Безмолвный крик

Через час в ее дверь постучали; Эстер открыла и увидела Артура Кинэстона, стоявшего у порога.

– Простите, – извинился он. – Брат бывает ужасно груб. Ему нет оправдания. Можно мне поговорить с вами?

– Конечно. – Эстер не могла отказать юноше; к тому же, как бы ни противилась она этой мысли, но Монк прав и ей следует заняться поисками истины, надеясь, что они докажут невиновность Риса. – Входите, пожалуйста.

– Спасибо. – Он с любопытством огляделся, потом покраснел. – Мне хотелось спросить, действительно ли Рис выздоравливает и… – Брови у него сдвинулись, взгляд потемнел. – И заговорит ли он снова. Заговорит, мисс Лэттерли?

Ей сразу показалось, что в его глазах мелькнул страх. Что такого может сказать Рис, если заговорит? Не по этой ли причине явился Дьюк Кинэстон – посмотреть, представляет ли Рис для него опасность… и, возможно, сделать так, чтобы не представлял? Можно ли оставлять их наедине с Рисом? Тот ведь даже не в состоянии закричать! Он целиком в их власти.

Нет, эта мысль чудовищна! И нелепа. Если с ним что-то случится, пока они здесь, то обвинят, конечно, их. Они ничего не сумеют объяснить или убежать. Они понимают это не хуже ее. Дьюк сейчас с ним один? Мисс Лэттерли инстинктивно повернулась к смежной двери.

– Что случилось? – быстро спросил Артур.

– О. – Эстер обернулась к нему, заставила себя улыбнуться. Неужели она наедине с молодым человеком, который изнасиловал и избил больше дюжины женщин? Ей надо бы бояться, бояться их, а не за них… за себя. Она собралась с мыслями. – Хотела бы вас обнадежить, мистер Кинэстон… – Ей нужно защитить Риса. – Пока никаких сдвигов. Мне очень жаль.

Артур выглядел расстроенным, словно она разрушила его надежды.

– Что с ним произошло? – спросил он, покачивая головой. – Какое он получил повреждение, что не может говорить? Почему доктор Уэйд ничего не в силах сделать? Что-нибудь сломано? Но ведь это заживет, верно?

Выглядел он так, словно сильно огорчен. Эстер почти не верилось, что эти большие глаза скрывают ложь.

– Это не физическое повреждение. – Не успев хорошенько взвесить все «за» и «против», она сказала правду и теперь уже не могла остановиться. – Что бы он ни увидел в ту ночь, это оказалось настолько ужасно, что повлияло на его мозг.

У Артура загорелись глаза.

– Значит, в один из дней речь может вернуться к нему?

Что нужно сказать? Как будет лучше для Риса?

Артур наблюдал за ней; на его лице снова отразилась тревога.

– Может? – повторил он.

– Это возможно, – осторожно ответила Эстер. – Но пока ожидать этого не стоит. Восстановление речи может занять долгое время.

– Ужасно! – Артур засунул руки глубоко в карманы. – Вы знаете, раньше он был таким веселым! – Он смотрел на нее со всей серьезностью. – Мы вместе проделывали разные штуки, он и я… и Дьюк иногда. Он отличался такой тягой к приключениям. Бывал ужасно храбрым и мог всех нас рассмешить. – На его лице отразилось страдание. – Что может быть хуже, когда в голове полно мыслей, а ты лежишь и не можешь высказаться? Думаешь о чем-то интересном и ни с кем не можешь поделиться! Что толку в шутке, если ты не в состоянии ее произнести и кого-то рассмешить? Не можешь поговорить ни о прекрасном, ни об ужасном, даже позвать на помощь, сообщить, что голоден или напуган до смерти. – Артур покачал головой. – Как вы узнаёте, что он чего-то хочет? Даете ему рисовый пудинг, когда он, возможно, хочет хлеба с маслом?

– Все не так плохо, – мягко ответила Эстер, хотя, по сути, Артур задавал верные вопросы. Рис не мог поделиться своей болью и мучающими его страхами. – Я задаю вопросы, он в состоянии отвечать, покачивая или кивая головой. Я довольно удачно угадываю, чего ему хочется.

– Но это не одно и то же, согласитесь! – снова с горечью воскликнул он. – Рис когда-нибудь сможет ездить или скакать на лошади? Будет танцевать, получится ли у него играть в карты? Он так ловко управлялся с картами… Никто не мог тасовать быстрее его. Это злило Дьюка, потому что он не мог за ним угнаться. Вы можете чем-нибудь помочь, миссис Лэттерли? Ужасно стоять в стороне и просто наблюдать за ним. Я чувствую себя таким… бесполезным!

