Безмолвный крик

– Дело не в разбитом сердце, уверяю вас. Мне хотелось приключений, возможности воспользоваться своим умом и способностями там, где я буду нужна и свободна от предрассудков относительно женской самостоятельности.

– Полагаю, вы добились своего? – Лицо Сильвестры выражало живой интерес.

Эстер улыбнулась.

– Несомненно.

– Мой муж восхищался бы вами, – уверенно сказала миссис Дафф. – Он любил смелых и находчивых, тех, кто стремится быть не похожим на других… – Она загрустила. – Я иногда думаю, как бы он отнесся к поездке в Индию или, может быть, в Африку. Его беспокоили письма Амалии, но у меня такое чувство, что они также будили в нем непоседливый нрав и что-то вроде зависти. Ему понравились бы новые горизонты, трудности, открытия, возможность руководить чем-то большим… Он был выдающийся человек, мисс Лэттерли. И обладал замечательным умом. Амалия унаследовала смелость от него, и Констанс тоже.

– А Рис? – тихо спросила Эстер.

На лицо Сильвестры снова легла тень.

– Да… Рис тоже. Муж очень надеялся на Риса. Ужасно это говорить, но я в каком-то смысле рада, что Лейтон не дожил, чтобы увидеть такое… Рис так болен, не может говорить… и так… так изменился! – Она покачала головой. – Для него это было бы невыносимо. – Опустила взгляд на свои руки. – А потом мне так хотелось бы, чтобы Лейтон пожил подольше, чтобы они стали ближе друг другу… Теперь уже слишком поздно. Рис никогда не сможет поговорить с ним как мужчина с мужчиной, никогда не оценит его качеств, как я.

Эстер размышляла о версии Монка, о его ви`дении того, что произошло в темном переулке Сент-Джайлза. Она от всей души надеялась, что он ошибается. Это было бы чудовищно. Сильвестра не переживет этого, сохранив здравый рассудок.

– Вам нужно рассказать Рису, – сказала она вслух. – Вы очень многое можете рассказать, чтобы он понял характер отца, узнал о его талантах. Когда Рис выздоровеет, ему потребуются ваша дружба и участие.

– Вы так думаете? – быстро спросила Сильвестра. Надежда в ее глазах сменилась сомнением. – Сейчас, кажется, даже мое присутствие раздражает его. В нем столько злости, мисс Лэттерли… Вы что-нибудь понимаете?

Эстер не понимала, и скрытая жестокость Риса пугала ее. Она уже видела, как он получает удовольствие, причиняя другим боль, и у нее всякий раз холодело сердце – сильнее, чем от слов Монка.

– Осмелюсь предположить, что это всего лишь раздражение, вызванное неспособностью говорить, – солгала она. – И, конечно, физической болью.

– Да… да, полагаю, так. – И Сильвестра снова принялась за вышивку.

Вошла горничная, помешала в камине и забрала ведро, чтобы наполнить его углем.





* * *


Следующим вечером, как и обещала, заглянула Фиделис Кинэстон. Сильвестра настояла, чтобы Эстер отдохнула от Эбери-стрит и занялась, чем пожелает, – например, навестила друзей. Та с удовольствием согласилась, тем более что Оливер Рэтбоун снова пригласил ее на ужин и, если она не против, в театр.

Обычно о нарядах мисс Лэттерли заботилась меньше, чем другие женщины, но в этот вечер ей хотелось, чтобы ее гардероб был полон вещей, из которых можно выбирать, способных украсить, смягчить линию плеч и груди, придать красок лицу и подчеркнуть глубину глаз. Поскольку свое лучшее платье она надевала в прошлый раз, пришлось ограничиться темно-зеленым, которое сшили около трех лет назад, гораздо более строгим, чем ей хотелось бы. Оставалось обойтись тем, что есть, и больше об этом не думать. Эстер аккуратно причесалась; ее прямые волосы не желали падать как положено, вьющимися локонами, но отличались густотой и красивым отливом.

Щекам не хватало румянца, но щипать их сейчас не имело смысла, потому что до театра предстояло ехать, а в кэбе цвет лица вряд ли имеет значение.

Эстер умудрилась на несколько минут опоздать к приезду Рэтбоуна, а когда увидела его, так обрадовалась, что все мысли о собственной внешности мгновенно развеялись, сердце забилось быстрей, и ей вспомнилось их последнее расставание и легкое касание его губ.

– Добрый вечер, Оливер, – на одном дыхании выпалила она, почти перескакивая последнюю ступеньку, и через вестибюль поспешила к нему, стоявшему в нескольких футах от изумленного дворецкого. В самом деле, он выглядел поразительно элегантно для кавалера платной медсестры.

Рэтбоун улыбнулся в ответ, они обменялись шутками, и он повел ее к ожидавшему кэбу.

