Черный Леопард, Рыжий Волк

Он облизнул губы. Белекун Большой был лицедеем, и это представление устраивалось для меня.

– Конечно же нет, малыш Следопыт. Восток перешел с камня на железо. Времени нет для изысков бронзы. Стулья из земель за Песочным морем. А те занавеси – лишь дорогие шелка, купленные у торговцев Света с востока. Я перед тобой не исповедуюсь, но они обошлись мне во столько же, во сколько и два прелестных мальчика-раба.

– Твои прелестные мальчики не знали, что они рабы, пока ты их не продал.

Он насупился. Кто-то как-то предостерегал меня от удовольствия хватать плод низко от земли. Он вытер руку о рубаху. Блестит, но не шелк, был бы шелк, он бы мне похвастался.

– Я ищу известий об одном из вас, Басу Фумангуру, – сказал я.

– Известия о старейшинах да будут только для богов. Что они тебе, если бы ты узнал? Фумангуру, он сейчас…

– Фумангуру сейчас? Я слышал, он уже – был.

– Известия о старейшинах да будут только для богов.

– Что ж, тебе надо поведать богам, что сейчас он мертв, потому как барабанные вести не достигли небес. Ты, впрочем, Белекун…

– Кто желает знать о Фумангуру? Не ты же, я помню тебя всего лишь посыльным.

– Надеюсь, ты помнишь больше этого, Белекун Большой, – сказал я и почесался в паху, потянувшись, чтобы схватить свой браслет.

– Кому это понадобилось знать про Фумангуру?

– Родственникам за городом. Похоже, они у него есть. Они выслушают, что с ним стало.

– А-а? Семейство? Сельский народ?

– Да, из народа они.

Он поднял на меня взгляд, левая бровь у него слишком задралась, крошки овечьего сыра застряли в уголках рта.

– И где это семейство?

– Там, где им и положено быть. Где всегда были.

– Где же?

– Наверняка тебе известно, Белекун.

– Сельхозземли, они к западу, не на Увомовомовомово, раз там так много разбойников. Они склоны обрабатывают?

– Что тебе до их средств к существованию, старейшина?

– Спрашиваю только для того, чтобы мы могли направить им воздаяние.

– Значит, он умер.

– А я и не говорил, что он жив. Я сказал про него – сейчас. Так мы все сейчас – в планах Божьих, Следопыт. Смерть – это и не конец, и не начало, она даже и не первая смерть. Я запамятовал, в каких богов ты веришь.

– Потому как я не верю в верование, старейшина. Но передам им твои наилучшие пожелания. Они же тем временем желают ответов. Погребен? Сожжен? Где он и его семья?

– С предками. Всем нам предстоит разделить их славную судьбу. Это не то, что тебе хотелось бы узнать. Однако да, все они мертвы. Да, мертвы.

Он откусил еще сыру и немного чудо-плода.

– Это сыр и чудо-плод, Следопыт… похоже, что сосешь козью титьку, а из нее льются сладчайшие пряности.

– Все они мертвы? Как это произошло и почему народ не знает?

– Кровная чума. Но народ знает. В конце концов, ведь это Фумангуру так или иначе прогневал Бисимиби[33]. Он, должно быть, да он, конечно же, он, и они наслали на него заразную болезнь. О, мы нашли источник, что уже тоже умер, но никто и близко не подходит к дому из страха перед духами болезни, они, чтоб ты знал, ходят по воздуху. Да, ходят, конечно же, ходят. Как могли бы мы уведомить город, что их любимый старейшина или кто угодно другой умер от кровной чумы? Паника на улицах! Женщины сшибают друг друга и топчут собственных детей, чтоб только убраться из города. Нет, нет, нет – то была мудрость богов. И потом, никого больше чума не скрутила.

– Или смерть, похоже.

– Так кажется. Только к чему это? Старейшины не обязаны говорить о судьбе старейшин. Даже семьям, даже Королю. Мы извещаем их о смерти только из вежливости. Семья должна считать старейшину почившим, как только тот вступает в славное братство.

– Тебя, возможно, Большой Белекун, но у него была жена, были дети. Жили они в Конгоре, а не тут, любили общаться с простыми людьми, так кажется.

– Ни одна история не так проста, Следопыт.

