Долина надежды

Саския потеряла терпение и отвесила ей пощечину, заявив, что Венере лучше помолчать и поберечь силы до того момента, когда у нее действительно начнутся схватки. Вот тогда ей достанется по-настоящему! Венера притихла и лишь принималась негромко стонать всякий раз, когда Саския оказывалась поблизости, но та не обращала на нее внимания. Так продолжалось еще несколько дней, пока перерывы между стонами не стали короче, а крики боли – громче. В конце концов даже Саския сочла, что у Венеры вот-вот начнутся схватки.

София потребовала, чтобы они остановились. Хотя о родах она ничего не знала, но была уверена, что Венера не может рожать в повозке, трясущейся и подпрыгивающей на ухабах. Это привело к грандиозному скандалу с Анри, который тоже не разбирался в родовспоможении, но не видел никаких причин для остановки. Руфус и Мешак предпочли не вмешиваться в перепалку и отошли в сторонку, но София властно заявила:

– А я говорю, что мы должны сделать привал!

Анри взревел, что никакого привала не будет, это всего лишь ребенок. Венера, уже изрядно перепуганная к этому времени, расплакалась. Сет и Нотт решили спор в пользу Венеры по-своему: они попросту распрягли мулов, после чего Сет повел их пастись к клочку зеленой травы.

Одну из повозок разгрузили, освободив в ней достаточно места, чтоб соорудить там ложе. Саския попросила Сета нарезать несколько охапок веток, затем сложила их на дно, накрыла сверху стеганым одеялом, и, таким образом, у нее получилась импровизированная родильная постель. После этого она призвала на помощь нервничающую Софию, а Венеру уложила в постель. К наступлению ночи Венера стала заходиться криком, и Анри с Тьерри негромко проклинали женщин, которым так не вовремя вздумалось рожать.

Роды выбили из колеи всех мужчин, особенно Сета. Появились двое воинов. Руфус сначала возился с упряжью мулов, после чего принялся расхаживать взад и вперед, стараясь оказаться как можно дальше от фургона. Тоби и Джек заткнули пальцами уши и отошли подальше. Кулли хотел пойти вместе с ними, но Саския заставила его остаться на месте, где она могла бы присматривать за ним. Всякий раз, когда Венера начинала кричать, лицо мальчика искажалось мукой и он умолял мать сделать так, чтобы Венера замолчала.

Наконец, после того как минули целый день и целая ночь, на свет появился ребенок, маленькая девочка. После пережитых испытаний София чувствовала себя опустошенной и испытывала глубокую благодарность к Саскии за то, что та знала, что нужно делать. Кроме того, София оказалась потрясена собственной бесполезностью. Она едва не лишилась чувств, когда ребенок показался из лона матери, и невероятно обрадовалась, когда Саския отправила ее принести ведро горячей воды и скрутить в узел носовой платок.

Уже на рассвете преисполненную гордости Венеру усадили, чтобы она смогла покормить малышку, и Саския вытащила из-под нее стеганое одеяло, намереваясь прополоскать его в реке, вода в которой моментально окрасилась в алый цвет. Все мужчины выглядели потрясенными до глубины души и дружно отвели глаза.

– Слабаки! – презрительно бросила Саския, выколачивая одеяло о камень. Затем она выварила его в кипящей воде и повесила сушиться на ветку на солнце на самом видном месте. Оно висело, словно именинный флаг, украшенный едва заметными пятнами крови, такой большой, что его невозможно было не заметить.

Венера настояла на том, чтобы назвать ребенка Сюзанной еще до того, как они двинутся в путь. София вызвалась быть крестной матерью.

– А что это такое? – пожелала узнать Венера.

София задумалась, как бы получше объяснить ей это понятие, и после паузы сказала:

– Это кто-то вроде тетки, только необычной. Если с матерью что-нибудь случится, то крестная обещает присматривать за ребенком.

