Брат мой Каин

– Она еще вернется, – ответила мисс Лэттерли. – Ей нужно переодеться и захватить из дома еще денег. – Ей пришлось солгать ради благородной цели. Скажи она правду, кебмен, чего доброго, хлестнул бы лошадь кнутом, и ей бы осталось только смотреть ему вслед.

– Садитесь, – согласился он наконец.

Эстер поспешно забралась в кеб, не обращая внимания на промокшие юбки, хлеставшие ее по лодыжкам, и экипаж тут же тронулся с места.

Кучер оказался прав: меньше чем через пять минут они подъехали к тифозной больнице. Медсестра прошла в дом, чтобы вывести Энид, у которой теперь так сильно кружилась голова, что она едва не теряла сознание и потому не могла идти самостоятельно. Эстер и Калландре пришлось поддерживать ее с двух сторон, и мисс Лэттерли про себя благодарила Бога за то, уличный фонарь находился за углом и кучер мог различить лишь три пошатывающиеся женские фигуры, не замечая, насколько призрачной казалась та, которая находилась посредине, с посеревшим лицом и полузакрытыми глазами. Пот покрывал ее кожу настолько густо, что его нельзя было выдать за капли мелкого дождя, моросившего в этот вечер.

Возница хмуро посмотрел на них и озадаченно хмыкнул. Ему и раньше приходилось видеть людей из высшего сословия в сильном подпитии, но пьяные женщины всегда вызывали у него недоумение. Он осуждал их больше, чем мужчин, и оправдания, к которым обычно прибегали в подобных случаях, казались ему неуместными. Впрочем, эта дама жертвовала деньги для больных, так что кебмен решил воздержаться от замечаний, по крайней мере сейчас.

– Тпру! – приказал он лошади, натянув вожжи, когда та, испугавшись, вскинула голову и шарахнулась в сторону. – Старая кляча! – выругался кучер, дернув за вожжи еще сильнее, после чего снова обернулся к седокам: – Садитесь. Я отвезу вас домой.

Поездка превратилась в настоящий кошмар. Когда они добрались, наконец, до дома лорда Рэйвенсбрука, Энид бросало из жара в озноб, и она, похоже, не могла сдержать сотрясавшую ее тело неистовую дрожь, находясь где-то на грани забытья.

Не успел кеб остановиться, как Эстер распахнула дверцу и, едва не вывалившись на мостовую, крикнула извозчику, чтобы тот подождал, пока она вернется. Бегом поднявшись по лестнице, девушка изо всех сил дернула за шнурок звонка, а потом потянула его еще дважды, несмотря на то что услышала, как зазвенел колокольчик в прихожей.

В дверях появился ливрейный лакей, всем своим видом выражавший едва сдерживаемое негодование. Увидев перед собой плохо одетую молодую женщину с побледневшим лицом и обезумевшим взглядом, да еще без шляпы, он возмутился еще больше. Его рост, как и положено человеку такой профессии, достигал добрых шести футов, его ногам многие могли позавидовать, а очертания его рта наводили на мысль о немалом высокомерии.

– Леди Рэйвенсбрук очень плохо, она вон в том кебе! – коротко объяснила медсестра. – Пожалуйста, помогите мне перенести ее в дом и пошлите за служанкой или за кем-нибудь еще, кто может о ней позаботиться.

– Могу ли я узнать, кто вы такая? – Слуга казался потрясенным, однако не настолько, чтобы отступить под напором этой неизвестной особы.

– Эстер Лэттерли, – бросила девушка в ответ. – Я медсестра. Леди Рэйвенсбрук серьезно больна. Прошу вас, поторопитесь, не стойте, как столб!

Лакей знал, куда отправилась его хозяйка и с какой целью. Он колебался, готовый вступить в пререкания.

– У вас что, плохо со слухом? – спросила Эстер, повысив голос. – Идите и помогите вашей хозяйке, она вот-вот потеряет сознание, вывалится и разобьется!

– Хорошо, мадам. – Слуга как будто ожил и прошагал мимо мисс Лэттерли вниз по лестнице, а потом по мокрой мостовой, блестевшей при свете фонаря, направляясь к кебу, в то время как сидевший на козлах кучер нервно перебирал вожжи, глядя на подъезд особняка, словно на открытую могилу.

Распахнув дверцу повозки с видом человека, собравшегося пришпорить коня перед боем, лакей просунул внутрь голову и плечи, чтобы взять на руки Энид, которая теперь завалилась набок, почти потеряв сознание. Слуга поднял хозяйку, что было непросто сделать даже такому сильному мужчине, и сразу же вытащил ее из экипажа и понес к дверям, медленно ступая по ведущей в дом дорожке.

