Дань псам. Том 2

Сердце Мурильо тяжело колотилось. Шрам от последней, чуть не убившей его раны пульсировал так, что, казалось, она вот-вот откроется снова. Из проколотой мышцы плеча толчками вытекала кровь, по руке ползли теплые струйки, рукав успел намокнуть на локте.

– Кровь, – повторил он. – Как ты верно догадался, Горлас, я не в той форме, чтобы продолжать. Мы договорились при свидетеле.

Горлас кинул взгляд на своего мастера.

– Помнишь ли ты в точности, что было сказано?

Старик пожал плечами.

– Кажется, что-то насчет первой раны…

Горлас наморщил лоб. Старик кашлянул:

– …но и все. По-моему, это был просто разговор. Не припоминаю, чтобы вы договорились о каких-то условиях.

Несколько сотен зрителей в яме под ними издавали крики нетерпения. Нет ли среди них и Драсти?

– В позицию! – скомандовал Горлас.

Значит, так тому и быть. Десять лет назад Мурильо стоял бы сейчас над его трупом, само собой, расстроенный и исполненный сожаления, что дело не удалось разрешить миром. Но то была роскошь дней давно минувших, когда мир был чище, а здесь и сейчас все оказалось столь… неаккуратно.

Я пришел не затем, чтобы умереть. Нужно что-то предпринять. Я обязан выжить. Ради Драсти. Он занял позицию. Что ж, он ранен, и это более или менее гарантирует, что он теперь перейдет к защите, ограничиваясь лишь контрударами и, быть может, единственной полноценной контратакой – чтобы получить еще рану, но и самому нанести убийственный удар. Разумеется, у Горласа в голове именно такая картина, которая и определит его тактику. Пора ему удивить ублюдка.

Его шаг вперед и последующий выпад были самой элегантностью – движением изящным и для человека его возраста весьма быстрым. Горлас, как раз в это время качнувшийся к нему, был вынужден отпрыгнуть на полшага и парировать удар движением резким, но неприцельным. Контрудар также был отчаянным и неточным, Мурильо поймал его собственным парирующим ударом кверху и тут же атаковал повторно – ударом, на который рассчитывал с самого начала, – полный выпад, нацеленный прямо в грудь противнику – неважно, сердце это будет или легкие…

Каким-то невозможным образом Горлас шагнул ближе к нему, миновав выпад – отпрыгивая назад, он никуда не переносил вес тела, просто изогнул туловище, – и новый его удар отчаянным вовсе не был.

Мурильо увидел, как блеснула даруджийская сталь, и вдруг утратил способность дышать. Что-то хлестало ему на грудь, и оно же выплескивалось изо рта.

Он почувствовал, как внутри горла что-то оторвалось, – Горлас выдернул клинок и сделал шаг направо.

Мурильо развернулся следом за ним, но не сумел вовремя остановить движение, ноги подогнулись, он рухнул вперед и оказался на каменистой почве.

Мир потемнел.

Горлас что-то произнес – может статься, слова сожаления, хотя это вряд ли.

Прости меня, Драсти. Прости меня…

Тьма сомкнулась над ним.

Он на мгновение пришел в себя от удара сапогом в лицо, однако боль быстро унеслась прочь вместе со всем остальным.



Горлас Видикас стоял над телом Мурильо.

– Распорядись, чтобы погонщик отвез тело, – сказал он мастеру и нагнулся, чтобы вытереть клинок о заношенный до прозрачности шелк на рукаве убитого. – Пусть доставит в таверну «Феникс», вместе с рапирой и прочим.

В яме внизу рудокопы приветствовали его радостными криками и ударами инструментов об инструмент, подобно толпе оборванных варваров. Горлас развернулся к ним и отсалютовал. Крики удвоили силу. Он снова повернулся к мастеру.

– Вечером каждому еще одну кружку эля.

– Они будут пить за вас, советник!

– Да, и пусть кто-нибудь приведет мальчишку.

– По-моему, у него сейчас смена в забое, но я отправлю за ним людей.

– Хорошо, и можно при этом обойтись без особых нежностей. Но смотри у меня – чтобы ничего такого, от чего он не смог бы восстановиться. Если его убьют, я каждому лично кишки выпущу – убедись, что они это хорошо поняли.

– Я так и сделаю, советник. – Старик поколебался. – Я никогда не видел такого мастерства – ну прямо такого мастерства, – я уж было думал, что вам конец…

– Наверное, он тоже так думал. А теперь приведи погонщика.

– Уже бегу, советник.

– Да, а кошелек оставь мне – и мы в расчете.

Старик кинулся исполнять приказ. Горлас, в первый раз получивший возможность взвесить кошелек на руке, удивленно поднял брови. Да тут жалованье горного мастера за целый год, не меньше – и вероятно, все сбережения Мурильо до последнего совета. Втрое больше, чем проценты, которые болван задолжал. С другой стороны, если бы тот подзадержался, чтобы отсчитать точную сумму с намерением все прочее оставить себе, Горласу пришлось бы сейчас избавляться от двух трупов вместо одного, так что, может статься, не так уж мастер и туп.

День удался, решил Горлас.




Итак, вол двинулся в долгий путь обратно в город, ковыляя по мощеной дороге, а в телеге у него лежало тело человека, который, может статься, был излишне поспешен в решениях, который, вероятно, был уже слишком стар для игр со смертью, но никто не мог бы сказать, что у него не было сердца. Никто не мог сказать, что ему недоставало храбрости.

И тут встает серьезнейший вопрос – если доброго и храброго сердца недостаточно, то что же нужно еще?

Вол чуял запах крови, что ему совершенно не нравилось. Так пахнут хищники, и еще охотники, и это порождало беспокойство в самой глубине его животного мозга. Чуял вол и запах смерти, тот, казалось, тянулся следом, и сколько бы неуклюжих шагов он ни делал, запах не ослабевал, чего вол понять не мог – но, по правде сказать, и не пытался.

Горевать животное не умело. Единственная доступная ему печаль была о себе самом. Пусть с его двуногими господами все и по-другому.

Мухи, которые тоже не задавали вопросов, роились вокруг, день медленно угасал.





Глава восемнадцатая




В толпе он невидим, никто его не окликнет.

Людские взгляды скользят по безликой маске.

Но тот, кто рискнет заглянуть сквозь нее и глубже,

Увидит там черный поток, что в ужасе бьется.



Такой же, как все, но не даст никому спуститься

Неровною лестницей в бездну глаз неприметных.

Звезда, что в глубинах души у других пылает,

В той бездне давно угасла и захлебнулась.



Не брат он тебе и никому не спаситель,

Навстречу шагнет лишь затем, чтоб карман обшарить.

Дрожащую руку, что молит о состраданье,

(О вялой розе) прочь отпихнет как помеху.



Свой сад до самых костей ободрать успел он,

Собрал до кусочка живое теплое мясо,

И в страхе бродит один средь камней горелых,

Зубами скрипя и в ладони вонзая ногти.



Я в ужасе вижу, как он восходит к трону,

Отбросив последний стыд, словно драный саван,

Как манит к себе, обещает кров и защиту,

Такой же, как все, но со строгим и твердым взором.



Он власть построит на безразличье нашем,

Разделит он всех, не позволит собраться вместе,

Чтоб встали мы против тирана единой волей,