– Э нет, проста любая история. Нет истории, что не оставляет во мне желания свести ее к одной строке, а то и к одному слову.

– Я в растерянности. Мы сейчас о чем говорим?


– О Басу Фумангуру. Когда-то он был любимцем Короля.

– Откуда мне знать?

– Пока он Короля не прогневал.

– Откуда мне знать? Только это глупо – Короля гневить.

– Мне-то казалось, что этим старейшины и занимаются. Гневят Короля… то бишь, народ защищают. На улицах золотыми стрелками размечено, где Король соизволит остановиться. Одна ведет к твоей двери.

– Ветер способен, конечно же, и реку вздуть.

– Ветер несет дерьмо прямо туда, откуда оно вылезло. Вы с Королем теперь друзья-приятели.

– Королю все друзья. Никто с Королем не дружит. Так можно сказать, что ты с каким-нибудь богом друзья-приятели.

– Прекрасно, вы с Королем в дружеских отношениях.

– Почему всякий человек должен быть врагом Короля?

– Говорил ли я тебе когда о своем проклятии, Большой Белекун?

– Нет меж нами, тобой и мною, никакой дружбы. Мы никогда не были…

– Кровь – вот где корень. Как и во многом другом, а мы с тобой говорим о семье.

– Ужин призывает меня.

– Да, призывает. Конечно же, призывает. Съешь сыру.

– Мои слуги…

– Кровь. Моя кровь. Не спрашивай, как она попала туда, только стоит мне схватить свою руку… – Я выхватил кинжал. – И резануть себя вот тут по запястью, не настолько, чтоб вся жизнь вытекла, а так, чтоб хватило в ладонь набрать и бросить…

Белекун посмотрел в потолок еще раньше, чем я смог бы указать туда.

– А твой потолок очень высок. Но таково уж мое проклятие. То есть если брошу я свою собственную кровь в потолок, то она породит черное.

– Что значит – породит черное?

– Людей из темнейшей тьмы, по крайности, они похожи на людей. Крыша делается буйной и плодит их. На потолке они стоят, как на полу. Ты знаешь, когда крыша начинает как бы потрескивать.

– Крыше…

– Что?

– Ничего. Я ничего не сказал. – Он поперхнулся ягодой. Я указал на кубок, он залпом выпил лаймовое вино и прочистил горло. Я стоял, может, в десяти и еще в пяти и еще четырех шагах от него, может, в двадцати. – Это такие звуки омолузу издают, как в сказке, какую мать тебе рассказывала. Случается, чудища твоего разума ночью пробиваются сквозь кожу головы. Только все равно они остаются в твоем разуме. Да.

– Значит, ты их никогда не видел? – Я подошел к нему, спрятав нож обратно в ножны. Он попытался перекатиться и сесть, но упал навзничь, больно ударившись локтем. Поморщился, но обратил гримасу в улыбку. – Я не сказал: к потолку, – но ты вверх взглянул. Я ни разу не произнес: омолузу, – зато ты произнес.

– Интересный разговор всегда заставляет меня забыть о голоде. Я только что вспомнил, что проголодался. – Белекун потянулся жирной рукой к шнуру с колокольчиком наверху и позвонил три раза.

– Бисимиби, говоришь?

– Да, эти сучьи бесенята текущих вод. Может, он на реку для разнообразия пошел не в ту ночь и рассердил одного-двух или трех. Должно быть, они следом за ним до дома шли. А остальное, как говорится, это остальное.

– Бисимиби. Ты уверен?

– Так же уверен, как и в том, что ты раздражаешь меня, словно царапина в заднице.

– Видишь ли, Бисимиби духи озерные. Они ненавидят реки, текущая вода их с толку сбивает, уносит их слишком далеко, когда они совсем спят. А в Малакале нет озера. И еще вот что. Омолузу напали на его дом. Самый младший его сын…

– Да, этот бедный ребенок. Только достиг возраста, когда оставалось через быков скакнуть в мужчины.

– Слишком уж не дорос еще, чтоб через быков прыгать, разве не так?

– Ребенок в десять и еще пять лет более чем дорос.

– Ребенок родился незадолго.

– У Фумангуру не было детей, родившихся незадолго. Его последнего пришлось вырезать из матери десять и еще пять лет назад. Она стала бесплодна после этого.

– Сколько тел найдено?

– Десять и еще п…