Эстер спустилась на одну ступеньку и принялась искать в ридикюле деньги, чтобы расплатиться с кучером, но тот, привстав на козлах, взмахнул длинным хлыстом над самыми ушами лошади, и, прежде чем девушка успела сделать еще шаг, экипаж покатился прочь от тротуара, быстро набирая скорость.

Медицинская сестра не слишком удивилась этой картине. Извозчик запомнил место, где он взял седоков. А увидев, куда он привез Энид, которую вынес из кеба лакей в ливрее, сразу сообразил, в чем дело, и не захотел, чтобы другая пассажирка приближалась к нему, побоявшись брать деньги из ее рук.

Вздохнув, мисс Лэттерли направилась следом за лакеем и вошла в дом, закрыв за собой дверь.

Она увидела слугу стоящим посреди холла в беспомощной позе. Лежащая у него на руках леди Рейвенсбрук казалась безжизненной тряпичной куклой.

Эстер принялась искать взглядом шнурок для вызова слуг.

– Где у вас звонок? – резко спросила она.

Лакей кивком указал на затейливо сплетенный шнурок. Никто из прислуги не явился в холл, поскольку все знали, что открывать дверь входило в обязанности этого человека. Сделав несколько быстрых шагов, девушка рванула шнурок сильнее, чем хотелось ей самой.

Почти тут же в холле появилась горничная. Стоило ей увидеть лакея, а потом – Энид, как лицо у нее сразу побледнело.

– Несчастный случай? – спросила она, чуть заикаясь.

– Брюшной тиф, – ответила Эстер, направляясь к ней. – Ее нужно поскорее уложить в постель. Я медсестра. Если лорд Рэйвенсбрук пожелает, я останусь здесь и буду за нею ухаживать. Он дома?

– Нет, мадам.

– Вам, наверное, следует послать за ним кого-нибудь. Ей очень плохо.

– Почему вы не привезли ее раньше? – с осуждением заметил лакей. – Вы там не имели права дожидаться, пока она не оказалась в таком состоянии.

– Это произошло совершенно неожиданно. – Мисс Лэттерли с трудом сдерживала себя, чтобы не наговорить резкостей. Она слишком устала и слишком переживала за Энид, чтобы спорить сейчас с кем-нибудь, тем более с прислугой. – Ради бога, не стойте здесь, отнесите ее наверх и покажите, где мне взять чистую воду, ночную рубашку для нее и несколько полотенец или кусков ткани! А еще мне нужен таз, точнее, два таза. Займитесь этим, слышите меня?!

– Я позову Дингл, – торопливо сказала горничная, – и миссис Мерчисон.

Не тратя времени на объяснение того, кто эти женщины, она стремительно повернулась на каблуках и вышла, оставив распахнутой обитую зеленым сукном дверь. Эстер поднялась вслед за лакеем по широкой изогнутой лестнице, прошла лестничную площадку и приблизилась к двери, ведущей в спальню хозяйки дома. Она открыла ее, а лакей вошел и уложил Энид на кровать. Обстановка комнаты оказалась весьма элегантной: там преобладали розовые и зеленые тона, а на стенах висело несколько китайских картин с изображением цветов.

Однако сейчас взгляд медсестры отмечал лишь самые необходимые для нее предметы – кувшин с водой на туалетном столике, фарфоровую полоскательницу и два полотенца.

– Налейте сюда теплой воды, – распорядилась она.

– У нас есть горячая… – начал было слуга, но девушка перебила его:

– Горячая мне не нужна! Я хочу, чтобы жар у нее спал, а не поднялся! И принесите еще какую-нибудь чашку побольше. Подойдет любая. И прошу вас, поторопитесь!

Раздраженный ее поведением, лакей взял кувшин и удалился, оставив дверь приоткрытой.

Он не возвращался довольно долго. Эстер присела рядом с кроватью, с тревогой глядя, как хозяйка начала метаться и ворочаться с боку на бок. Наконец дверь снова широко распахнулась, и в спальню вошла женщина, выглядевшая приблизительно на сорок лет. Она казалась довольно некрасивой и непривлекательной, однако ее незамысловатое платье из серой материи отличалось отличным покроем, подчеркивающим стройность и изящество ее фигуры. Глядя на нее, можно было подумать, что она в эту минуту чем-то удручена.


– Я Дингл, служанка леди Рэйвенсбрук, – заявила она, глядя при этом не на мисс Лэттерли, а на Энид. – Что с нею случилось? У нее тиф?