Вечер выдался холодный, но очень сухой; в кои-то веки не было тумана, и над крышами висела луна в третьей четверти. Они ехали, дружески беседуя о самых банальных вещах – погоде, политических сплетнях, поверхностно касались заграничных новостей, – пока наконец не добрались до театра и вышли из кэба. Рэтбоун выбрал остроумную пьесу с хорошим юмором, подходящую для свидания, не отягощавшую мозг и не бередящую чувства.

Войдя в театр, они сразу погрузились в круговерть цветов и потоки света, в гул голосов, болтовню снующих вокруг женщин, касающихся друг друга огромными юбками; все стремились поприветствовать старых знакомых и получше рассмотреть новые лица.

Здесь кипела светская жизнь, привычная для Эстер до ее отъезда в Крым; тогда она жила дома, в особняке отца, и считалось само собой разумеющимся, что через год, самое большее через два она познакомится с подходящим молодым человеком и выйдет замуж. С тех пор прошло всего шесть лет, а казалось, целая жизнь. Теперь этот мир стал чужим, и она растеряла все свои навыки.

– Добрый вечер, сэр Оливер! – восторженно поприветствовала Рэтбоуна дородная леди. – Как мило встретить вас снова. Я боялась, что мы лишились удовольствия видеть вас в своей компании. Вы ведь знакомы с моей сестрой, миссис Мэйбери, не так ли! – Это звучало как заявление, а не вопрос. – Могу я представить вам ее дочь, мою племянницу мисс Мариэллу Мэйбери?

– Как поживаете, мисс Мэйбери? – Рэтбоун с привычной легкостью поклонился молодой женщине. – Очень рад знакомству. Надеюсь, вам понравится пьеса. Говорят, весьма занятна. Миссис Троубридж, разрешите представить вам мисс Эстер Лэттерли. – Он не стал вдаваться в объяснения, просто взял Эстер под руку, словно подтверждая, что она не просто знакомая, а близкая подруга, которой он гордится.

– Здравствуйте, мисс Лэттерли, – произнесла миссис Троубридж с плохо скрытым изумлением. Ее довольно редкие брови полезли вверх, словно она собиралась что-то добавить, но промолчала.

– Здравствуйте, миссис Троубридж, – вежливо ответила Эстер, чувствуя, как внутри разливается струйка тепла. – Мисс Мэйбери, здравствуйте.

Миссис Троубридж сверлила Эстер злобным взглядом.

– Вы давно знаете сэра Оливера, мисс Лэттерли? – сладко спросила она.

Эстер уже собиралась ответить, но Рэтбоун опередил ее.

– Мы знакомы несколько лет, – с довольным видом сказал он. – Но сейчас, мне кажется, наша дружба крепче, чем прежде. Я иногда думаю, что глубокая привязанность вызревает медленно, через общие убеждения и совместную борьбу плечом к плечу… вам так не кажется?

Мисс Мэйбери выглядела потерянно.

У миссис Троубридж перехватило дыхание.


– В самом деле, – кивнула она. – Особенно через дружбу семьями. Вы – друг семьи, мисс Лэттерли?

– Я знаю отца сэра Оливера и очень его люблю, – отвечала Эстер, не покривив душой.

Миссис Троубридж пробормотала что-то неразборчивое.

Поклонившись, Рэтбоун предложил руку Эстер и повел ее к другой группе, состоявшей в основном из мужчин средних лет, по всей видимости, преуспевающих. Без всяких объяснений он представил ей каждого из них.

К тому времени, когда они заняли свои места, поднялся занавес и начался первый акт, у Эстер голова шла кругом. В глазах новых знакомых читались всякого рода догадки. Рэтбоун точно знал, что делал.

Теперь она сидела рядом с ним в ложе и, не в состоянии сосредоточиться на сцене, то и дело переводила взгляд на его лицо, освещенное отраженными огнями рампы, и пыталась понять, что оно выражает. Оливер казался спокойным, но что-то его забавляло. Едва заметная улыбка угадывалась на губах и гладкой коже щеки. Потом Эстер опустила взгляд на его руки и увидела, что пальцы Рэтбоуна находятся в непрестанном движении, словно он не может сидеть спокойно. Он почему-то нервничал.

Мисс Лэттерли перевела взгляд на сцену. Сердце ее стучало так сильно, что она почти слышала его биение; наблюдала за актерами и слышала их фразы, но уже через секунду не понимала, о чем идет речь. Ей вспомнилось, как они с Рэтбоуном ходили в театр в первый раз. Тогда она говорила много, наверное, даже слишком, высказывала свое мнение о вещах, волновавших ее. Он был любезен, как всегда, но не более того – лишнего не позволяло благородство. И она чувствовала некоторую его холодность, отстраненность, словно он не хотел, чтобы его знакомые что-то подумали об их отношениях, чтобы со стороны они выглядели поверхностными. Его сдержанность контрастировала с ее откровенностью, но словно подстегивала ее и, таким образом, направляла беседу в ту же сторону.