– Вы не бесполезны, – заверила Эстер. – Ваши посещения придают ему сил. Дружба всегда помогает.

На лице его вспыхнула и тут же исчезла улыбка.

– Тогда мне лучше вернуться и поговорить с ним еще. Благодарю.

Но Артур оставался у Риса не так долго, как обычно, и когда Эстер после ухода братьев Кинэстонов поднялась к больному, то увидела, что тот лежит, задумчиво глядя в потолок, с выражением затаенного страдания на лице, уже хорошо ей знакомого. Эстер оставалось только догадываться, что его встревожило. Спрашивать не хотелось, это могло ухудшить ситуацию. Вероятно, встреча с Дьюком Кинэстоном, не столь тактичным, как его брат, напомнила Рису о прошлом, когда все они были полны сил, немного безрассудны и считали, что им все по плечу. Двое братьев такими и остались. А Рис принимал их, безмолвно лежа в постели. И даже не мог поддержать беседу остроумным замечанием.

Или он вспоминал об их общей страшной тайне?

Медленно повернув голову, Рис взглянул на Эстер. Взгляд его был изучающим, но холодным, отстраненным.

– Ты захочешь снова увидеться с Дьюком Кинэстоном, если тот придет? – спросила она. – Если предпочтешь с ним не встречаться, я ему откажу. Причину я придумаю.

Рис глядел на Эстер, ничем не показывая, что слышит ее.

– Не похоже, что он нравится тебе так же, как Артур.

На этот раз его лицо выразило целую гамму чувств: юмор, раздражение, нетерпение, а потом – покорность. Приподняв голову на дюйм или два, он глубоко вздохнул, и его губы задвигались.

Она склонилась к нему – слегка, чтобы не мешать.

Выдохнув воздух, Рис повторил попытку. Он артикулировал слова губами, но Эстер не могла их прочитать. У него пересохло горло, и он в отчаянии смотрел на нее.

Положив ладонь ему на руку повыше повязки, она сжала пальцы, ободряя его.

– Это насчет Дьюка Кинэстона?

На секунду смутившись, Рис мотнул головой; глаза его наполнились одиночеством и смятением. Он хотел что-то сообщить Эстер, и безуспешные попытки его расстраивали.

Сиделка не могла уйти. Надо попробовать, надо рискнуть, несмотря на то что говорил доктор Уэйд. Он так мучается…


– Это связано с той ночью, когда ты пострадал?

Рис очень медленно кивнул, словно теперь уже не был уверен, продолжать или нет.

– Тебе известно, что произошло? – очень тихо спросила она.

Его глаза заблестели от слез; он отвернул голову и дернул рукой, сбрасывая ее ладонь.

Спросить напрямую? Как это на нем отразится? Может ли настоятельный призыв вспомнить и ответить вызвать жестокое потрясение, о котором предупреждал доктор Уэйд? И сможет ли она справиться с приступом, если тот произойдет?

Рис все так же глядел в сторону и не двигался. Эстер больше не видела его лица и не могла догадываться о его чувствах.

Доктор Уэйд глубоко озабочен состоянием Риса, но сам он не слабый и не трусливый человек. Он видел много страданий, сам преодолевал опасности и трудности. Его восхищали мужество и несгибаемая внутренняя сила.

Суждение Эстер о докторе и стало ответом на ее же вопрос. Она должна выполнять его инструкции, по сути являющиеся недвусмысленными приказами.

– Ты хочешь мне о чем-то рассказать? – спросила она.

Рис медленно повернул к ней голову. В его глазах блеснула боль. Он покачал головой.

– Тебе просто хотелось бы поговорить?

Он кивнул.

– Хочешь побыть один?

Рис покачал головой.

– Мне остаться?

Он снова кивнул.

К вечеру Рис выглядел уставшим и очень рано уснул. Эстер сидела возле камина напротив Сильвестры. В комнате было тихо, лишь дождь стучал в окна. В камине горел огонь; время от времени проседали на решетке угли. Сильвестра вышивала – ее игла сновала по полотну, отсвечивая серебром.

Эстер бездельничала. Штопать было нечего, и никто не ждал от нее письма. И тяги писать она не испытывала. Единственная женщина, которой она могла доверить свои чувства – леди Калландра Дэвьет, – путешествовала по Испании, постоянно переезжая с места на место. И не было адреса, по которому она могла получить письмо от Эстер.

Сильвестра взглянула на сиделку.