Венера не на шутку встревожилась. За свои пятнадцать лет жизни она усвоила, что единственное, что может случиться с рабынями, ставшими матерями, так это то, что детей отберут у них и продадут или же они сами будут проданы, причем без детей. Венера была еще слишком молода, чтобы всерьез задумываться о смерти. Да, во время родов мысль об этом приходила ей в голову, но ведь теперь все уже закончилось.

– Это значит, что вы заберете у меня Сюзанну? – с подозрением осведомилась она.

Саския пробормотала:

– Теперь ты свободна, девочка моя. И твое дитя тоже. Никто не заберет ее у тебя.

Анри был готов на что угодно, лишь бы поскорее тронуться в путь, и потому быстро провел обряд крещения речной водой, пробормотав несколько слов по-латыни, а София подсказывала ему все, что смогла вспомнить об отречении от дьявола и всех его проделок от имени Сюзанны. Вернулись индейские воины, мрачные и неразговорчивые, и беглецы вновь отправились в путь. Венера и Сюзанна ехали на задке крытой повозки Сета. Там, устроившись между прялкой и маслобойкой, они лежали на постели из свежих листьев и веток, укрытые сухим стеганым одеялом.

На следующее утро, перед самым рассветом, Саския поднялась, чтобы разжечь костер для завтрака, и пошла разбудить Кулли, дабы тот принес ей сучьев для растопки. Но Кулли, как и стеганые покрывала, которыми он был укрыт, исчез из фургона, а вместе с ним исчезли и оба воина, которые прихватили также несколько мешков кукурузной муки и двух лошадей. Она разразилась истошными воплями, моментально разбудив весь лагерь.

– Мой мальчик! – в отчаянии причитала Саския. – Они забрали моего мальчика! Кулли пропал!

Она плакала и звала его, но ответа не было. Остальные прочесали кусты на опушке и спустились к реке, но следов мальчика обнаружить не удалось.

Саския была безутешна, заливаясь слезами подле крытой повозки.

– Я должна была внимательнее следить за ним! Но я думала, что если Кулли не может хорошо ходить, то он никому не нужен, ни торговцам рабами, ни индейцам, и никто не купит его и не отберет у меня. Я совершила дурной поступок, чтобы он был в безопасности! Чтобы он был в безопасности, а его мамочка присматривала бы за ним! А теперь он пропал! Это я во всем виновата, раз сделала такую плохую вещь! И вот что из этого вышло!

София опустилась на колени рядом с Саскией.

– О какой плохой вещи ты говоришь? Ох, Саския, я не могу себе представить, чтобы ты дурно обошлась с Кулли. Ты же любишь его.

Саския спрятала лицо на груди Софии.

– Когда он был маленьким, я порезала ему ногу, чтобы он не мог хорошо ходить, тогда масса не продал бы его. – Она вновь зарыдала от отчаяния и безнадежности. – Я не хотела причинить ему вред, он ведь мой сын, и я поступила так, чтобы он остался со мной. Бедный малыш, он так плакал, а глаза его говорили: «Мамочка, почему ты делаешь мне больно?» И я тоже плакала, потому что ему было больно, у него шла кровь, но я сделала так, чтобы он остался со мной! И вот теперь его отняли у меня! О мой Кулли!

– Боже милосердный, – прошептала София, обнимая Саскию за трясущиеся от рыданий плечи. – Анри? Мы можем поискать его?

Анри пожал плечами.

– Вот только где? Мы же понятия не имеем, в какую сторону повели воины Кулли… Послушай, Саския, индейцы часто похищают людей ради выкупа.

– Что такое выкуп? – всхлипнула Саския.

– Это значит, что индейцам надо будет дать что-нибудь, а они взамен вернут нам Кулли. Если Кулли был так им нужен, то он жив, Саския.

– А еще он напуган и плачет, призывая свою мамочку! А мы даже не знаем, куда они увели его. Как мы можем выкупить его, если не знаем даже этого? Ох, мисс София, а я-то думала, что мой мальчик будет в безопасности!

София попыталась утешить ее, говоря, что они будут молиться о том, чтобы с Кулли ничего не случилось, и что они найдут способ вернуть его.

– Нам нужен индеец-посредник, – негромко проговорил Анри, обращаясь к Софии.

