Чужой своим не станет

Война забралась даже в эту глушь, изрядно изуродовав землю.

Немец с холодным безразличием посмотрел на Тимофея Романцева, неотступно следовавшего за ним.

– И где же блиндаж? – не сдержав раздражения, спросил Романцев.

– Посмотрите сюда, – указал немец на поросший мхом пень. Это вход в схрон.

Обыкновенный трухлявый пень, каких в дремучем лесу немало. Рядом ни примятой травы, ни поломанных веток – ничего такого, что могло бы указать на присутствие диверсионной группы.

Увидев на лице Романцева недоумение, пленный откинул пень, и Тимофей увидел узкий лаз, протянувшийся на несколько шагов. В конце его была небольшая дощатая дверь, замаскированная под земляной склон.

Немного сбоку капитан услышал какое-то шевеление. Рефлексы сработали мгновенно – толкнув на землю стоявшего рядом немца, он отскочил за сосну. В ту же секунду длинная очередь рассекла воздух и, срывая со ствола кору, прошла совсем рядом с головой Тимофея. В ответ, заставив диверсантов угомониться, с двух сторон затрещали автоматные очереди.

– Кто это был?! – спросил по-немецки Романцев перепуганного радиста.

Прикрыв голову руками, тот что-то бормотал, не желая подниматься.

– Гауптштурмфюрер Штольце, – произнес радист. – Там дальше вторая дверь, она бронированная. Просто так туда не попасть.

– Сколько там человек?

– Двое. Гауптштурмфюрер Штольце и Рыжков.

– Что они намерены делать?

– Мне трудно за них решать, но, похоже, они будут отстреливаться.

– У них много боеприпасов?

– Хватит на неделю.

– Матерый враг, – мрачно проговорил капитан Романцев. – Только мы тоже не намерены миндальничать. Вот что, старший сержант, – обратился он к командиру разведотделения. – Оцепить блиндаж. Если откажутся сдаваться, забросаем их гранатами. Останутся в живых – значит повезло. Если нет – невелика потеря.

Автоматчики окружили блиндаж, заняли удобные позиции. Простреливался каждый метр. Спрятаться не удастся.

Романцев приблизился к блиндажу и громко прокричал по-немецки, четко выговаривая каждое слово:

– Гауптштурмфюрер Штольце, ваш блиндаж окружен! У вас нет другого выхода, как сдаться! Гарантирую вам жизнь! Даю пять минут! – Капитан посмотрел на часы: – Время пошло!

Прошла минута, за ней так же утомительно потянулась вторая. Тимофею казалось, что в ожидании замерла даже сама природа: не было ни дуновения ветерка, ни стрекотания кузнечиков. Ровным счетом ничего, что могло бы нарушить эту безмятежность.

– Прошла четвертая минута! – громко объявил Романцев и, повернувшись к Коваленко, сказал: – Приготовиться к бою. Действуем по моей команде.

Неожиданно дверь распахнулась, и из блиндажа вышли двое. Рыжков одной рукой держал Штольце за шею, другой держал пистолет, приставленный к его виску.

– Мы выходим. Только не стреляйте, – громко проговорил Рыжков. – Мы сдаемся.

Диверсанты выбрались на сочную траву, затоптав ее тяжелыми каблуками. Зверь был матерый, обученный. От такого можно ожидать чего угодно. Разведчики не спешили покидать укрытие, внимательно наблюдая за противником.

– Брось пистолет и подними руки! – приказал капитан Романцев.

– Послушай, начальник, мне гарантии нужны. Я вам вон какого осетра приволок. Мне это зачтется? К стенке не поставите?

Что-то в поведении Рыжего Романцеву не нравилось. Такие матерые звери отбиваются до конца, приберегая последний патрон для себя, потому что понимают: терять им нечего. А этот даже пяти минут не желал подумать, сразу выскочил.

Тимофей поманил к себе Коваленко. Прячась за деревьями, старший сержант подскочил к капитану:

– Не нравится мне эта карусель. Что-то от нее дурно попахивает. Обойди аккуратно с тыла, выбери момент и пристрели этого Рыжкова. Только так, чтобы Штольце не пострадал. Фриц мне живой нужен. Сумеешь?

– А то как же, – с готовностью отозвался Коваленко. – Я ведь охотник, белке в глаз попадал. А такая мишень для меня – все равно что в слона палить с трех метров.

– А я ему пока зубы буду заговаривать.

Коваленко скрылся в чаще.

– Рыжий, я не против, со своей стороны я сделаю все возможное. Но решаю не я, а суд, я только обещаю посодействовать.

