Долина надежды

София слишком устала и измучилась, чтобы понимать, что делает, и потому послушно склонилась над колыбелькой и взяла на руки сверток с девочкой, после чего стиснула безвольную руку Кейтлин.

Лицо Кейтлин было белым, и София подумала, что такой белизны у человека быть не может, но вдруг ресницы у подруги затрепетали и она открыла глаза.

– Ты сказала, что у меня девочка! – прошептала она. – Хвала Господу! Дай мне посмотреть на нее.

– Это хорошо, что ты разговариваешь, – заметила Саския, медленно и неуклюже – сказывалась невероятная усталость – входя в комнату с тазом горячей воды и тряпицей. – Сейчас я тебя обмою, а потом ты ее покормишь.

В комнате висел тяжелый запах пота и крови. София показывала ребенка Кейтлин, пока Саския обмывала ее, а потом обрядила в чистую длинную сорочку без пуговиц, после чего каким-то образом вытащила из-под нее пропитавшийся кровью тюфяк и заменила его свежим. Затем Саския вложила девочку в руки Кейтлин, и та неуверенно и слабо улыбнулась, глядя, как малышка судорожно сжимает и разжимает крохотные ручонки и маленькие розовые губки, словно собираясь что-то сказать.

Три женщины в восторженном молчании наблюдали за младенцем, в комнате трещал огонь в очаге, по крыше стучал дождь.

– Как вы назовете ее? – спросила София, просовывая палец в крошечную ладошку девочки, будучи не в силах поверить, что такая славная малышка причинила Кейтлин невероятные страдания.

– Рианнон, в честь валлийской героини, – пробормотала Кейтлин, с обожанием глядя на свое дитя. – Рианнон, подожди, сейчас на тебя придет взглянуть твой папа. И дедушка! Они скажут, что свет еще не видывал такой красивой девочки. Ты настоящая принцесса! Ох, Софи, я все время думала, что умру и меня не окажется рядом, чтобы воспитать ее! И что я даже не увижу ее!

Она приложила Рианнон к груди и принялась едва слышно напевать «Наставь меня, о великий Иегова». Ребенок чмокал губками, дождь без устали барабанил по крыше, и новоиспеченная мать и Рианнон наконец заснули. Лицо Кейтлин выглядело почти нормально; нет, краски еще не вернулись на него, но его уже не заливала смертельная бледность. София подоткнула стеганое одеяло ей под локоть, чтобы малышка не свалилась на пол, после чего обессиленно опустилась на стул.

– Слава богу, что все уже закончилось! – прошептала она. Крики Кейтлин еще звенели у нее в ушах, и она до сих пор не отошла от шока при мысли о том, что Кейтлин могла умереть. Но теперь нужно было думать о том, чтобы выварить окровавленные простыни и сжечь пропитанный кровью тюфяк, да и спина у нее разламывалась от боли. Если нужно пройти через такие мучения, чтобы принести в мир новую жизнь, то остается только удивляться тому, что в нем еще есть люди. Она растерла затекшую шею и закрыла глаза. Софии снилось, будто Лавиния смотрит на нее из угла комнаты, и она как раз собиралась сказать женщине, что Малинды здесь нет, когда кто-то разбудил ее, положив ей руку на плечо.

Это оказалась Зейдия.

– Вы плакали, я знала, что она была здесь, но теперь ей ничто не может причинить вреда. Они ушли. Они хотели забрать ее с собой, но я знаю одно заклинание, которое помогло прогнать их.

София протерла глаза.

– Я знаю, Зейдия. Спасибо тебе. Большое спасибо! – сказала она, подумав: «Даже если это было колдовство, мне нет до него никакого дела, лишь бы Кейтлин и малышка были живы». – Она накрыла своей ладонью руку пожилой женщины. – Спасибо тебе!

Зейдия окинула взглядом Кейтлин и новорожденную и кивнула.

