Долина надежды

– Да, но у меня есть собственность здесь, переписанная на меня. Плантация «Лесная чаща», часть моего приданого, на которую английские сложности не распространяются. Быть может, вы еще передумаете и женитесь на мне? – беспечно бросила София.

Анри перестал жевать и задумался над ее предложением. Лорд Графтон был важным человеком, занимавшим видное место среди английской аристократии, и весьма состоятельным. Если София была его единственной наследницей, то жениться на ней ради ее состояния в любом случае предпочтительнее нынешней его авантюры. Не то чтобы она выросла сущим страшилищем, нет, просто он, хоть и питал к ней отвращение, но все же, будучи истым французом, полностью отдавал себе отчет в том, что любить будущую супругу вовсе не обязательно. А учитывая, что она обладает завидным приданым… Интересно, если он сейчас попросит ее руки, заявив, что готов выполнить свое обещание, и помолвится с ней, даст ли лорд Графтон согласие на их брак? И пренебрежет ли тем фактом, что он, Анри, – француз? И воспользуется ли своим влиянием, чтобы вытащить жениха Софии из колонии и вернуть его во Францию? И станет ли помогать ему в этом фарсе София? Да и вообще, поймет ли она, что был именно фарс? И поверит ли ему лорд Графтон? В общем и целом, решил он, ответом на все эти вопросы станет решительное «нет».

– Кекс с цукатами и орехами? Какая прелесть! – воскликнул он.

София прищурилась.

– Я все еще не понимаю, что вы делали в Вильямсбурге, выдавая себя за итальянца… Нет, пожалуй, все-таки понимаю. Об этом говорил весь Вильямсбург: будет ли война с Францией и атакуют ли британские войска французов в Огайо. Вы занимались шпионажем, разумеется! И если бы вас заподозрили в этом, то, несомненно, повесили бы. Хотя, смею заметить, едва ли на виселице вы выглядели бы хуже, чем сейчас. Или, превратившись в труп, смердели бы сильнее. – Она сморщила носик и чихнула. – Ваша шапка – это просто… Фу!

Анри зашвырнул шапку в кусты.

– Для начала скажите мне, что вы делали на балу с этим cochon[10] плантатором? Говорят, что он женат, но, насколько я понимаю, его супруга должна вот-вот умереть, и он якобы подыскивает себе новую жену. Но… неужели вы сочли его привлекательным? А еще я не могу себе представить, что он нравится вашему отцу, – пробормотал Анри, принимаясь за кекс.

Она положила руку ему на плечо:

– Не ешьте так быстро, иначе вам станет плохо. Мой отец скончался в прошлом году, и я застряла в этом аду с Томасом де Болденом, который является моим опекуном. Вы должны помочь мне сбежать от него, и Венере тоже. Бедная Венера носит ребенка Томаса. А вы достаточно хитры и ловки, чтобы помочь нам.

Анри умудрился хмыкнуть с набитым ртом, что, очевидно, должно было означать либо удивление, вызванное тем, что София умудрилась угодить в столь отчаянное положение, либо же протест против предположения, что его изобретательность и смекалка помогут им и на этот раз.

– В самом деле? Какой кошмар! Вы должны рассказать мне все, – заявил он, доедая последние крошки кекса.





Глава тринадцатая

Рассказ Софии




– Томас сделал меня пленницей, и я опасаюсь за свою жизнь.

– Софи, вы наверняка преувеличиваете, не так ли? Насколько я помню, отец в вас души не чаял. И он никогда не назначил бы столь опасного типа вашим опекуном.

София вздохнула:

– Мой отец дружил с Томасом, когда они оба были еще мальчишками. Но потом Томас уехал в Вирджинию, чтобы составить себе состояние, и отец даже не подозревал о том, в кого он превратился. А со смертью моего отца все изменилось. Впрочем, зерна были посеяны раньше, когда отец ушел в отставку с королевской службы и король вознаградил его большим участком земли здесь, в Вирджинии.

Мой отец нанял агента, приехавшего сюда почти четыре года назад и уже имеющего опыт выращивания табака. Тот сообщил, что здесь можно выращивать лучший сорт, который принесет целое состояние, но для этого требуется расчистить землю, посеять урожай и построить дом. По совету стряпчих отец влез в долги под залог своего английского поместья, дабы получить средства, необходимые для вложения в табачную плантацию, названную «Лесной чащей».