– Гражданин начальник, ты даже мое погоняло знаешь? Похвально! Хорошо работаете, не ожидал. Да я вот боюсь, что как только отпущу этого осетра, так вы меня тотчас и порешите. Гарантии мне нужны, гражданин начальник!

– Ты не в том положении, чтобы условия ставить, Рыжий. Суд учтет твою добровольную сдачу, все твои показания, тогда вышки удастся избежать. Максимум дадут четвертак. А там, кто знает, может, и под амнистию попадешь.

Рыжков, будто понимая, что его могут взять на мушку, на месте не стоял – двигался, поворачивался то одной стороной, то другой, все дальше отдаляясь от блиндажа. Гауптштурмфюрер Штольце, удерживаемый Рыжковым, двигался следом, оставив всякую попытку к сопротивлению. Между диверсантами и бойцами Романцева было каких-то пятьдесят метров – расстояние, удобное для быстрого захвата. Но существовала большая вероятность напороться на пулю!

Капитан видел, как старший сержант уже зашел со спины Рыжкова, незаметно сел под куст и, вооружившись винтовкой, выбирал удобный момент для решающего выстрела. Но Рыжков, будто чувствуя затылком направленный на него ствол, укрывался за деревьями, отходил все дальше в лес, подтягивая за шею гауптштурмфюрера Штольце.


– О большем, гражданин начальник, я и не прошу. Сам ведь знаешь, что такие, как я, под амнистию не попадают. Для меня двадцать пять годков у хозяина – за счастье! А там, глядишь, может, и поживу еще, – басил Рыжков, продолжая отдаляться от блиндажа.

Похоже, сдаваться диверсант не собирался, у него был собственный план, разыгрывал он какую-то свою игру, пытался схитрить – уверенно шел к густому бурелому, острым клином вдававшемуся в глубину леса.

Винтовка в руках сержанта составляла с ним единое целое, и сам он, слившись с природой, представлялся ее частью. Ствол хищно выглядывал из-за куста в ожидании жертвы, но цель, распознав опасность, изобретательно пряталась, искусно ускользала.

Неожиданно под ногой одного из бойцов, отвлекая внимание, хрустнула ветка, и Рыжков, оттолкнув от себя Штольце, пальнул в затаившегося Коваленко, заставив того перекатиться в сторону. Неожиданно в руках гауптштурмфюрера оказался пистолет. Отступая, он яростно отстреливался от наседавших на него красноармейцев.

– Штольце брать живым! – надрывая голосовые связки, прокричал Тимофей.

«Вот он, спектакль! Как по нотам разыграли!»

Диверсанты действовали грамотно, спины не подставляли. Отстреливаясь, перебегали от одного дерева к другому. Вот только уйти им некуда, участок уже взяли в два плотных кольца. Тянуть до конца не стоило, такие звери последнюю пулю оставляют для себя, редко кто из них сдается живым.

Сухо и громко прозвучал одиночный выстрел, и Рыжков, отбросив пистолет далеко в сторону, повалился прямо на крупный валежник.

Гауптштурмфюрер Штольце продолжал отступать. Умело пригибаясь, он совершал короткие броски и все время отстреливался. Если прорвется в чащу, выковырнуть его оттуда будет непросто. Не исключено, что он хочет укрыться в запасном схроне, так же искусно упрятанном где-то рядом. Тогда шансы отыскать его и вовсе будут небольшими.

– Брать живым! – напоминал Романцев.

Солнце било в глаза, создавая неудобства для преследователей.

Вытащив из сумки второй пистолет, Тимофей сказал бойцу, стоявшему рядом:

– Посвети ему зеркалом в глаза, когда я стану подниматься.

Сжимая в руках по пистолету, капитан двинулся прямо на оторопевшего диверсанта. Стопор продолжался какую-то долю секунды, затем Штольце вскинул пистолет и попытался всадить пулю в надвигающегося Романцева. Тренированное тело капитана за мгновение до выстрела метнулось в сторону – сделав кувырок, он сократил расстояние на несколько метров; метнулся резко влево, создавая диверсанту неудобство для прицельного выстрела. Две выпущенные им пули прошли стороной.

Тимофей хорошо чувствовал под ногами землю, каждый ее бугорок, каждую выемку, которые были на его стороне, помогая, не давая споткнуться, уберегали от падения. А он продолжал дальше качать маятник.