– Думаю, дождь снова сменится снегом, – со вздохом сказала она. – В феврале Рис планировал поездку в Амстердам. Он очень хорошо катался на коньках. У него хватало для этого занятия и грации, и смелости. Получалось даже лучше, чем у отца. Конечно, ростом повыше он… Не знаю, имеет ли это значение?

– Я тоже, – быстро ответила Эстер – Вы же знаете, он может выздороветь.

В неярком свете газовых ламп и отблесках огня от камина огромные глаза Сильвестры блеснули горечью.

– Прошу вас, не нужно меня успокаивать, мисс Лэттерли. Мне кажется, я уже готова к любой правде. – Едва заметная улыбка мелькнула у нее на лице и исчезла. – Сегодня утром я получила письмо от Амалии. Она пишет о таких условиях в Индии, что я чувствую себя полным ничтожеством, сидя здесь перед камином и располагая всем, что нужно человеку для физического комфорта и безопасности. И я еще воображаю, будто мне есть на что жаловаться. Вы, должно быть, знали многих солдат, мисс Лэттерли?

– Да…

– И их жен?

– Да. Нескольких знала. – Она удивилась, почему Сильвестра спрашивает об этом.

– Амалия кое-что написала мне про мятеж в Индии, – продолжала хозяйка дома. – Конечно, прошло уже три года, знаю, но, кажется, обстоятельства там переменились навсегда. Туда отправляют все больше и больше белых женщин, чтобы те составили компанию своим мужьям. Амалия пишет, это для того, чтобы держать их подальше от индианок, чтобы их снова не застали врасплох. Она считает, что доверять им больше нельзя. Вы полагаете, она права?

– Очень похоже, – откровенно сказала Эстер. Об обстоятельствах индийского восстания она знала немногое. Оно случилось ближе к концу Крымской войны, когда мисс Лэттерли была угнетена трагической кончиной обоих родителей и озабочена поисками средств для существования; по возвращении в Англию приходилось приспосабливаться к совершенно другому образу жизни.

Она пыталась адаптироваться к жизни одинокой женщины, давно упустившей лучшие для замужества годы и не обладающей ни связями, которые бы сделали ее завидной невестой, ни деньгами, на которые можно прожить, ни внушительным приданым. К несчастью, Эстер не могла похвастаться природной красотой, не умела обольщать и не обладала послушным нравом. Все это делало задачу выживания крайне сложной.

Ей довелось читать пугающие истории и слышать рассказы об умирающих от голода, о массовых убийствах, но она не знала ни одного человека, причастного к этим событиям лично.

– Трудно представить себе подобные зверства, – задумчиво сказала Сильвестра. – Теперь я начинаю понимать, насколько мало знаю. Все так тревожно… – Она помолчала, держа в замерших руках вышивку. – Там иногда происходят удивительные вещи. Амалия описала мне один невероятный случай… – Глядя куда-то вдаль, она сокрушенно покачала головой. – Речь шла об особенно жестокой осаде, кажется, Канпура. Три недели там голодали женщины и дети, потом выживших отвели к реке и посадили в лодки, и на них напали местные солдаты – кажется, их называют сипаи. Уцелело сто двадцать пять человек. Их заперли в здании, известном как Бибигур, и за следующие восемнадцать дней всех перерезали мясники, которых специально для этих целей привели с рынка.

Эстер не перебивала.

– Потом, когда Хайлендский полк освободил Канпур, солдаты нашли изуродованные тела – и страшно отомстили, перебив всех сипаев, каких нашли. Это я говорю к тому, что Амалия пишет, как одна солдатка по имени Бриджит Уиддоусон во время осады стерегла одиннадцать мятежников, потому что мужчин не хватало. Она отлично справилась с поручением, расхаживая перед пленными весь день и пугая их так, что они шевельнуться боялись. А когда ее заменили настоящим солдатом, они все сбежали. Разве это не замечательно?

– Да, действительно, – искренне согласилась Эстер. Она видела изумление и восхищение в глазах Сильвестры. Что-то подсказывало ей, что одиночество в этом доме без супруга, ограничения, накладываемые обществом на вдов, и вынужденное безделье превратят ее жизнь в тюремное заключение. А инвалидность Риса со временем лишь усугубит картину. – Но жара и эндемические заболевания – вещи, по-моему, очень неприятные, – предупредила Эстер.

– Вот как? – Это был вопрос, а не пустое замечание. – Почему вы поехали в Крым, мисс Лэттерли?

Эстер смутилась.

– О, простите, – немедленно извинилась Сильвестра. – Это неуместный вопрос. У вас могут быть личные причины, меня не касающиеся. Прошу прощения.

Эстер поняла, о чем подумала Сильвестра, и рассмеялась.