После смерти папы я узнала, что он совершал займы вновь и вновь, причем под очень высокий процент, и в качестве обеспечения заложил нашу собственность в Англии в то самое время, когда она стала приносить все меньше дохода. Боюсь, что папа не обращал внимания на подобные вещи и при этом жил на широкую ногу. Он и представить себе не мог, что Графтоны должны экономить. Кроме того, он полагал, что табак решит все его проблемы. Я не знаю, чем это можно объяснить, но к моменту смерти моего отца ни одной партии табака так и не было отправлено нашим английским агентам, которые ждали их прибытия. Все это время из-за накапливающихся долгов поместье постепенно приходило в упадок. Папа никогда не заговаривал со мной о финансовых делах, а потом я была в трауре и ничего не знала об этом вплоть до минувшего лета, когда семейные поверенные сообщили мне, что от поместья Графтонов придется избавиться.

– Но почему просто не продать эту «Лесную чащу»?

– «Лесная чаща» стала частью моего приданого, и долг на нее не распространяется. Вот почему папа назначил Томаса моим опекуном. Он решил, что из всех его друзей именно Томас, благодаря тому, что живет здесь, сможет наставить меня во всех вопросах, имеющих касательство к плантации. Я приняла приглашение Томаса навестить его в Вирджинии, но цель моего приезда – вступить во владение «Лесной чащей», получить полный отчет от нашего агента, мистера Баркера, и сделать так, чтобы табак покрыл все долги по нашему поместью в Англии. Пока не стало слишком поздно.

– Вы табачный плантатор? – презрительно фыркнул Анри, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. – Женщина? К тому же знатная английская мисс?

София с вызовом тряхнула головой:

– А почему бы и нет? Я научусь. Я должна. Правда, до «Лесной чащи» все еще очень далеко, но, приняв приглашение Томаса, я одним выстрелом убила двух зайцев. Я сочла своим долгом нанести визит Анне де Болден, поскольку она тяжело больна. И, прибыв сюда из Вильямсбурга, проделала часть пути, отделяющего меня от плантации.

– И где же находится эта ваша «Лесная чаща»? – осведомился Анри.

– Где-то на юго-западе. Но я не знаю, как туда добраться. Когда я уезжала из Англии, денег у меня было совсем немного, и бóльшую их часть я потратила в Вильямсбурге. Едва ли я сумею добраться туда одна. – София жестом обвела реку и лес. – На балу я встретила полковника Вашингтона, который показался мне настоящим джентльменом, и я уже совсем было решила довериться ему и попросить его совета или помощи. Но потом я узнала вас, синьора Валентино, чье имя было у всех на устах, несмотря на ваш нелепый маскарад. И тогда я решила вместо него обратиться к вам. Мне пришлось бы выдумать какой-нибудь предлог, чтобы принять протекцию учителя танцев, и вы прекрасно понимаете, что подумали бы окружающие. Но прежде чем я успела предпринять хоть что-нибудь, Томас настоял, чтобы мы покинули бал, заявив, что на следующее утро нам нужно выехать на его плантацию пораньше.

Передать вам записку времени уже не было. Когда мы уезжали из Вильямсбурга, я то и дело оглядывалась назад: мне казалось, будто я упустила последний шанс на спасение. По мере продвижения это чувство лишь усугубилось. К моему облегчению, Томас ехал верхом и я осталась одна в неудобном экипаже. Женщины-негритянки следовали за нами в открытой повозке, причем некоторые из них явно были беременны. Мы провели в пути целую неделю. Плохие дороги, таверны, полные блох, и немногочисленные жалкие фермы. Тем не менее местность показалась мне достаточно красивой, и в конце пути я ожидала увидеть приятный гостеприимный дом с побеленными надворными постройками и аккуратными полями, похожими на те плантации, которые я посетила в окрестностях Вильямсбурга. Но мы свернули на заросшую подъездную дорожку и уперлись в запущенное здание, построенное частью из кирпича, частью из дерева. Позади него виднелись полуразвалившиеся сараи, за которыми тянулись поля, а вдалеке стеной стоял лес. Повсюду царила атмосфера запустения и уныния.