Еще один нырок, на этот раз вправо, отрезая Штольце путь для отступления. Дважды капитан брал немца в прицел сразу из двух пистолетов, но в последний момент останавливался, понимая, что агент нужен живым. Это была самая настоящая игра со смертью. Пули свистели то справа, то слева от Романцева, а он всякий раз за мгновение до выстрела совершал очередной кульбит.

Тимофей провоцировал Штольце на частую стрельбу, и тот, не жалея патронов, стрелял по наседающему на него капитану. В какой-то момент Романцев услышал негромкий щелчок, какой бывает только при отстрелянном магазине. Тимофей переборол в себе искушение ранить врага под локоть и метнулся прямо на него. Сбросив пустой магазин, Штольце вогнал в рукоятку новый и навел пистолет на подскочившего Романцева.

На губах гауптштурмфюрера на мгновение промелькнула злорадная улыбка: он уже выбрал на лице Романцева точку – самую середину лба. Но в этот момент солнечный луч ослепил его, сбив прицел. Романцев совершил кувырок, тренированные связки не подвели, мягко приняла земля, дав возможность быстро подняться. Тимофей с силой ткнул стволом пистолета гауптштурмфюрера под ребра. Почувствовал, как сталь углубилась внутрь живота, Штольце от неожиданной и резкой боли согнулся пополам, ухватившись за раненое место, и судорожно принялся заглатывать воздух.

Пистолет упал к его ногам, стукнувшись рукоятью о камень. Тут же два бойца подскочили к немцу и, завернув ему руки за спину, связали. Тимофей поднял еще теплый «браунинг». Добротная, но старая машинка, есть и более надежное оружие, остается только удивляться, почему Штольце пользуется этим. Наверняка с ним связаны какие-то сентиментальные истории.

Капитан сунул пистолет в карман: пригодится для коллекции.

Немец уже отдышался и хмуро посматривал на обступивших автоматчиков.

– Вот и свиделись, господин гауптштурмфюрер, – произнес Романцев. Штольце хранил невозмутимость и посматривал куда-то в чащу леса, до которой ему так и не удалось добраться. – Примерно таким я тебя и представлял. А теперь давай поговорим по существу. Зачем весь этот маскарад с сопровождением пленных? Какое задание у вашей группы? Только не нужно притворяться, что не понимаешь русского, ты знаешь его хорошо.

– Я не буду вам ничего говорить, – отвечал Штольце. – Если потребуется, я готов умереть. Я – солдат, и меня к этому готовили.

– Мы и так много чего знаем о тебе, господин гауптштурмфюрер, – примирительно произнес Тимофей. – Ты не расскажешь, расскажет твой радист, он и без того нам много чего интересного поведал. Говори!

– Я уже все сказал.

– Вот оно, значит, как… Видно, разговор у нас не клеится. Пусть будет по-твоему… Дайте господину Штольце лопату, – приказал Романцев. – Пусть копает могилу для себя и для Рыжкова. Все-таки как-то не по-христиански, когда тела не погребены. Или ты предпочитаешь лежать на земле?

– Дайте мне лопату.

Один из бойцов, стоявших рядом, передал Штольце саперную лопату.

– Где копать?

– Можешь сам выбрать себе место, где тебе больше понравится.

– Меня интересует только почва. Хочу, чтобы она была мягкой.

– Удобство, значит, любишь? Ну-ну… Тогда копай вот на этой поляне, – показал Романцев на пятачок земли, заросший малиновым клевером. – Камней там нет, корней тоже. В хорошей земле будешь лежать, гауптштурмфюрер. Жирной. Сытной. Наверное, за такой землицей в Россию приехал. Вот и получи ее сполна! Ты ведь из Баварии?

– С чего вы так решили? – удивился Штольце.

– У тебя совсем другое произношение, не такое, как у немцев. Ведь в Германии баварцев не считают немцами, не так ли?

– Не утруждайте себя догадками, господин офицер, я – немец.

Штольце взял лопату и с размаху воткнул ее в землю на целый штык. Почва поддалась легко. Опасаясь просыпать поднятую землю, положил ее рядышком. Рыл не торопясь, никто его не подгонял, на лицах красноармейцев играло удовлетворение: задача выполнена, пусть фриц наслаждается последними минутами жизни. Это – как последняя затяжка, она – самая сладкая.

Романцев подошел к убитому Рыжкову. На застывшем лице – ни скорби, ни печали: ровное, лишенное всяких эмоций. Смерть была мгновенной, он даже не успел понять, что умер. Солнце для него погасло еще до того, как он рухнул в густую траву. Вряд ли кто-то станет упрекать капитана в этой смерти. Хотя, конечно, допросить не помешало бы.