Они вновь тронулись в путь. Теперь французам пришлось идти пешком. У них осталась всего одна фермерская лошадь, неторопливая и спокойная, которую по всеобщему согласию отдали Саскии. Позади нее устроились Тоби и Джек, а также мулы, тянувшие крытые повозки. Был еще и гунтер Софии, но он отличался непокорным нравом и кусал всех, кроме самой хозяйки. Тьерри попытался было сесть на него верхом, но он сбросил его на землю, дважды ударил копытом и так сильно цапнул зубами за плечо, что оно болело несколько дней. Руфус и Нотт по очереди правили второй крытой повозкой или шли рядом с нею, а французы менялись с Мешаком в арьергарде, охраняя тыл. С потерей кукурузной муки их съестные припасы значительно уменьшились, а голод и влажная духота подтачивали силы.

Перемены произошли и в окружающем пейзаже. Листья на деревьях уже распустились, но за ними по обоим берегам реки, которая выглядела какой-то сонной и неторопливой, вздымались холмы и горы. Анри, попробовав однажды половить рыбу, очень быстро выяснил, что в некоторых местах она изобилует глубокими омутами и быстрым течением. А потом один за другим заболели корью Тоби, Джек и Руфус. Венере пришлось покинуть повозку и идти пешком, поскольку Руфус был настолько плох, что не мог стоять, а мальчики были не в состоянии удержаться на лошади. Руфуса уложили на место, которое прежде занимала Венера с малышкой, а мальчики втиснулись по обеим сторонам от отца. Все трое Драмхеллеров до сих пор не оправились от своих зимних злоключений, и корь поставила их на грань жизни и смерти. Стояла невыносимая духота, поверхность воды блестела на солнце, а Драмхеллеры походили на горячечные скелеты. Когда путники достигли очередной рощицы и ровного места на берегу реки, София потребовала разбить лагерь, чтобы отдохнуть и подождать до тех пор, пока они не поправятся.

Спустя пять дней Анри настоял на том, чтобы двинуться дальше. Их съестные припасы окончательно и опасно оскудели, так что им предстояло любой ценой попытаться добраться до фактории. Если Драмхеллерам суждено было выжить, они останутся в живых; если им суждено умереть, они умрут. София с неохотой согласилась с тем, что он прав.


Неделей позже воды реки уже струились меж невысоких холмов, а за ними вдали вставали на горизонте горы. Мужество изменило Софии. Ее мучил голод, у нее разболелись ноги, потому что конь ее потерял подкову и ей пришлось идти пешком; нос ее обгорел на солнце и шелушился. Только теперь она поняла всю глубину своего невежества относительно здешних нехоженых мест и подозревала, что они заблудились. На карте все выглядело легко и просто, но в данный момент она усомнилась в ее надежности. По обоим берегам реки стеной стояли деревья, временами так низко нависая над тропой, что им приходилось продираться сквозь переплетающиеся ветви, раздвигая их руками.

Тропа то и дело ныряла в лес, где их подстерегали дикие звери. По ночам мужчины по очереди охраняли коров и мулов, потому что именно в это время лес оживал и из него доносились непонятные шумы и шорохи, крики койотов, сопение и визг дерущихся диких кабанов и далекий кашель оленей. Иногда путники замечали, как рыжие языки большого костра, который они поддерживали до самого утра, отражаются в глазах волков, следящих за ними из темноты. Однажды Тьерри подстрелил рысь, которая лакомилась мясом убитого ею олененка. Они разделали остатки олененка и поджарили их на костре, поскольку не могли позволить себе, чтобы его мясо пропало даром. Они научились отгонять хищных зверей горящими сосновыми ветками, связывая их наподобие факелов. Время от времени вниз по реке проплывали плоты с охотниками и редкими переселенцами с семьями, везущими с собой весь домашний скарб.

– Ах, если бы у нас был плот, – с тоской говорила София, глядя им вслед.

– Вам понадобится целая флотилия, – язвительно парировал Анри.