– Да, опасаюсь, это именно так. Вы не поможете мне раздеть ее и уложить поудобней? – попросила медсестра.

Они вдвоем принялись за дело, но их задача оказалась совсем не легкой. Боль теперь как будто проникла в каждую клетку тела Рэйвенсбрук, в каждую ее кость и сустав. Даже слабое прикосновение к коже вызывало у нее неприятные ощущения, а голова болела настолько сильно, что она не могла открыть глаза. Сознание, похоже, то возвращалось к больной, то вновь ее покидало. Удушающий жар в следующую минуту сменялся леденящим ознобом.

Ей ничем нельзя было помочь – Дингл и Эстер могли только регулярно обтирать ее прохладной водой, чтобы хотя бы немного снизить температуру. Иногда Энид узнавала окружавших, но основную часть времени находилась в беспамятстве. Ей казалось, что стены комнаты раскачиваются и что сама она начинает увеличиваться в размерах, как будто раздуваясь, а потом исчезает, словно какое-то страшное видение, появившееся в кривом зеркале.

Прошло без малого два часа, когда раздался стук в дверь, и невысокая служанка, казавшаяся очень испуганной и старавшаяся держаться как можно дальше, сообщила, что лорд вернулся домой и просит мисс Лэттерли пройти в библиотеку, где он ждет ее.

Попросив Дингл посмотреть за хозяйкой, пока она не вернется, чтобы поменять постельное белье и отправить его в стирку, медсестра направилась в ту сторону, куда указала ей служанка. Библиотека находилась внизу, в дальнем конце прихожей за углом. Это была тихая комната, обставленная удобной мебелью, с несколькими рядами дубовых книжных шкафов и камином, в котором полыхал жаркий огонь. Полированное дерево, тепло, а также едва уловимый запах лаванды, воска и кожи сразу наводили на мысль о царящих в этом доме достатке и роскоши.

Майло Рэйвенсбрук стоял возле окна, но тут же обернулся, услышав звук шагов Эстер, и обратился к ней:

– Закройте дверь, мисс…

– Мисс Лэттерли, – подсказала девушка.

– Да, мисс Лэттерли. – Мужчина подождал, пока она выполнит его просьбу.

Лорд Рэйвенсбрук был высок и отличался какой-то необыкновенной красотой, свидетельствовавшей о его благородном происхождении. Выражение его лица говорило о равномерном сочетании твердости характера с немалой обаятельностью. Такой человек мог быть отличным другом, умным и понимающим, но в то же время, как догадалась медсестра, мог стать и безжалостным врагом.

– Насколько мне известно, вы привезли леди Рэйвенсбрук домой, заметив, что она заболела, – проговорил он наполовину вопросительным тоном.

– Да, милорд.

Эстер ждала, что он скажет дальше, вглядываясь ему в лицо в надежде увидеть на нем страх или жалость. Однако черты его лица оставались неподвижными. Во всем облике этого человека чувствовалась твердость, как свойственная ему от природы, так и приобретенная в процессе воспитания умения владеть собой, возможно, с раннего детства. Мисс Лэттерли знала немало подобных людей, как среди аристократов, так и среди военных. Они выросли в семьях, члены которых привыкли к власти и связанной с ней ответственности в не меньшей мере, чем к гарантированным ею привилегиям. Воспринимая повиновение и уважение окружающих как должное, они демонстрировали перед ними образцы самодисциплины, к которой их приучили с ранних лет, и умели не предаваться излишествам, как в эмоциональном, так и в физическом смысле слова. Находясь в собственной библиотеке, в тепле и в окружении потемневшей от времени мебели, бархата и кожи, милорд Рэйвенсбрук стоял, словно солдат, по стойке смирно, и Эстер не удалось определить, какие чувства он теперь испытывал. Если его снедала жалость к собственной жене, он скрывал это в присутствии посторонней женщины, а если опасался принять мисс Лэттерли на работу или боялся заразиться, эти тревоги также оставались тщательно скрыты.

– Мой лакей утверждает, что вы медсестра. Это так?

Губы Майло двигались едва заметно, однако тон, с которым он произнес слово «медсестра», выдал его отношение к представительницам этой профессии. Образ медицинской сестры, как правило, ассоциировался с самыми непривлекательными женскими качествами. Сестер часто обвиняли в пьянстве и непорядочности, а кроме того, было принято считать, что их внешность не позволяла им заняться таким куда более доходным ремеслом, как проституция. По роду их обязанностей медсестрам главным образом приходилось мыть полы и выносить помои, а иногда менять повязки и стирать белье. Настоящим лечением пациентов занимались врачи, не говоря уже о принятии решений о методах лечения, обработке ран и назначении лекарств.

