствии Койлу. – Неожиданное удовольствие, Кэ Дэ Кэ. – Втайв ваве пивдеф, – сказал Койл. Я поставил стакан с щеткой на комод и поправил на нем салфетку. Подобрал какую-то одежду и принялся разделять по запаху на носибельное и неносибельное. – Кайл говорит, Джим Трельч оторвал Орто немножко лица, когда дернул от окна, к которому он приклеился, – сказал Марио. – А потом Джим Трельч и мистер Кенкль хотели приложить туалетную бумагу, как Шпала Пол прилагает кусочки «Клинекса» на порезы от бритвы, но лицу Орто было хуже, чем от пореза, и они потратили целый рулон, и теперь у Орто все лицо в туалетной бумаге, и бумага прилипла, и Орто не может ее отодрать, и на завтраке мистер Делинт накричал на Орто, что тот разрешил им приклаживать туалетную бумагу, а Орто убежал в комнату к себе и Кайлу и заперся, а у Кайла нет ключа после случая в вихревой ванне. Я помог Марио с жилетом с полицейским замком и накрепко залепил липучку. Грудь Марио такая хрупкая, что я чувствовал, как трепещет его сердечко, даже через жилет и толстовку. Койл вынул капу от апноэ. Когда он ее доставал, между ртом и капой показались нитки белой ночной субстанции. Он посмотрел на Марио. – Расскажи самое худшее. Я очень внимательно следил за тем, что Койл намеревался сделать с омерзительной капой. – Эй, Хэл, на твоем телефоне сообщения, и заходил Майк Пемулис и спрашивал, как ты, встал уже. – Ты еще не рассказал самое худшее, – сказал Койл. – Даже не думай положить где-нибудь рядом с моей кроватью, Кайл, пожалуйста. – Я сам слежу, не переживай. Марио застегнул инструментом длинную изогнутую молнию на рюкзаке. – Кайл сказал, у него снова была проблема с выделениями… – Я слышал, – сказал я. – „.и Кайл говорит, он проснулся, а Орто нигде нет, и кровати Орто тоже нет, и он включил свет… Койл сделал широкий жест капой: – И чу с большой, блин, буквы «Че». – „да, и чу, – сказал Марио. – Кровать Орто под потолком их комнаты. Ночью рама как-то поднялась и прикрутилась к потолку так, что Кайл не слышал и не проснулся. – Пока не начались выделения, получается, – сказал я. – Хватит с меня, – сказал Койл. – Банки и обвинения, что я двигаю его вещи, – это одно. Пойду к Латеральной Алисе, как Трельч, чтобы меня перевели. Это последняя капля. – И теперь его кровать на потолке, до сих пор, – сказал Марио, – и если она упадет, пробьет пол и упадет прямо к Грэму и Петрополису. – Он сейчас там, мумифицированный туалетной бумагой по самое не могу, дуется, с кроватью над головой и запертой дверью, так что я даже не могу забрать средства для чистки капы, – сказал Койл. Я ничего не слышал про то, что, оказывается, Трельч поменялся комнатами с Тревором Аксфордом. С крутой крыши над нашим окном соскользнул огромный шмат снега, пролетел мимо окна и шлепнулся на землю с громким «шлеп». Почему-то тот факт, что что-то такое серьезное, как обмен комнатами посреди семестра, могло произойти без моего ведома, наполнил меня ужасом. Снова появились проблески возможной панической атаки в зачатке. На прикроватном столике Марио лежал тюбик мази для ожога таза, неровно выдавленный. Марио смотрел мне в лицо. – Тебе грустно, что не поиграешь, если отменят квебекских игроков? – А вишенка на торте ночи – он приклеился рожей к окну, – сказал с отвращением Койл. – Примерз, – поправил его я. – Вот только послушай теперь объяснение Стайса. – Дай угадаю, – сказал я. – Летающей кровати. Марио посмотрел на Койла. – Ты же сказал, прикрученной. – Я сказал – предположительно прикручена, вот что я сказал. Я сказал, что единственное рациональное объяснение, которое тут возможно, – она прикручена. – Дай угадаю, – сказал я. – Дай ему угадать, – сказал Марио Койлу. – Тьма думает на призраков, – Койл встал и двинулся на нас. Его глаза были на немного разной высоте. – Теория Стайса – которую я поклялся не рассказывать, но это было до кровати на потолке, – что его как-то выбрали, или избрали, чтобы он стал одержимым каким-то призраком-доброжелателем или – хранителем, который проживает в – и/ или проявляется через – обычные физические предметы, который хочет научить Тьму не недооценивать обычные предметы и поднять его игру до, типа, сверхъестественного уровня, помочь его игре, – один глаз был чуть ниже второго, и под другим углом. – Или помешать чужой, – сказал я. – Стайс посыпался психически, – сказал Койл, все еще надвигаясь. Я осторожно старался держаться вне пределов его дыхания. – Он пялится на все подряд так, что вены на виске вздуваются, подчиняет своей воле. Поспорил со мной на двадцатник бачей, что сможет встать на свой учебный стул и одновременно его поднять, а потом не разрешил отменить спор, когда мне стало за него стыдно через полчаса стояния на стуле со вздувшимися венами на висках. Также я осторожно присматривал за оральным приспособлением. – А вы слышали про заменители сосисок и свежий сок на завтрак? Марио снова спросил, не грустно ли мне. Койл ответил: – Я уже спускался. Стайсовская карта у всех отбила аппетит. А потом на него начал орать Делинт, – он странно на меня посмотрел. – Не пойму, что тут смешного, чувак. Марио упал навзничь на кровать и с натренированной легкостью просунул руки в лямки рюкзака. – Не знаю, к кому теперь идти, к Штитту, к Раск, к кому, – сказал Койл. – Или Латеральной Алисе. А если они его куда-нибудь сплавят в смирительной рубашке и я буду виноват? – Но не поспоришь, что за осень уровень игры Темныша поднялся. – Хэл, еще на автоответчике сообщения, – сказал Марио, когда я осторожно взял его за руки и поднял. – А что, если он стал лучше играть благодаря тому, что психически посыпался? – спросил Койл. – Это все равно считается, что посыпался?