Моя спальня оказалась обставлена разнокалиберной мебелью, которая некогда была красивой, но постельное белье и портьеры выглядели истрепанными до дыр и грязными, подсвечники позеленели, а умывальник и кувшин треснули. Мыши бегали едва ли не у меня под ногами. Пыль забивала ноздри, и мне все время хотелось чихнуть. В качестве приглашенной гостьи я ожидала совсем не такого приема, но напомнила себе, что мадам де Болден очень больна.

Я сказала Томасу, что хочу быть полезной и готова помочь ему ухаживать за супругой, но он грубо отказался, заявив, что это его прямая обязанность как мужа. Он позволил мне ненадолго зайти в комнату Анны, и я разглядела лишь бледное лицо на подушке. Томас сказал, что она почти все время спит. Несмотря на то что о характере Томаса у меня сложилось неблагоприятное впечатление, я была тронута, заметив, как он заботится о своей бедной страдалице-жене и как настаивает на том, чтобы лично давать ей лекарство утром и вечером.

– В самом деле? – задумчиво протянул Анри, вспомнив сплетни, услышанные им в столовой губернаторского дворца о супруге Томаса де Болдена, и насторожился.

– Я стала тяготиться своим визитом и уже подумывала о том, как бы прервать его и отправиться в свой новый дом. В жилище же Томаса атмосфера стала гнетущей из-за грязи, молчания и болезни. Его домашние рабы ходили мрачными и угрюмыми, старательно уклоняясь от любой работы, если только не пригрозить им избиением. Я уговорила Венеру постирать занавески и постельное белье в обмен на теплую шаль и нижнюю юбку. У бедной девушки имелось лишь одно грубое платье, и она была рада заполучить что-либо из теплых вещей. Как правило, рабы Томаса натягивали на себя любое старье, лишь бы уберечься от холода.

Так проходили дни, и вскоре я поняла, что смогу уехать отсюда лишь с началом очередной сессии открытых судебных и парламентских слушаний. К тому времени я уже знала, что «Лесная чаща» лежит к юго-западу, а Томас поедет на северо-восток, к Вильямсбургу. Состояние Анны не претерпело никаких изменений, Томас не позволял мне нарушать ее отдых, а сам он неизменно отсутствовал с завтрака до ужина, что стало для меня настоящим благословением. Я сидела у камина в своей комнате и читала или шила, ожидая окончания зимы, чтобы уехать. Стряпчие вручили мне купчую на мою собственность и карту, на которой было обозначено ее местоположение, полагая, что я передам их Томасу на сохранение, но я, разумеется, не совершила подобной глупости. Поначалу я надеялась, что у Томаса окажутся соседи и кто-нибудь из них поможет мне, но мы находимся в такой глуши, что никаких соседей здесь нет и в помине. Даже местную милицию приходится собирать издалека, и, что вообще крайне необычно для Вирджинии, у нас не было других визитеров, кроме двух мужчин, прибывших с Томасом.

После Рождества наступила оттепель, и Томас заявил, что ему надо отлучиться по делам и что он будет отсутствовать две недели. Я вновь предложила ему взять на себя заботу об Анне. Он согласился, но при условии, что я стану давать ей лекарство. Все упиралось именно в ее лекарство. Он несколько раз повторил мне, сколько именно столовых ложек его следует разбавлять водой утром и вечером, когда ей подавали чай. Я пообещала ему в точности выполнять его указания. Есть же она – в тех случаях, когда вообще соглашалась принять пищу, – должна была только особую жидкую кашу, которую варила для нее кухарка.

– Софи, это лекарство… вы давали ей его? – резким голосом осведомился Анри.


– Я пыталась, но она отказалась принимать его. На следующее утро после отъезда Томаса я поднялась с подносом для чая в комнату Анны и отпустила рабыню, разжигавшую камин, сказав, что сама позабочусь о хозяйке.

Раздвинув занавески, я обнаружила, что спальня выглядит убогой и буквально утопает в грязи. Полог и постельное белье, некогда отличного набивного ситца, оказались еще грязнее и обтрепаннее, чем в моей спальне, одна ножка у кровати была сломана, а вместо нее подставлен бочонок. Больная посмотрела на поднос, а потом взглянула мне в глаза, когда я помогла ей сесть, подложив под спину подушки. Прижав исхудалую руку к моей щеке, она прошептала:

– Мисс Графтон, у вас доброе лицо. Не давайте мне пока лекарство. Позвольте мне сначала выпить чаю.