– С ними все будет в порядке, – повторила она, после чего метнула пронзительный взгляд на Софию. – И с вами тоже все будет в порядке, мисс Софи. Вам будет легче, чем ей. Не волнуйтесь. – Она еще раз похлопала Софию по плечу, после чего взмахнула руками, словно подгоняя перед собой цыплят и, шаркая ногами, вышла из комнаты.

София взялась было за свой молитвенник, но тут же отложила его, решив, что в нем нет ничего, что могло бы повторить то, что только что сделала Зейдия со своими перьями. Вот и еще одна вещь, которая наверняка бы привела в ужас леди Бернхэм и ее мать… «Что ж, – устало подумала София, – это Вирджиния, а леди Бернхэм и моя мама мертвы, так что мне придется справляться самой, даже если душа моя при этом будет обречена на вечные муки».

На следующий день вместе с Кулли вернулся Гидеон. Мальчик выступал с важным видом, явно гордясь тем, что сумел разыскать мужчин, несмотря на грозу. Саския попыталась было приласкать его, но Кулли запротестовал, заявив, что ему уже восемь лет от роду, что он слишком взрослый, чтобы вокруг него суетились, и что вообще мужчины не должны позволять своим матерям слишком много нежностей.

– Ха! Мы поговорим об этом позже, – пробормотала Саския, которая чувствовала себя слишком усталой, чтобы затевать спор сию же минуту.

Кейтлин сидела на постели и выглядела бледной и хрупкой, но счастливой. Гидеон держал на руках дочь, а потом, налюбовавшись ею, прошептал ей на крошечное ушко, что на языке чероки ее будут звать Ветром, Поющим Между Скал. Кейтлин очень хотелось, чтобы ее отец и дядья узнали о рождении Рианнон, но, когда Гидеон предложил подняться вверх по реке, она настояла на том, что им лучше подождать появления охотника-траппера или торговца, чтобы те передали весточку ее родным. Она не желала, чтобы Гидеон оставлял ее одну.

Располагая лишь скудными припасами, София тем не менее сделала все от нее зависящее, чтобы накормить Кейтлин чем-либо вкусненьким помимо жидкой кукурузной каши. Из костлявого кролика, которого поймал в силки Тьерри, она сварила бульон, достала несколько драгоценных яиц, припасенных ради такого случая, и взбила нечто вроде хмельного гоголя-моголя с теми крохами молока, что давали коровы. Кроме того, она заварила чай с листьями корицы, подсластив его последней ложкой меда.

Им предстояло продержаться на подножном корму до самого лета. Тогда к ним должны были прибыть Карадоки с мельничным колесом, чтобы помочь соорудить мельницу на фактории Ваннов. Однако молоть им будет нечего вплоть до той самой поры, пока они не соберут свой первый урожай. К счастью, они обнаружили три плуга, приобретенных мистером Баркером, и мужчины распахали несколько полей и плодородные низовья долины, посеяв кукурузу и овощные культуры.

Дни стали длиннее, на пастбищах появилась молодая трава, коровы стали давать больше жирного и вкусного молока, и в своем загоне прогуливался молодой бычок, переживший зиму. Куры Зейдии рылись во дворе, выискивая червяков, и стали нести больше яиц, высидев заодно и нескольких цыплят. Правда, большинство унес ястреб, прежде чем Анри и Тьерри соорудили для них нечто вроде курятника, но четверо все-таки уцелели.

Спустя две недели Кейтлин почувствовала себя лучше и засобиралась домой. И вот теплым солнечным днем они с Гидеоном покинули «Лесную чащу». Гидеон нес дочурку на спине, в плетеной колыбельке, радуясь тому, что никто из индейцев не видит, что ребенка несет именно он. Кейтлин, как он полагал, все еще не оправилась после родов и по-прежнему выглядела бледной.

