Дочери Темперанс Хоббс

Посреди скопления грозных туч образовался маленький просвет размером с корзину, но черные грозовые облака стремительно сгустились и заволокли ничтожный проблеск голубой безмятежности. Ветер задул с пущей яростью. Корабль тяжело обрушился на подошву волны. Корму занесло, и судно накренилось. На палубу ворвалась бурлящая пена. Ливви раскрыла рот, чтобы закричать, но не смогла. Пока корабль заваливался на бок все больше и больше, непокорная волна, резкая и жестокая, как кулак, прокатилась вдоль перил судна и слизала выстроившихся в ряд мужчин. Один за другим они попадали, словно кегли. Одной из этих кеглей был Роберт Хасселтайн, отец Ливви.

У нее ничего не вышло. Заклинание не сработало. Она слишком слаба, слишком ничтожна. У Ливви не получилось удержать силу, направить ее. Девочку одолевали мучительные голоса. Она была коротышкой, отродьем сатаны, жертвой виселицы, дрожащей тварью. Беззащитной и одинокой.





9





Кембридж. Массачусетс



Середина марта



2000


Конни совершенно не знала Маркуса Хейдена, но предполагала, что, если бы не его королевское самообладание, тот бы рвал и метал. Профессор сканировал глазами предварительно разложенные авторефераты, качал головой и оставлял на полях комментарии. Когда ручка перестала писать, он принялся так яростно ее расписывать, что в итоге начертил жирный зигзаг прямо на распечатке.

Участники конференции – аспиранты исторического факультета – даже не догадывались, что Маркус предпочел бы скорее сжечь их труды, нежели дать им какую-то оценку. И тем было бы лучше для них. Сама Конни не считала работы такими ужасными. Не настолько. Один из аспирантов, чье имя Конни никогда не могла вспомнить, представил бессмысленный и неоригинальный научный труд, посвященный применению английского законодательства при разборе случаев убийств в колониях. Скукотища. Работа Лайзы Мэтьюз (девушки с настолько тугим хвостом, что при взгляде на нее у Конни начинала болеть голова) до такой степени изобиловала непонятными словами, что, по существу, представляла собой цитирование той самой библиографии, с которой знакомятся все аспиранты, когда впервые открывают для себя существование критической теории. Батлер, Кристева, Лакан, Деррида, Фуко…

– Мы все читали Фуко, – перебил Лайзу Маркус (перебил!), подняв ладонь. – Не утруждайте себя изложением идеи его паноптикума.

Ох. Конни вспомнила, что девушку с тугим хвостом приняли в Северо-Восточный университет, и она могла бы стать ее студенткой. Но в погоне за престижем и стипендией Лайза выбрала Гарвард. Возможно, оно и к лучшему. Фуко Конни уже не очень интересовал.

Томас должен был отчитываться третьим, а Зази – последней. В ожидании своей очереди она перебирала и теребила лежащие перед ней бумаги. На конференцию она надела все тот же нескладный пиджак с чужого плеча. Конни просматривала ее автореферат на тему синкретизма и власти Американского Юга. Он рассказывал об оригинальном исследовании, представляющем собой анализ неопубликованных рассказов жителей Луизианы и Миссисипи, собранных за десять лет странствующим фольклористом. Работа Зази была еще сырой, но перспективной. Описываемые синкретические религии и практики народной волшбы подтверждали подавление магических проявлений режимом превосходства белой расы и экономической маргинализацией.

Ярость Маркуса, которую профессор сдерживал, выслушивая две первые презентации, перешла все границы, когда он взялся за автореферат Томаса. Конни весьма удивилась, узнав, что Томас участвует в этой конференции, что, по сути, являлась тренировкой для аспирантов – возможностью оказаться растерзанными родными профессорами, прежде чем подвергнуться интеллектуальной эвисцерации незнакомцами из Американской исторической ассоциации. Томас был постдоком уже пару лет. На его счету шесть аспирантских конференций. Что он здесь делает?

– Пожалуй, я остановлю вас прямо сейчас, – перебил Маркус.

Томас поднял голову. Его очки соскользнули, и он поправил их указательным пальцем.

Маркус облокотился на стол, подаваясь вперед.

– Какой во всем этом смысл? – осведомился он.

– Что, простите?.. – Кадык Томаса дернулся.

– Почему эта история стоит того, чтобы ее рассказали? – разъяснил профессор. – Если вы не в состоянии кратко подвести итог, думаю, вы занимаетесь не тем, чем нужно.

Ухо Томаса залилось малиновой краской, а желудок Конни сжался.

– Профессор Хейден, – вмешалась она, желая защитить бывшего подопечного от справедливого, но болезненного прилюдного унижения.

– Позвольте господину Резерфорду ответить, – остановил Конни Маркус.

В аудитории находилось четверо аспирантов; слушатели – в основном их друзья; студенты младших курсов, которым до участия в конференции было еще далеко и несколько старшекурсников, сосланных сюда добровольно-принудительно, а еще два оппонента: Маркус из Гарварда и Конни – приглашенный гость из Северо-Восточного университета. Аудитория располагалась в одном из новых зданий Гарвардского кампуса, где по большей части изучались естественные науки. Столешницы Formica были прикручены к специальным образом сконструированным пластиковым стульям. Над головой гудели флуоресцентные лампы, а под ногами лежал бежевый ковролин. Класс совершенно не соответствовал ностальгическим воспоминаниям Конни о Гарварде. Если честно, она никогда не думала, что будет скучать по аспирантуре. Однако разочарование этим скучным и ничем не примечательным помещением свидетельствовало, что это все-таки произошло.