Я испугалась, не зная, что будет, если она пропустит прием лекарства, но выполнила ее просьбу. Она слабо улыбнулась и похлопала рукой по постели, предлагая мне присесть. Я помогла ей выпить капельку чая и съесть пару ложек каши, прежде чем она вновь откинулась на подушки. Она выглядела исхудавшей и хрупкой, но когда-то, несомненно, была настоящей красавицей.

Она попросила меня почитать ей вслух, заявив, что давно уже не имела удовольствия послушать свои любимые псалмы. Рядом с нею, на ночном столике, лежала Библия, и я стала читать ей, пока больная мелкими глотками потягивала чай, полагая, что вскоре она уснет. Но, подняв голову, я увидела, что сна у нее нет ни в одном глазу и что она пристально смотрит на огонь, потрескивающий в камине.

– Выпейте лекарство с тем чаем, что у вас еще остался, – сказала я и подняла склянку со снадобьем, но она отвела мою руку и прошептала:

– Нет! От него меня клонит в сон. Я все время сплю, а когда бодрствую, то становлюсь все слабее и слабее. За исключением вот этой жидкой каши, которую мне дают время от времени, я больше ничего не могу есть. Все время сплю. Томас… лекарство… он настаивает, что оно мне нужно… но…

Она выглядела бледной, болезненной и исхудавшей, ничуть не лучше любого попрошайки на улицах Лондона, но жидкая каша, которой чуть ли не силой кормил ее Томас, была бесцветной и отвратительной на вид. Мне показалось странным, что Томас не сумел обеспечить ей должный уход, но потом я решила, что это случилось только потому, что мужчины не понимают, как следует ухаживать за больными. Вспомнив, как ухаживала наша экономка за отцом, когда он болел, я стала готовить ей еду сама, принося молочные гренки, бульон и сладкий крем из яиц и молока, и ей стало лучше, хотя она по-прежнему отказывалась принимать свое лекарство.

По просьбе Анны я читала ей псалмы, а потом сидела со своей рабочей корзинкой, пока она спала. Когда же Анна просыпалась, мы разговаривали и она расспрашивала меня о том, кто я такая и как оказалась в Вирджинии. Я рассказывала ей о моем отце, о том, что в детстве он дружил с Томасом, о своей прежней беспечальной жизни в Англии, когда я не знала ни забот, ни хлопот. Анна любила и умела слушать. У меня сложилось впечатление, что она идет на поправку, и ее прогресс показался мне поистине удивительным.

– И вы надеялись, что Томас скажет вам за это «спасибо»? – хрипло рассмеялся Анри.

– Ну конечно! И потому я взяла на себя смелость заявить его старшему надсмотрщику, Макленду, что принимаю на себя обязанности хозяйки и что с этого момента домашние рабы – молодая горничная Венера, женщина средних лет по имени Саския, выполнявшая, судя по всему, обязанности экономки и кухарки, ее сын Кулли, прислуживавший за столом, и Сент-Питер, несчастный кучер, – останутся в доме и будут выполнять мои распоряжения. Но надсмотрщик, от которого разило спиртным, лишь ухмыльнулся в ответ и заявил: «Вы еще не хозяйка, и если я прикажу им отправиться в поле, то там они и будут работать». Но я напустила на себя высокомерный и неприступный вид и предостерегла его, что Томас непременно накажет его, если я пожалуюсь. Он поверил и угрюмо произнес, что я могу поступать так, как мне заблагорассудится.

Я испытала облегчение, когда у меня появилось хоть какое-то полезное занятие, и стала ухаживать за Анной, а домашние рабы были только рады избавиться от полевых работ. Я же велела им заняться уборкой, вымыть и натереть полы, выбить ковры, проветрить постельное белье и привести в порядок кладовую. Они принялись ворчать и даже выказали неповиновение, насколько у них достало смелости, но, вместо того чтобы пригрозить поркой, я пообещала им цыпленка на ужин и стакан рома, если все будет сделано хорошо. После этого они проявили куда больше усердия, и мне стало казаться, что если я помогу Анне выздороветь и приведу в порядок дом, то смогу с чистой совестью уехать отсюда в «Лесную чащу». К Анне же я мало-помалу прониклась искренней симпатией.