Анри сообщил Тьерри, что придумал, как им поскорее вернуться на родину. Он расчистит землю в долине и начнет продавать ее по частям. Тьерри возразил, что расчистка остальной территории – трудоемкое и сложное дело, а денег у большинства поселенцев мало. Анри в ответ пожал плечами и заявил, что у некоторых они все-таки есть. Он не стал говорить ни Тьерри, ни Софии о том, что собирается увезти их сына с собой и что их возвращение придется отложить до тех пор, пока ребенка не удастся отнять от груди. Он надеялся, что София поймет, что исключительно ради блага малыша он будет воспитываться во Франции, но время сказать ей об этом еще не настало. На его взгляд, София сейчас пребывала в крайне неуравновешенном расположении духа.

Так оно и было в действительности. София разрывалась между растущей тревогой относительно того, что ждало ее впереди, и завистью к Кейтлин, у которой все ужасы остались позади. Через три недели после рождения Рианнон Софии уже начало казаться, что ее беременность будет тянуться вечно. Она настолько раздалась в талии, что долгое время находиться на ногах ей было тяжело, а потому София предпочитала заниматься штопкой сидя. Но и сидеть ей тоже было нелегко. Поднимая свое располневшее тело со стула по вечерам и с кровати по утрам, она говорила себе, что уж сегодня-то ребенок родится непременно. Она стала чрезвычайно раздражительной и могла запросто сорвать зло на Малинде, которая, казалось, без конца путалась у нее под ногами. Однажды София вообще отправила девочку на целый день к Кейтлин, заявив, что она должна помочь ей управиться с Рианнон. Малинде очень нравилось помогать Кейтлин и качать малышку в колыбели, и потому она удрала раньше, чем София успела закончить свои наставления о необходимости быть осторожной.

София решила, что настало время сеять семена табака, которые она позаимствовала у Томаса. Никто из белых не знал, как нужно выращивать табак, но София не сомневалась, что это отлично известно Сету, Нотту и Мешаку, и потому оказалась совершенно не готова к тому, что они откажутся. К ее изумлению, которое сменилось гневом, они заявили, что ничто не заставит их вновь сеять табак подобно рабам. Все свои надежды София возлагала исключительно на табак, она плакала и ругалась, но мужчины упорно стояли на своем:

– Нет, мисс Софи. Мы не станем этого делать.

Анри попытался воззвать к голосу ее разума, но ему понадобилось много времени и сил, чтобы убедить ее в том, что для выращивания табака требуется множество рабочих рук. Таковых у них не было, так что если она не хочет обзаводиться рабами, то и рабочих у нее будет немного, а табака – еще меньше, да и в любом случае сейчас им нужнее не табак, а провиант для следующего года. Припертая к стене его неоспоримыми доводами, лишившаяся всякой надежды, пребывающая на последних днях беременности, не находящая себе места от тревоги и беспокойства, нервничающая и взбешенная, София разрыдалась и стала кричать, что ненавидит Анри и что негры должны вернуть ей подаренную им землю. Анри взял ее за плечи и очень спокойно заявил, что никто ей землю не вернет, что она теперь принадлежит им по праву и что все они нуждаются друг в друге, если хотят выжить; здесь Вирджиния, а не Англия, и она не благородная владетельница поместья. Когда родится ребенок, она непременно почувствует себя лучше.

У Софии не осталось воли к сопротивлению, и она отказалась от мысли выращивать табак, устало подумав, что теперь ей уже все равно. Она ждала наступления каждого нового дня, но если он что-то и приносил ей, то только раздражение, а затем куда-то подевалось и оно. Она попыталась подготовиться на случай смерти, вероятность которой – особенно после того, что случилось с Кейтлин, – представлялась ей вполне возможной. К тому же она то и дело вспоминала мать и Лавинию. Быть может, молитва укрепит ее. Пытаясь заглянуть в то время, когда роды останутся позади, она отыскала в своем молитвеннике раздел службы по воцерковлению[21] женщин после родов.

– Господи всемогущий, прими смиренную благодарность нашу за то, что разрешил ты эту женщину, рабу твою, от бремени великой боли и опасности деторождения.

