Черный Леопард, Рыжий Волк

– Не знаю ни одного человека, побывавшего на войне, кто стал бы рассказывать о ней.

– Ты был солдатом?

В ответ прозвучал его короткий смешок:

– Солдаты – это дурни, кому и того не платят, чтоб дурнями быть. Я наемником был.

– Расскажи мне о войне.

– Обо всех ее ста годах? Мы о какой войне говорим?

– А на какой ты воевал?

– На войне Арери Дулла. Кто знает, как называют ее эти любители поиметь буффало с юга, хотя я слышал, что они дали ей название войны северной с северной агрессией, что просто смехотворно, если учесть, что они первыми метнули копья. Ты родился через три года после последнего замирения. Породила его война. Такая вот забавная семейка. При всем внутриродовом скрещивании, что рождает безумных королей, можно бы подумать, что придет день и какой-нибудь король скажет, мол, давайте найдем свежую кровь для спасения династии, – увы, нет. Вот у нас и война за войной. Такая правда. Не могу сказать, был ли Кваш Нету редким здравым королем, или был ли новый и безумный Король Массыкина просто еще безумнее предыдущего, но на войне он был великолепен. У него на нее талант был, такой же, как у других талант к керамике или поэзии.

Биби остановил коня, а я – своего. Я чувствовал, как раздраженно поглядывал Фумели. Воздух был сырым от дождя, который так и не пошел.

– Сейчас надо дальше двигаться, – пробурчал Фумели.

– Успокойся, малыш, – осадил его Биби. – Леопард будет так же пылок, когда ты наконец-то усядешься на него.

На эти слова я повернулся. Лицо Фумели отражало именно тот ужас, какой, я знал, на нем появится. Хотелось получить удовольствие от этого, но получил немного. Я вновь обернулся к Биби.

– Мой отец никогда не говорил о войне. Он ни на одной не воевал, – сказал я.

– Слишком стар?

– Возможно. Он еще и моим дедом был. Только ты о войне разговор вел.

– Что? Ты… Да, война. Мне было десять и еще семь лет, и мы жили с матерью и отцом в Луала-Луала. Безумный массыкинский Король вторгся в Увакадишу и Калиндар, две земли в десяти днях верхом от долины Увомовомовомово. Слишком близко к Малакалу. Слишком близко к Квашу Дара. Мать моя говорила, что однажды в наш дом явятся мужчины и заявят, мол, мы избрали вас для войны. Я сказал, что, может, если мне сражаться на войне, это в конце концов вернет славу нашему дому, какую отец растранжирил на вино и женщин. «Чем вернешь ты славу, ведь у тебя нет чести», – сказала мать. Она была права, конечно же. Я находился среди убийств, а у людей меньше нужды в личных драчках, когда все охвачены войной. И только она сказала, как в дом пришли великие воины и указали: ты, ты, молодой и сильный, по крайности, на вид. Пора вышвырнуть этого сучьего Короля Омороро обратно на его пустоши с хвостом, зажатым между ног. А за что мне сражаться? Я спросил – они обиделись. «Ты должен сражаться за прославленного Кваша Дара и за империю». Я сплюнул и распахнул ворот рубахи, показывая свое ожерелье. «Я из Семикрылов, – сказал я. – Воинов монеты».

– Кто такие Семикрылы?

– Наемники, похищенные у отцов-пропойц, у кого были долги, какие им нечем было оплатить. Знатоки оружия и мастера железа. Мы наезжали стремглав и исчезали, словно запоздалая мысль. Хозяева наши испытывали нас скорпионами, потому страха мы не ведали.

– Как?

– Жалили нас и смотрели, кто выживет. В битве мы строй держали быком. Мы – рога, самые свирепые, мы шли в атаку первыми. И стоили мы больше, чем большинство королей способны платить. Но ваш Король был весьма умудрен в искусстве войны. Я вот что услышал от безумного Короля: одному Королю нельзя быть в двух местах разом, или в трех, потому как он всего лишь один Король. Он пребывает в Фасиси, вот и давайте нападем на Миту. И вот Массыкин нападет на Миту – и Мита его. Он считал это победой, и мысль такая не лишена разумности, коль скоро Королю нельзя быть в двух местах разом, давай нападем на место, где его не может быть. В этом была его ошибка, Следопыт. Мотай на ус, не было это никакой слабостью. Южные армии сыграли на руку самому величию Кваша Нету, оказываясь одновременно во многих местах.