Однажды она захотела немного пройтись. Я позвала Венеру, чтобы та поддержала ее. Мы втроем прогулялись по коридору и обратно, но тут Анна рукой вдруг случайно коснулась живота Венеры, скрытого под бесформенным платьем, и догадалась, что та беременна. Она гневно пожелала узнать, уж не Томас ли отец ее ребенка. Венера перепугалась и кивнула: «Миссус, я не хотела, чтобы он это делал!»

В голосе Анны появились жесткие нотки, которых я не замечала раньше. «Шлюха! – вскрикнула она. – Ты нарочно соблазнила его! Вот как ты меня отблагодарила за то, что я оберегала тебя, когда ты была ребенком. В противном случае он бы к тебе и не прикоснулся. Следовало бы выпороть тебя до потери сознания. Оставь нас!»

Это было грубо, несправедливо и ужасно. И когда я помогала Анне улечься в постель, она, должно быть, прочла по моему лицу, что я об этом думаю, и проворчала, что рабыни – блудницы, все как одна, а мужчины – они и есть мужчины. Дескать, что с них возьмешь. Девушки сами виноваты, что забеременели от Томаса. Обычно он продавал детей еще до того, как им исполнялось шесть лет, и оставлял некоторых из них, если они были очень красивыми. Ей было мучительно видеть малышей, очень похожих на Томаса, и, будь на то ее воля, их бы продавали намного раньше. Однако мужья, как правило, не обращают внимания на чувства каких-то там жен. Сын Саскии, Кулли, был как раз из таких, но его не продали до сих пор только потому, что он хромал и не годился для работы в поле, и сейчас обучается прислуживать за столом. Домашние рабы-мулаты пользовались большим спросом, и Кулли может принести много денег, когда придет его время. Она говорила с обреченностью преданной жены, но в голосе ее не было и следа того негодования, которое должен испытывать добрый христианин. И это женщина, долгими часами слушавшая псалмы!

Видя, что я потрясена до глубины души, Анна лишь пожала плечами, заметив, что в Вирджинии так принято и что рабы являют собой ценную собственность, подобно хорошей лошади. Она привела с собой многих рабов в качестве приданого, включая четырехлетнюю Венеру, которую совсем недавно отняли от груди и разлучили с матерью. «А как еще мы могли бы содержать свои плантации, если бы не рабы? – вопрошала она. – Негры по природе своей свирепы, злонравны и рождены для того, чтобы служить белым хозяевам». Анна уверяла меня в том, что исполнила свой долг, обратив их в христианство, и пояснила, что они должны покорно нести свой крест служения, возложенный на них Господом. По воскресеньям она даже читала им Библию.

Ох, Анри, рабство превращает белых хозяев в чудовищ и лицемеров, извращающих христианские верования. Со стыдом должна признаться, что никогда всерьез не задумывалась об этом, по крайней мере, применительно к себе самой или «Лесной чаще». А еще я боюсь, что мистер Баркер купил рабов и для моей плантации. Я не желаю превратиться в одного из таких монстров и потому должна освободить их.

– Это делает вам честь, Софи, однако кто будет выращивать ваш табак? Вам предстоит нелегкий выбор.

– Но я не могу допустить, чтобы все оставалось по-прежнему. Моя крестная мать верила, что все, кто занимается работорговлей, попадут в ад. Признаться, я не понимала этого до тех пор, пока не попала в Вирджинию, – с горечью произнесла София.

– После того как вы столь заботливо ухаживали за Анной, выказал ли Томас вам свою благодарность? – спросил Анри. После сытного завтрака его неудержимо клонило в сон и он с трудом держался, чтобы и дальше обсуждать проблемы Софии. Он закрыл глаза.

– Сейчас я расскажу вам о его благодарности. На следующий день Томас прибыл вместе с двумя грубыми людьми, один из которых был явно болен. Томас кликнул Кулли и приказал ему отвести мужчин в спальню наверху, после чего прямиком отправился в комнату Анны. В бешенстве выскочив оттуда, он пожелал узнать, почему я ослушалась его приказа насчет лекарства. Я принялась уверять его, что жене его стало намного лучше именно оттого, что она перестала принимать его. Он побагровел от ярости, и я уже решила, что он или ударит меня, или с ним случится апоплексический удар. Затем он грязно выругался и заявил, что Анна сейчас же примет дозу, достаточно большую для того, чтобы компенсировать недостачу. Он вновь бегом поднялся к ней в комнату, и до меня донесся слабый вскрик, а потом все стихло. Когда же Томас вышел оттуда, то запер ее дверь и спрятал ключ в карман. После этого я Анну больше не видела.

