Безлюдные земли

— До Эллен Савингер цель была скрыть сам факт исчезновения в принципе. Вполне возможно, что действительно есть и другие жертвы — ведь вы совершенно случайно узнали о Нефель Бервари и смогли сделать вывод о повторяющемся преступлении. Я не знал ни об одном из этих случаев — в этом ваше «предварительное предположение» верно — и все же сумел понять, что речь идет о серийном убийце. Но исходя из известных вам фактов о пяти жертвах, следует сделать вывод, что было две серии. До Эллен преступления скрывались. По какой-то причине эта мразь начинает с убийств именно пятнадцатилетних мусульманок — мы не знаем почему, но общая цель состоит в том, что преступление остается скрытым. Возможно, он как-то связан с древней патриархальной культурой, имеющей свои понятия о чести, но более вероятно, что ему просто пришло в голову, что это хороший способ скрыть преступление. Самые успешные преступления — это те, о совершении которых никто не знает. Не исключено, что исчезновение бедных Аиши Пачачи и Нефель Бервари можно рассматривать как тренировку. Следующий шаг сложнее. Мразь поняла, что, когда пропадает девочка из семьи иммигрантов, в СМИ не начинается шумихи. Предубеждение подсказывает людям, что такие случаи связаны с «насилием во имя чести», а этого даже вечерние газеты не рискуют затрагивать. Зато если исчезает пятнадцатилетняя девочка шведского происхождения, поднимается шум. Такую тему общественности проще обсуждать. Следовательно, сложнее скрыть. Как вообще можно скрыть исчезновение пятнадцатилетней шведки? Только выдав его за бегство. Как в случае с Юлией Альмстрём. Вы нашли того парня, с которым она переписывалась? Который сидел в тюрьме и хотел уехать за границу?

— Нет. Его не существует.

— Полгода между Аишей и Нефель. Меньше четырех месяцев до Юлии, логичное ускорение. Но потом?

— Почти год до Юнны Эрикссон, я знаю. Что-то не сходится. Что между ними?

— Откуда же мне знать? — сказал Бергер. — Я докопался до Юлии и Юнны, это все. Но теперь я понимаю, что Юлия и мотоклуб в Вестеросе были преступлением. Преступлением со стороны СЭПО. Вы нарушили свою предыдущую стратегию. Поняли ли вы, что это начало новой фазы, хорошо подготовленной? Почему вы появились на своем велосипеде именно тогда? Что это вообще за история с велосипедом? Зачем было говорить с телевидением? Почему вы назвали имя вашего странного альтер эго, Натали Фреден? Я видел, что вы колебались, на вашем тогда еще не таком гладком лбу были заметны волны.

Бергер посмотрел на ее лоб. С ним действительно ничего не происходило. В отличие от лица. Как будто вся система отражения эмоций переместилась вниз на щеки. После паузы Молли Блум сказала:

— У вас, вероятно, немного кружится голова, Сэм. Прошло не так много времени с того момента, когда вы вломились в мою квартиру и получили трепку от моих ребят. И все равно кажется, что вы как будто думаете, что сидите по эту сторону стола. Вы ведь только что задали пять вопросов?

— Ответьте хотя бы на один из них.

— Натали Фреден была проработанной маской, которую я время от времени использовала, работая под прикрытием. Вы ее уничтожили.

— Надеюсь, навсегда.

— Она уничтожена только в глазах полиции, а Аллан Гудмундссон и Дезире Росенквист хорошо знают, в чем состоит их лояльность. Оба они лояльны по отношению к органам охраны общественного порядка. Они не вы, Сэм.

— Но зачем вы использовали эту маску там и тогда? В Вестеросе?

— Убийца ведь привел нас в мотоклуб, сознательно наведя на ложный след. Мы использовали велосипед, который я заказала для другого задания чуть раньше. Поехали в Вестерос, положив велосипед в багажник, и я попыталась выдать себя за персонажа, который максимально не похож на полицейского. Был шанс, что убийца находится на месте, я присутствовала там просто с целью следить за людьми. Но тут вдруг вылез этот репортер, и мне пришлось поспешно принять решение. Могло ли принести пользу мое появление на телеэкране, где преступник мог меня увидеть и, возможно, заинтересоваться в том или ином смысле? Назвать свое фальшивое имя и рискнуть провалить хорошо проработанную роль не было очевидным решением, но я сочла, что преимущества перевешивают недостатки.

— Потом влетело за это?

Молли Блум рассмеялась.

— Я не вы, Сэм. Не надо нас путать.

— Но ведь нет никакого риска…

— И прежде всего, не стоит меня недооценивать.

И острый взгляд. Бергер понял, что он, вероятно, больше никогда не станет недооценивать Молли Блум.

— Ди знает, что я здесь?

Она посмотрела на него иначе, чем раньше. Возможно, чуть более по-человечески. Хотя это, видимо, не было правильным словом.

— Я же здесь, верно? — сказала Молли Блум.

— Верно, вас отпустили. Но знает ли она, что я здесь? И где это здесь? Я вообще в Управлении? А эти чертовы ремни? Проклятье, что это еще за адское Гуантанамо?

— Тихо, — сказала Молли Блум, глядя ему в глаза.

Удивительно, но он сразу успокоился. По крайней мере частично. Любопытство победило гнев. Кажется, никогда раньше ему не было так любопытно.

Где, черт возьми, он находится?

Кем, черт возьми, является она?

Что, черт возьми, должно сейчас произойти?

— Хотя бы скажите, что на все это у вас есть санкция, — сказал он. — Что вы шведский полицейский.