– Колдовство?

– Не все выходит из лона ведьм, Следопыт. Отец вашего Короля знал, как быстрее перемещать армии, лучше любого Короля и до, и после него. Переброски, что занимали у конгоркинов семь дней, его армия могла осуществить за два. Он мудро выбирал, где сражаться, а где не стоит, он покупал наилучших и жесточайше облагал налогами свой народ, чтобы делать это. Наилучшими были Семикрылы. Это тоже восприми как правду. Безумный Король был взбалмошным дурачком, кто криком исходил при виде крови и не знал имен собственных генералов.

А вот у вашего Короля были свои люди, люди сильные, способные управлять городом, а то и государством, когда он уходил войной на другое. Ты слышал о войне женщин?

– Нет. Расскажи.

– После того как генералы заявили безумному Королю: Король наш, мы должны отступить от Увакадишу и от его побратима Калиндара, четыре наших собственных города под угрозой, – Король согласился. Но потом, ночью в лагере (Король всегда считал обязательным жить среди своих воинов на войне), он услышал, как сношается пара кошек, и подумал, что это ночной бес обзывает его трусом за отступление. Вот он и потребовал возобновить наступление на Увакадишу, только чтоб быть побитым женщинами и детьми, бросавшими камни и дерьмо из своих обмазанных глиной кирпичных башен. Последнее противостояние под Малакалом не очень-то и на боевые действия походило. Война была уже выиграна.

– Хмм. В Малакале не тому учат.

– Слышал я песни и читал переплетенные в кожу листы бумаги про то, как Малакал был местом последнего боя между светом Империи Кваша Дара и тьмою Массыкина. Песни глупцов. Только те, кто не воевал на войне, не способны видеть, что оба они были тьмою. Увы, наемник без войны – это наемник без работы.

– Ты так много знаешь о войне, генералах и придворных. Как же оказался ты тут? Скармливать жирной свинье финики ради пропитания.

– Работа есть работа, Следопыт.

– А брехня есть брехня.

– Рано или поздно тьма войны оттеняет каждого, кто в ней сражался. Нужды мои просты. Вскормить детей, чтоб и они стали мужчинами, – одна из них. Гордость не в счет.

– Я тебе не верю. И после всего, что ты сам только что рассказал, верю тебе и того меньше. В том, как ты поступаешь, умение заметно. Ты намерен убить его? Знаю, соперник нанял тебя подобраться к нему ближе любовницы.

– Если б мне нужно было убить его, я мог бы сделать это четыре года назад. Ему известно, на что я способен. По-моему, ему удовольствие доставляет, что люди считают меня глупым мальчиком-девочкой, кому нравится играть с его ртом. По его мнению, это значит, что я могу вычислить его врагов и разобраться с ними.

– Значит, ты его лазутчик? За нами следить?

– Глупец, для этого у него есть Соголон. Я тут на случай каких угодно неожиданностей, какие боги вам уготовили.

– Я бы еще послушал про то, что эти великие войны с тобой сделали.

– А я бы больше ничего об этом не стал рассказывать. Война есть война. Представь наихудшее, что тебе видеть довелось. Теперь представь, что видишь это через каждые три шага на всем недельном пути.


Мы скакали в гуще зеленой травы, где было зеленее и влажнее, чем в буром буше долины, подковы наших лошадей глубоко уходили в грязь. Впереди, может, через полдня предстоит скакать среди высящихся и разросшихся деревьев. Горы нависнут кругом над нами. Со стороны, когда едешь из Малакала на запад, и горы, и лес кажутся голубыми. Вдоль травы и влаги пробивается травяной великан бамбук – один ствол, потом два, потом рощица, а потом целый лес бамбуковый, что закрывает позднее осеннее солнце. Другие деревья возносятся к небу, а папоротник скрывает грязь. Запах свежего ручья доносится еще до того, как услышишь или увидишь его. На поваленных деревьях прорастают папоротник и лук. Мы следовали по тому, что выглядело дорогой, пока чутье не подсказало мне, что и Леопард, и Соголон пошли этим путем. По правую руку от меня сквозь густую листву виднелся сбегающий по скалам водопад.