От Саскии я узнала, что Томас очень много задолжал тем людям, которых привез домой. Рабы заподозрили, что это работорговцы, и испугались, что Томас намерен продать кого-либо из них, чтобы погасить долг. Но Саскию охватил настоящий ужас, поскольку она всегда страшилась того, что Кулли будет продан, и думала, что только хромота спасает его от подобной участи. Впрочем, их страхи оказались безосновательными, пусть и на время, потому что тому из мужчин, который был болен, стало намного хуже. Раз или два я приносила ему миску с кашей, жалея, что не могу отравить его, вместо того чтобы кормить с ложечки, но потом я сказала себе, что вопросы жизни и смерти следует оставить Господу. Глаза мужчины покраснели, он дрожал всем телом и жаловался на жар и боль в руках и ногах, что дало мне повод с удовлетворением заключить, что Господь наверняка заставил его страдать за все то зло, что он сеет вокруг. Второй же мужчина, оставшийся здоровым, зорко следил за Томасом, словно ястреб, и не отходил от него ни на шаг.

Кулли было сказано отнести еду больному, и, вернувшись, мальчик сообщил, что тот покрылся красными пятнами. Я испугалась, что это оспа, но Томас отмахнулся от моих страхов, заявив, что речь идет о кори, которой как раз болели дети его гостя, когда он уезжал от них. Но потом он пробормотал себе под нос, что лучше бы болезнь и впрямь оказалась оспой и тогда бы они умерли от нее.

Не знаю, что стало тому причиной – то ли Анна заразилась корью, то ли ее подорванное здоровье дало о себе знать, – но через две недели после возвращения Томаса она умерла. Ее похоронили сразу за фруктовым садом безо всяких церемоний и даже не позвали священника. Присутствовали лишь Томас да два раба, которые и выкопали могилу. Я держалась поодаль, а потом прочла заупокойную молитву на ее могиле.

Анри широко распахнул глаза.

– Софи, этот ваш Томас – настоящий убийца. Он отравил свою жену.

– Да, теперь и я так думаю. А когда я вернулась в свою комнату, то обнаружила, что кожаный мешочек с купчей и картой пропал. Я сразу поняла, что это Томас забрал его, и очень испугалась. И если раньше я только подумывала об отъезде, то теперь хочу уехать отсюда как можно скорее, но сначала я должна отыскать карту и какое-нибудь средство передвижения.

На той же неделе Томас вернулся в приподнятом расположении духа: несколько его рабынь родили детей. Обычно он пребывал в дурном и раздражительном настроении из-за двух своих визитеров, и я решила воспользоваться представившейся возможностью, пока он подкреплялся стаканчиком рома в своей захламленной берлоге, которую именовал библиотекой. Подойдя к дверям кабинета, я с коварным лицемерием поздравила его с увеличением числа рабов, а потом улыбнулась и добавила, что очень хочу взглянуть на свою собственность. «В этом нет нужды», – отозвался он и пояснил, что, дескать, я все равно не смогу унаследовать ее до тех пор, пока мне не сравняется двадцать один год. То есть ждать придется еще около года. Разве что, добавил он с кривой ухмылкой, я выйду замуж раньше. Болден признался, что купчая и прочие бумаги у него и что он самовольно забрал их из моей комнаты, дабы поместить в надежное место. «Надо сберечь их любой ценой, сами понимаете, – сказал Томас, – а здесь нам приходится постоянно помнить об опасности пожара. Черные дьяволы сожгут нас живьем, стоит мне хоть на минуту ослабить хватку».

Я вздохнула, прикинулась полной дурочкой и сделала большие глаза, вот такие. Анри, просыпайтесь же и слушайте. Я сказала, что попыталась прочесть бумаги сама, но они показались мне чересчур длинными. Кроме того, я решительно ничего не смогла понять из купчей, а карта так и вовсе стала для меня тайной за семью печатями. Интересно, где бы я могла научиться читать карты Вирджинии? Там все так сложно! Не мог бы он помочь мне разобраться?