Понемногу, один за другим, они привыкли все больше полагаться на Анри, признавая его главенство. Он сохранял ясную голову, когда речной берег превратился в каменные дебри, а бизонья тропа вильнула в сторону и исчезла в лесу. Вместе с Тьерри он шел по холмам и кряжам, слишком крутым, чтобы на них могли вскарабкаться повозки, и намечал путь, который следовало проложить через нижнюю границу леса, чтобы вновь выйти на тропу у берега реки, когда та расширялась. А если это было невозможно, они рубили ветки и подкладывали их под колеса фургонов на самых крутых участках пути, нахлестывая мулов. Вдали от реки София безнадежно терялась, а вот Анри, в отличие от нее, безошибочно ориентировался благодаря какому-то шестому чувству.

Если Анри безупречно выдерживал нужное направление, то Тьерри обрел заслуженную славу лучшего охотника. Чтобы разнообразить их скудный рацион, он стрелял опоссумов и белок или по меньшей мере умудрялся подранить их, чтобы затем добить, – мушкет и в лучшие времена не демонстрировал особенной точности попадания.

София встревожилась, подслушав однажды, как Тьерри на французском убеждал Анри в том, что они должны сесть на следующий же проходящий мимо плот. Она гнала от себя страхи о том, что они никогда не доберутся до «Лесной чащи» и умрут в этой безжалостной глуши, но при этом старалась не выказывать их перед остальными. Но если Тьерри и Анри уйдут, все они неминуемо погибнут. Она должна удержать их при себе до тех пор, пока они не достигнут «Лесной чащи».

Следующим вечером, когда они встали на ночевку, София сказала, что пойдет к реке.

– Собираетесь удить рыбу? До сих пор вам ничего поймать не удалось, – съязвил Анри.

– Нет, я хочу искупаться, – откликнулась она и тихо пробормотала себе под нос: – Готова держать пари, что сейчас я поймаю кое-что покрупнее рыбы. – При этом София подумала, что леди Бернхэм пришла бы в ужас от задуманного ею, но нужда научит и калачи есть.

София заприметила дерево, упавшее в реку и отгородившее нечто вроде заводи у самого берега. То, что надо. За ее спиной Анри крикнул что-то насчет змей. София попыталась отогнать от себя мысль о них. Быстро раздевшись, она развесила свои вещи на кустах, а потом по пояс зашла в воду, стараясь не думать о том, что может таиться в топком иле под ногами. Девушка принялась шумно плескаться, чтобы он точно знал, где она находится, а потом, убедившись, что он подсматривает за нею, поскольку реплики его внезапно оборвались, зашла в воду поглубже и немного поплавала. Выгнув спину, она промыла в воде волосы, еще раз шумно поплескалась и наконец выпрямилась и медленно пошла к тому месту, где оставила одежду.

В ту ночь, когда они с Венерой готовили ужин, София заметила, что Анри как-то по-новому поглядывает на нее, одновременно храня несвойственное ему молчание и сосредоточенность, словно обдумывая что-то. Очень хорошо, пусть подумает на сон грядущий. После этого случая София старалась купаться при первой же возможности.

Холмы подступили к реке с обеих сторон, она сузилась, став глубокой и быстрой, и у Анри затеплилась надежда, что они наконец-то добрались до прохода Выдры, правда, утверждать это наверняка он бы не взялся. Бизонья тропа куда-то вдруг запропала, но Тьерри вновь обнаружил ее петляющей меж деревьев над рекой, где она превратилась в каменистую насыпь, непроходимую для тяжелых повозок. Выбора у них не оставалось. Они принялись рубить ветки, подкладывая их под колеса фургонов, а Сет и Нотт безжалостно настегивали мулов. Две коровы сорвались с неожиданно открывшегося обрыва, сломали ноги, и их пришлось зарезать. Путники приготовили и съели столько свежего мяса, сколько было возможно, но коровы были худыми и костлявыми, а мясо оказалось жестким и волокнистым. То, чего они съесть не смогли, вскоре протухло на жаре.