– Куда они подевались? – спросил Фумели.

– Етить всех богов, мальчик. Твой котяра всего лишь…

– Не он. Вокруг нет никакого зверья. Ни ящеров-панголинов, ни обезьян-мандрилов, ни единой бабочки даже. У тебя нос чует только то, что тут, а не то, что пропало?

– Ну так ступай, ищи их.

Мне не хотелось разговаривать с Фумели. Не по вкусу мне были всяческие грубости, что так и готовы сорваться с его губ.

– «Я теперь стану звать его Рыжим Волком» – так он мне сказал, хотя я его ни о чем не спрашивал, – заговорил Биби.

– Кто?

– Найка.

– Он издевается над рыжей охрой на моей коже, уверяет, что только женщины-ку красятся охрой.

– Правда для твоего слуха: в жизни не видел мужчину с таким цветом.

Биби остановился, нахмурил брови и глянул на меня так, будто пытался уловить что-то им упущенное, потом встряхнулся:

– А волк?

– Ты глаз мой видишь?

Выражение его лица я понял. Оно говорило: есть малость, о какой ты мне не говоришь, только мне нужды особой нет настаивать.

– Что за запах был на ведьме? Не могу определить, – сказал я.

Он пожал плечами.

– Расскажи мне еще что-нибудь, Уныл-О́го, – попросил я О́го.

Это правда. О́го говорил не переставая, пока вечер не охватил нас. И потом он говорил про то, как нас охватывала ночь. Я забыл о Фумели, пока он не забурчал, и не обращал на него внимания, пока он не забурчал в третий раз. Мы доехали до развилки дороги – налево пойдешь, направо пойдешь.

– Нам налево, – сказал я.

– Почему налево? По этому пути Квеси пошел?

– Это путь, по какому я иду. Можешь своим путем идти, если хочешь, возьми да и отвяжи свою лошадь от коня Биби. – Я слышал глухой стук копыт по земле и потрескивание веток. Я не ждал от него никаких слов. Тропа была узкой, но то был путь, а солнце почти ушло.

– Ни летучей мыши, ни совы, никакого щебечущего зверья, – бурчал Фумели.

– Что еще за сучок у тебя теперь в заднице?

– Мальчик прав, Следопыт. В этом лесу не движется ни единая живая тварь, – сказал Биби. Одна его рука держала уздечку, другая сжимала меч.

– Где теперь твой великий нюх? – пробурчал Фумели.

Я тогда сразу же мысленно заметил себе. Никогда больше этот малый не будет верен ни в чем. Только оба они были правы. Я знал, что многие животные пахнут горными лугами – и ни одного нюх мой не различил. И запахи леса, какие я таки чуял: горилла, зимородок, змеиная кожа, – были чересчур отдаленными. Ни живой души, только деревья загадочно сходились кругами да речная вода стекала по скалам. О́го продолжал говорить.

– Уныл-О́го, помолчи.

– Эй?

– Тихо. Движение в буше.

– Кто?

– Никто. О том-то я и говорю: в буше никакого движения.

– Я об этом первым сказал, – буркнул Фумели. Стоило ли мне спину крутить, оборачиваясь, чтоб он увидел мой сердитый взгляд? Нет. – Многие говорят про твой нюх, а я нет. Что сейчас чует твой драгоценный нос?

Шейку, тоненькую, как у него, тонкую, как у девочки, я мог бы сломать без усилий. Или позволил бы О́го разнести его на мелкие кусочки. Но когда сделал глубокий вдох, то запахи таки пришли ко мне. Два, какие я знал, один, какого я не встречал уже много лет.

– Возьми свой лук, мальчик, стрелу наладь, – сказал Биби.

– Зачем?

– Делай, что говорят, – произнес Биби, стараясь придать своему шепоту строгости. – И спешивайся.

Мы оставили лошадей у ручья. О́го порылся у себя в сумке и извлек две блестящие латные рукавицы, какие я только на королевских рыцарях видел. Пальцы его сделались сверкающими черными чешуйками, пять косточек кулака обернулись пятью шипами. Биби вытащил свой меч.