— На все это есть санкция. Не беспокойтесь. Вы помните, что я обещала вернуться к исходной точке?

— Я полицейский уголовной полиции, — сказал Бергер. — Я запоминаю то, что слышу.

— И что вы помните?

— Я сказал: «Вы уничтожили мою жизнь. Возможно, это хуже, чем запятнанный диван». Вы ответили: «Но не хуже, чем запятнанный и уничтоженный подросток». Стало быть, СЭПО меня подозревает в… Кстати, в чем?

Молли Блум нахмурила брови. Лоб остался гладким.

— Вопрос во времени, — сказала она.

— Времени?

— Когда точно вы взяли материалы дел Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон у региональной полиции?


Бергер сидел молча. Думал. Производил мысли без слов. Пытался разложить все по полочкам.

— Если вы забыли, я вам напомню, — продолжила Молли Блум. — Эллен Савингер забрали от ее школы в Эстермальме седьмого октября, три недели назад. Но вы взяли дела третьего октября, Сэм. Словно уже знали, что Эллен похитят.

Бергер сидел, не шелохнувшись. Блум продолжала:

— Я не могу этого понять, Сэм. Откуда вы заранее знали, что Эллен Савингер будет похищена?

Он хранил молчание. Она наблюдала за ним. Внимательно.

Как изменился ее взгляд! Странно было не только то, что она делится с ним всей этой информацией после того, как его усыпили, сделав укол в шею, но и то, что во взгляде не было ненависти. Скорее интерес.

Все это при ближайшем рассмотрении было очень странно.

— Это правда, что поначалу вы были актрисой?

В ее взгляде отразилось разочарование.

Собравшись с мыслями, она заговорила:

— За четыре дня до похищения Эллен Савингер вы в обстановке строжайшей тайны забрали дела Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон из двух разных полицейских регионов: Митт и Бергслаген. Вы действительно не понимаете, что это действие очевидным образом гораздо подозрительнее, чем стояние с велосипедом у полицейских заграждений?

— Это не так, — ответил он.

Комната начала вращаться. Либо снотворное из шприца еще не было выведено из крови, либо действительность добралась до Бергера. Его осенила догадка, в чем истинная причина того, что он сидит там, где сидит.

Не из-за должностных нарушений.

Все гораздо хуже.

— Не так? — переспросила Молли Блум.

— Реорганизация, — сказал Бергер, превозмогая головокружение.

— Совершенно не понимаю, о чем вы сейчас говорите.

— Хаос под Новый год, — продолжил Бергер, хотя круженье не останавливалось. На него накатила тошнота.

— СЭПО стала самостоятельной организацией, а все остальное объединили в Управление полиции, да. И что?

— У вас есть немного воды?

— Нет, — спокойно ответила Молли Блум. — Просто продолжайте.

— Дело Юлии Альмстрём расследовалось не полицейским регионом Митт, — сказал Бергер. — Мотоклуб в Вестеросе был до реорганизации. Расследованием занималась окружная полиция Вестманланда. Но через месяц с небольшим после реорганизации дело об исчезновении Юлии Альмстрём передали в полицию вновь созданного региона Бергслаген.

— И все это вам удается рассказывать, несмотря на то, что вся комната кружится?

— Откуда вы знаете?

— По вам видно, — спокойно ответила Молли Блум. — Что вы хотели всем этим сказать?

— Что еще в начале октября было довольно просто поднять расследования, не оставив после себя следов. Тогда все еще царил хаос после реорганизации.

— Но вы-то оставили после себя следы. И я думаю, вы действовали не в одиночку.

— Я действовал в одиночку, — неожиданно твердо возразил Бергер.

— Мы еще вернемся к этому вопросу, — сказала Блум, пристально глядя на него. — Во всяком случае, мы нашли следы. Материалы были взяты за четыре дня до исчезновения Эллен Савингер.

— Нет, — сказал Бергер, у которого действительно все по-прежнему кружилось перед глазами. — Я не оставил никаких следов, во всяком случае, ничего относящегося к дате. В системе был бардак, так что все получилось довольно легко. Если после меня нашлись следы, значит, их внесли.

— Внесли?

— Да. Я не оставил после себя никаких следов. И я скопировал файлы через пять дней после похищения Эллен, в понедельник двенадцатого октября. Я тогда все выходные работал над поисками параллелей. Искал других пропавших пятнадцатилетних девочек.

— Все выходные? — воскликнула Блум с невеселой иронией. — Аж два дня?

— Я больше не успел. Я нашел две новых жертвы. Будь у меня больше времени, я бы докопался и до Аиши Пачачи, и Нефель Бервари, несмотря на вашу чертову секретность. Но ведь это вы рассказали мне о том, что были и другие, Натали Фреден. Когда так явно отреагировали на мои слова о «трех местах».

— Эту странную ложь мы отставим в сторону, — сказала Молли Блум. — Это ложь, которая намекает на то, что кто-то имеющий доступ к материалам полиции — то есть полицейский — изменил дату вашего вторжения в базу региональной полиции на более раннюю. Эта ложь слишком глупа, чтобы быть продуманной, поэтому я отношу ее к категории безумных отговорок. И только потому, что это отнюдь не главное. Главное — как вам отлично известно, Сэм Бергер, — это вот что.

Она положила руку на его коробку с часами. Она медленно отвела крючок золотистого замочка в сторону, подняла крышку, открыв обитые бархатом отделения, и сказала:

— Здесь лежит четверо часов марок Jaeger-LeCoultre, Rolex и IWC, все 50-х и 60-х годов. Пятые должны были бы быть у вас на запястье, но тогда мы не смогли бы застегнуть ремни. Поэтому они лежат на столе.