Но с тех пор он защищал Зору фон Рюстов, что чуть не погубило его карьеру. В самой жесткой форме ему дали понять, что в его профессии существуют границы, за которые не следует переходить, и что очень быстро общество может переменить свои симпатии, если эти границы будут нарушены[11].

Сострадание и идеалы не могли служить оправданием. Поначалу Оливер говорил, исходя из убеждений и не взвешивая последствий. А потом они с Эстер оказались на одном берегу реки, прежде их разделявшей.

Не об этом ли он сейчас размышлял, не это ли занимало и забавляло его?

Она повернула голову, снова взглянула на Рэтбоуна и обнаружила, что он смотрит на нее.

Эстер помнила, какие у него темные глаза – и это несмотря на светло-каштановые волосы, – но сейчас поразилась теплоте его взгляда. Она улыбнулась, нервно сглотнула и перевела взгляд на сцену. Надо делать вид, что ей интересно, что она, по крайней мере, знает, что там происходит. А мисс Лэттерли не имела ни малейшего представления об этом. Не могла даже отличить героя от негодяя, если они там присутствовали.

Когда наступил антракт, Эстер поняла, что чувствует себя до смешного неловко.

– Вам нравится? – спросил Рэтбоун, следуя за ней в фойе, где подавали закуски.

– Да, благодарю вас, – отвечала она, надеясь, что он не станет расспрашивать о сюжете.

– Вы сможете рассказать, что я пропустил, если призна́юсь, что не обращал внимания на пьесу и мысли мои носились неизвестно где? – негромко спросил он. – Чтобы я мог понять второй акт.

Эстер лихорадочно соображала. Надо сконцентрироваться на его словах, а не на том, что они могут значить! Не следует делать поспешных выводов и, возможно, смущать их обоих. Иначе она потеряет его дружбу. С ней будет покончено, даже если ни один из них в этом не признается, а это больно.

Эстер взглянула на Рэтбоуна с непринужденной улыбкой, но постаралась, чтобы та не получилась холодной или заученной.

– У вас новое дело, которое вас беспокоит?

Воспользуется он этой лазейкой или она угадала? Ему предоставлена такая возможность.

– Нет, – почти сразу отверг ее Оливер. – Полагаю, в каком-то смысле это имеет отношение к праву, но меня главным образом занимает не правовой аспект.

На этот раз она не смотрела на него.

– Правовой аспект чего?

– Того, что меня занимает.

Проводя ее через скопление зрителей, он положил ладонь ей на спину, и Эстер почувствовала, как по ее телу побежало тепло. Ощущение было успокаивающее и пугающе приятное. Почему оно ее пугает? Это же смешно!

Потому что к нему легко привыкнуть. Нежность и сладость ощущения чрезвычайно соблазнительны. Это все равно что выйти на солнце и понять, насколько ты замерзла…

– Эстер!

– Да?

– Наверное, это не самое подходящее место, но…

Не успел Оливер закончить то, что собирался сказать, как путь ему преградил дородный мужчина с седыми волосами и самого добродушного вида.

– Боже мой, Рэтбоун, ты словно в облаках витаешь, дружище! Клянусь, я видел, как ты прошел мимо полудюжины приятелей, словно и не подозревал об их существовании! Должен ли я отнести это на счет твоей очаровательной спутницы, или у тебя какой-то особо сложный случай? Похоже, из великого множества дел ты склонен выбирать чертовски трудные!

Рэтбоун захлопал глазами. Редко случались ситуации, в которых он так себя вел.

– Насчет моей спутницы, безусловно, – без колебаний ответил он. – Эстер, позвольте представить вам судью мистера Чарльза. А это мисс Эстер Лэттерли.

– Ага! – удовлетворенно произнес Чарльз. – Теперь я узнал вас, мэм. Вы – та самая замечательная леди, что нашла столь убедительные доказательства в деле фон Рюстов. В Крыму, не так ли? Невероятно! Как меняется мир. Не уверен, что мне это нравится, но, полагаю, тут ничего не поделаешь. Быть может, все к лучшему, а?

В другой обстановке она бы с вызовом спросила, что он имеет в виду. Ему не нравится, что у женщин появилась возможность сделать такой вклад в развитие общества, какой сделала Флоренс Найтингейл? Не нравится свобода женщин? Не нравится, как они используют знания и умения, наделяющие их властью, хотя бы временной? Подобное отношение приводило ее в ярость. Эстер считала его отжившим, слепым, основанным на мужском самомнении и невежестве. Оно было хуже, чем несправедливым; оно было опасным. Вот такой зашоренный идиотизм и вел к тому, что боевыми действиями в Крыму руководили неадекватные люди, а это стоило жизни бесчисленному множеству солдат.

Эстер уже набрала воздуху, чтобы броситься в атаку, когда вспомнила, что совсем рядом, касаясь ее локтя, стоит Рэтбоун, и выдохнула. Он страшно смутится, хотя, правду сказать, наполовину согласен с ней.

– Боюсь, мы все находимся в такой ситуации, сэр, – любезно сказала она.