Он посмеялся над моим невежеством. Красивой девушке, по его словам, решительно незачем забивать себе голову подобными вещами, пока рядом есть мужчина, который сможет помочь ей.

«Ах, Томас, я полагаю, вы достаточно умны, чтобы прочесть карту. Пожалуйста, покажите мне, где находится моя плантация, – с жеманной улыбкой попросила я. – Как можно до нее добраться? Это далеко?»

«Сейчас я покажу вам», – ответил он, угостился еще одним стаканчиком рома, подозвал меня к себе и открыл небольшой кожаный саквояж, набитый бумагами. Когда он вынул оттуда ту, что лежала сверху, я увидела, что это было его свидетельство о браке. Он задумчиво уставился на него, а потом улыбнулся и пробормотал, что это ему больше не нужно. Далее он заявил, что виргинской девушке в моем возрасте, должно быть, стыдно оставаться незамужней и что мне пора подыскать себе супруга. При этих словах он громко рассмеялся, словно счел их весьма удачной шуткой. Внутри саквояжа я заметила и свой кожаный мешочек. «А моя собственность расположена по соседству с вашей?» – осведомилась я. «Нет. Подойдите ближе, и я помогу вам найти ее на карте, – заявил он, с вожделением косясь на меня и раскладывая мои бумаги на столе. – А может, и мужа заодно».

Мне отчаянно нужны были те сведения, которые он мог дать мне, но прижиматься к нему было омерзительно, и потому я попыталась отвлечь внимание Томаса, а заодно и его руки от собственной персоны и начала нести всякую ерунду насчет того, как умны мужчины, если разбираются в таких делах! И хотя причин для тщеславия у Томаса было много меньше, чем у любого другого человека, он оказался настолько падок на лесть, что буквально раздулся от самодовольства и пустился в объяснения.

Он взял в руки несколько документов, которые назвал «жалованной грамотой». «Это дарственная грамота, выданная Его Величеством вашему отцу, в которой говорится, что он оказал неоценимые услуги короне и все такое прочее, – принялся объяснять Томас. – Не забивайте себе голову, читать все это вам совершенно ни к чему. А вот здесь речь идет о передаче правового титула и описание собственности. Да и этим тоже можете не забивать себе голову».

Он разгладил последний документ, большой лист толстого пергамента, усеянный какими-то непонятными линиями, выступами и значками. «А это карта. Ваша собственность находится вот здесь, в самой южной части колонии, и обозначена пунктирной линией и гербом Графтонов. А Вильямсбург находится здесь. – Томас указал на надпись „В-бург“ на другой стороне карты и повел пальцем на запад. – Мы же находимся вот здесь. Эта черная линия обозначает Флаванну, границу моей плантации на юге. М-м?» – Его палец скользнул к моему корсажу, и я постаралась отодвинуться, при этом не выпуская из виду карту. Дыхание его участилось, когда он повел грязным пальцем вдоль Флаванны и далее по маршруту с какими-то черными линиями, пока не уперся в герб Графтонов. Мне приходилось отбиваться от него, так что рассматривать карту особенно было некогда, но я все-таки сумела заметить какую-то реку Нью-Ривер, горную гряду и долину между Лягушачьей горой и горой Лягушонок.

Продолжая прикидываться дурочкой, я глупо захихикала и сказала, что Лягушачья гора – очень смешное название, а потом спросила: «А далеко до нее? Мне бы очень хотелось взглянуть на горы в виде лягушек!»

И тут мне вновь пришлось отстраниться от его руки, поскольку ему надоело указывать направление. Он вновь ткнул пальцем в карту, но, боюсь, я слушала его вполуха, потому что Томас жарко дышал мне в шею. По-моему, он показывал, где соединяются реки и пролегает сухопутный маршрут по бездорожью, на одном из участков которого расположен торговый пост. Через этот пост, именуемый факторией, на запад часто идут охотники и поселенцы. Я сказала, что, на мой взгляд, это совсем недалеко, а Томас ответил, что на лошади туда ехать несколько недель, заметив при этом, что он удивлен тому, что Его Величество пожаловал землю именно в этой части колонии. Он бы, дескать, ни за что в это не поверил, если бы своими глазами не видел жалованную грамоту и карту. Но потом Томас добавил, что сам он там не бывал, разумеется, поскольку индейцы частенько нападают на поселения в западной части колонии.