Конечно, с тех пор, как Флоренс Найтингейл прославилась во время Крымской войны, многие убедились, что медсестры вовсе не такие, как им казалось раньше, однако этот случай считался скорее исключением, чем правилом, а лорд Рэйвенсбрук явно принадлежал к числу скептиков. Было ясно, что он не станет открыто оскорблять Эстер, если она сама не подаст к тому повода, но смотрел он на нее точно так же, как смотрел бы на Мэри или любую другую из тех женщин из Ист-Энда, которые помогали ухаживать за тифозными больными. Мисс Лэттерли ощутила, как все тело у нее напряглось, а челюсти плотно сжались от гнева. Какой бы невежественной и нечистоплотной ни оставалась Мэри, она отличалась состраданием и заслуживала гораздо большего уважения со стороны таких людей, как стоящий перед нею аристократ.

Отвечая на его вопрос, Эстер заставила себя еще больше выпрямиться.

– Да. – Она не стала добавлять слово «сэр». – Я получила эту профессию в Крыму, вместе с мисс Найтингейл. У меня в семье не одобрили мой выбор, в чем нет ничего необычного. По мнению родственников, мне следовало остаться дома и выйти замуж. Однако меня не привлекало такое будущее.

По выражению лица Рэйвенсбрука девушка догадалась, что он не проявляет ни малейшего интереса к обстоятельствам ее жизни и причинам, побудившим ее сделать такой выбор, но в то же время относится к ней с невольным уважением. Упоминание о Крыме внушало доверие, и Майло не мог этого отрицать.

– Понятно, – кивнул он. – Вам, вероятно, приходилось иметь дело с тифозными больными и раньше, а не только в Лаймхаусе?

– К сожалению, да.

Лорд чуть приподнял черные брови, напоминавшие ровную линию над глубоко посаженными глазами.

– К сожалению? – переспросил он удивленно. – Разве вас не радует, что вы приобрели определенный опыт?

– Его не назовешь приятным. На моих глазах умерло слишком много людей, тех, кто этого совершенно не заслуживал.

Лицо Рэйвенсбрука вновь сделалось непроницаемым.

– Мне безразличны ваши убеждения, мисс… мисс Лэттерли. Для меня важно лишь то, способны ли ухаживать за моей женой и желаете ли этим заниматься.

– Конечно, у меня есть такое желание. А мои способности не превосходят способностей остальных.

– Тогда нам остается только обсудить размер вашего вознаграждения.

– Я считаю леди Рэйвенсбрук своей подругой, – ответила Эстер ледяным тоном. – Поэтому я не требую вознаграждения.

Возможно, она пожалеет об этом позже, пришло ей в голову уже после того, как эти слова были произнесены. Лишние деньги ей, несомненно, не помешали бы, но отказав ему сейчас, она почувствовала огромное удовлетворение, ради которого потом стоит терпеть холод и недоедание.

Такой ответ оказался для ее собеседника совершенно неожиданным. Мисс Лэттерли убедилась в этом, посмотрев ему в лицо: Майло окинул взглядом ее испачканную мятую одежду далеко не лучшего качества, изможденное лицо и растрепавшиеся волосы, и губы у него чуть дрогнули от удивления.

– Я ваш должник, – признал Рэйвенсбрук. – Дингл займется стиркой белья и будет готовить и приносить вам любую еду, которую вы пожелаете, но поскольку ей приходится иметь дело с остальной прислугой, она не станет входить в комнату, где лежит больная. Я обязан сделать все возможное, чтобы болезнь не распространилась в моем доме, а потом бог еще знает где.

– Конечно, – бесстрастно ответила Эстер, мысленно поинтересовавшись, не боится ли он за себя настолько, что тоже не станет входить в спальню к заболевшей жене.

– Нам придется поставить кровать в туалетной комнате, чтобы вы могли там отдыхать, – продолжал хозяин дома. – Если вы хотите, мы пошлем кого-то к вам домой за вашей одеждой. А если вас это не устраивает, Дингл наверняка найдет для вас что-нибудь. У вас почти такая же фигура, как у нее.

Вспомнив служанку Энид с ее изможденным лицом и нарочито некрасивой одеждой, медсестра нашла подобное сравнение не слишком лестным. Однако, с другой стороны, Дингл казалась довольно симпатичной женщиной, несмотря на столь суровый вид. Поэтому Эстер, наверное, не следовало слишком переживать.

– Спасибо, – коротко ответила она. – Боюсь, дома у меня мало что найдется. Я так долго оставалась в Лаймхаусе, что мне было некогда даже постирать белье.