Путники углубились в лес, и иногда им казалось, будто они по-прежнему идут по тропе, а иногда – что бредут по бездорожью. Вошли ли они уже в предгорья, которых должны были достичь? Или же сбились с пути, миновали проход Выдры и заблудились в горах? Если реки впереди не окажется, то, как опасался Анри, они заблудились.

– Слушайте! – однажды после изнурительного дня воскликнула София.

Она сидела возле костра, который Мешак развел у родника, бившего из-под скалы. Девушка пересыпáла последние крошки чая в чайник, который неизменно доставала из багажа каждый вечер, ожидая, пока закипит вода в чугунном котелке. Она упрямо цеплялась за этот ритуал, который представлялся ей последним напоминанием о прежней цивилизованной жизни. Издали доносился какой-то шум, похожий на плеск воды.

– Слышите?

Анри направился в ту сторону и, вернувшись через полчаса, взволнованно сообщил:

– Софи, вы были правы. Река впереди, и она стала намного шире. Теперь она бежит по камням. Господи, благодарю тебя за бизонов.

– Дай бог, чтобы это оказалась та самая река! Тогда до фактории осталось совсем немного. Томас говорил, что там есть мельница. Мы обменяем что-нибудь на пшеничную или кукурузную муку. – София старалась, чтобы голос ее звучал уверенно и решительно. – У нас есть серебряные изделия. – От голода зубы в деснах у нее уже шатались. Она залила чай кипятком, а потом насыпала в котелок тщательно отмеренную порцию оставшейся кукурузной муки и прикинула, сколько воды в нее следует добавить, чтобы растянуть как можно дольше. Если тесто получится чересчур жидким, то испечь лепешки не получится. Тщательно распределив взвесь так, чтобы каждому досталось по одной лепешке, она принялась жарить их на камнях.

Анри предостерег их, сказав, чтобы они не возлагали слишком большие надежды на то, что фактория уцелела: за это время ее вполне могли атаковать краснокожие.

– Но мы же нигде не видели индейцев, Анри. С тех самых пор, как воины увели с собой Кулли.

– Знаю, и это очень странно. Они должны быть где-то поблизости. Индейские поселения отмечены на карте.

Наконец они вышли из леса, но утверждать, что река течет на запад, было бы преждевременно, поскольку русло ее постоянно петляло, чего не было на карте. Судя по солнцу, они шли не напрямик, а потому теряли драгоценное время. Все окончательно пали духом, за исключением Венеры. Она соорудила перевязь для Сюзанны и на ходу что-то негромко напевала малышке. Она пела о том, какое славное сегодня выдалось утро, о том, как мамы, освободившиеся от гнета массы, баюкают своих маленьких деток и как скоро у них будет свой дом, в котором они будут жить. Она напевала почти шепотом, чтобы ее не слышала погруженная в скорбь и печаль Саския.

Повозкой теперь управлял Руфус, который еще недостаточно окреп для того, чтобы долго идти пешком, а Сет вышагивал рядом с Венерой.

– А ты хороший ходок, Венера. Все остальные измучились до смерти, а ты поешь. И даже не выглядишь усталой.

– И как же я тогда выгляжу? – осведомилась Венера, потупив глаза.

– Отлично. Ты выглядишь просто отлично, как и всегда. Красивая, словно раннее утро. И Сюзанна у тебя тоже красавица. То есть для ребенка красавица. Вся в тебя.

– Не хочу, чтобы она походила на кого-нибудь еще! – резко бросила Венера.

– Еще бы. Так я и думал.

– Сюзанна – моя дочка. Только моя!

– Твоя, твоя, но я могу понести ее немножко. Пусть твои руки отдохнут.

Венера на минуту задумалась, а потом сказала:

– Тебе придется прижать ее к груди, вот так. Когда устанешь, я возьму ее обратно.

– Как я могу устать? Малышка же совсем ничего не весит! И ощущения приятные. Теплая, милая кроха.

– На твоей широченной груди она смотрится совсем маленькой.

Вот так они и шли, все дальше и дальше, люди и животные, отчаявшиеся и обессилевшие, но при этом нашедшие в себе силы поддерживать друг друга.