– Я пытаюсь доказать, – ответил Томас, – что вера в магию породила интерес людей к состояниям измененного сознания. Это помогало им заполнить духовную пустоту, образовавшуюся после того, как Реформация провела черту между мистикой и католической церковью. Когда церковь оказалась неспособна предложить людям того времени инструменты контроля над неустойчивыми явлениями их жизней и способы достижения трансцендентных состояний, что позволяло сбежать от повседневных страданий, они обратились к незапрещенной церковью магии. Это было как попыткой обрести контроль, так и побегом от реальности.

– Это Кит Томас, – оборвала Конни. – Он высказывает это мнение в «Религии и упадке магии».

– Я знаю, но… – хотел было возразить Томас.

Маркус ударил папкой с его авторефератом по столу.

– Вы просто ссылаетесь на другие источники, – указал профессор.

Постдок вцепился в свои бумаги. Его ухо уже стало малиновым.

– Это пока гипотеза. Как известно профессору Гудвин, я развиваю свое исследование в другом направлении. Это лишь вводная часть.

Маркус глянул на Конни:

– Прошу.


– Профессор Хейден хотел сказать, – бросилась Конни на выручку Томасу, – что даже на этапе вводной части оппоненты желают видеть оригинальную работу. Они хотят услышать об источниках, что еще не изучены вдоль и поперек. Заз… Мисс Молина, к примеру, еще не довела исследование до конца. Тем не менее в ее автореферате очень много говорится об архивном источнике, на основании которого она и выдвигает свои гипотезы.

Томас прожег Зази взглядом. Та сидела с бумагами в руках и старалась ни на кого не смотреть. Потолочный вентилятор слегка раздувал ее кудри, но все тело словно окаменело.

– Послушайте, вы просто тратите наше время, – сказал Маркус Хейден, постукивая кончиками пальцев по обложке лежащей перед ним папки. – Это не более чем сухое цитирование. Ваша презентация не намного лучше презентации мисс Мэтьюз.

Мисс Мэтьюз, той самой девушке с тугим хвостом, не удалось скрыть вспышку гнева. Профессор Хейден продолжил:

– Только мисс цитировала наиболее известных представителей критической теории, которых изучала еще в колледже, а вы перефразируете второстепенные источники тридцатилетней давности. Вы должны опираться на существующие гипотезы, а не выдавать их за собственные.

Томас перевернул свой экземпляр автореферата обложкой вниз и ответил:

– Спасибо за критику, профессор Хейден. Очевидно, я должен еще поработать над проектом, прежде чем представлять его на конференции.

Голос постдока звучал напряженно и монотонно. Слишком многое в академическом мире было завязано на доминировании и превосходстве. Томас знал это и потому уступил Маркусу. Однако это его покоробило, и постдок не смог скрыть чувства.

– Ладно. Мисс Молина, вам слово, – сказал профессор Хейден.

Зази зашуршала бумагами, готовясь к ответу, но Конни не сводила глаз с Томаса. И его ярко-малинового уха.





10





Марблхед. Массачусетс



Середина марта



2000


– Мама?

Ржавая калитка высокой изгороди, за которой прятался дом бабушки, была заперта. Калитка настолько проржавела, что ее с трудом можно было назвать калиткой. Конни и не предполагала, что там есть замок.

– Может, она в доме? – засомневался Сэм и переложил мешок с продуктами в другую руку.

– С чего бы ей запираться? – Конни поковыряла ракушки носком ботинка. – Она же знала, что мы приедем.

– Понятия не имею, – пожал плечами Сэм.

Он взялся за изгородь и постарался разглядеть что-нибудь за листвой, но туи и пышные лозы, чьих названий, кроме глицинии, клематиса и ядовитого плюща, Конни не знала, образовывали глухую зеленую стену. Живую изгородь раскрасили новые весенние листочки, настолько молодые, что имели практически желтый и ярко-салатовый окрас, как у квакши. Конни уже практически представила, как они дышат.

Из-за изгороди послышался счастливый лай Арло.

– Попроси Арло открыть, – пошутил Сэм.

– Арло? – крикнула Конни. – Будь добр, пусти нас!

Было слышно лишь, как пес все обнюхивает и резвится. Повиноваться он не собирался.

– Что ж, – вымолвил Сэм. – Поужинаем в машине.

– Стой.

Конни запустила руку в карман джинсов и выудила оттуда старинный железный ключ. Все-таки нашла она его именно в этом доме. Всякое может быть. Однако, когда Конни попыталась вставить ключ в ржавую замочную скважину, тот не подошел: стержень оказался слишком тонким.

– Попытка – не пытка, – буркнула Конни, пряча ключ, и подняла взгляд наверх.

Крыша дома была замаскирована лозами. Они тяжело свисали с забора, ниспадая до самой земли, подобно цирковому шатру, а затем снова устремлялись наверх – к каменному дымоходу.

– Может, перелезем? – предложила Конни.

– Без моего снаряжения не выйдет, – ответил Сэм.