С шумом захлопнув книгу, София швырнула ее в угол. Она не чувствовала в себе смиренной благодарности; она чувствовала себя толстой и злилась на всех и вся. Тот, кто составил эту молитву, явно никогда не бывал в шкуре встревоженной будущей матери. Но чем больше она старалась забыть слова о великой боли и опасности, тем ярче вспоминались ей страдания Кейтлин. Странно, но сама Кейтлин, похоже, забыла, сколь ужасными были роды Рианнон. А вот София забыть их не могла.

Вернулась Малинда. Но уже через два дня София вновь отправила ее на факторию с наказом не возвращаться, пока она не родит ребеночка.

София перестала спать по ночам. Ее мучила духота, и она лишь ненадолго забывалась коротким сном. Случайный вскрик ночной птахи или храп Зейдии в соседней комнате запросто могли разбудить ее.

Когда однажды вечером, уже в постели, она почувствовала тяжесть внизу живота, то от переутомления не обратила на нее внимания и задремала полусидя. Но немного погодя ее все-таки разбудили периодические приступы тянущей боли. Они следовали один за другим, постепенно усиливаясь, и перерывы между ними становились все короче. Впрочем, к ее удивлению и облегчению, едва ли их можно было назвать невыносимыми. «Слава богу, – подумала она, – если все ограничится только этим, то до утра можно будет не посылать за Саскией». Стараясь не обращать на них внимания, София вновь задремала.

И вдруг она проснулась, оттого что живот у нее словно бы сдавило огненными тисками, да так, что она едва могла дышать.

– Анри! – ахнула София и потрясла крепко спящего супруга. – Анри! Приведи Саскию!

Она вновь сильно тряхнула его, и он наконец застонал, недовольно ворча:


– Зачем? Что случилось?

– Зачем, по-твоему, я бужу тебя посреди ночи? Затем, что это… ребенок! О-о-о-ой! – София поперхнулась. – О господи! Веди сюда Саскию! Немедленно!

Анри спросонья потянулся за свечой, не нашел ее, взъерошил волосы и опустил ноги на пол. Ему снилась Франция; он часто видел сны о том, как возвращается на родину, и потому, просыпаясь, не сразу соображал, что остался в Вирджинии. Нашарив на полу штаны, он натянул их в темноте.

– Саския, bien sur[22], немедленно, – пробормотал он и едва не упал, налетев на табурет по пути к двери.

Позади него раздался крик Софии:

– Поторопись!

Саския вызвалась ночевать на тюфяке на полу хижины Софии и Анри до тех пор, пока не родится ребенок, но на тот момент, когда она сделала свое предложение, здесь и так было тесно: в доме жили Кейтлин, Гидеон, Рианнон, Тьерри, Малинда и Зейдия, не пожелавшая расставаться со своим прежним спальным местом в куче тряпья у очага, хотя мужчины построили для нее небольшую уютную хижину на одну комнату, причем совсем недалеко. В хижине Зейдии наличествовал сложенный из камня очаг, подвесная койка и отличный соломенный тюфяк. Мешак, оказавшийся мастером на все руки, смастерил для нее стол и два стула, а Кейтлин подарила стеганое одеяло. Все они сочли, что хижина выглядит очень уютной и прелестной. Но Зейдия лишь окинула ее небрежным взглядом и вернулась к своему гнезду у очага, заявив, что она подумает над этим.

Малинде пришлось отказаться от привычки спать рядом с Софией, поскольку после свадьбы Анри твердо заявил ей, что отныне это его место. Тогда девчушка попыталась пристроиться под боком у Зейдии, но той это пришлось не по вкусу, и она отправила Малинду ночевать на тюфяке в гордом одиночестве.

И сейчас Анри споткнулся о пустой тюфяк Малинды, судорожно шаря в темноте в поисках собственных сапог, поскольку с приходом весны повсюду развелись гремучие змеи и медянки, а он панически боялся быть укушенным. Да и наступить на Зейдию ему хотелось ничуть не больше, чем на змею. Стоило пожилой негритянке заснуть, как ее было не разбудить и пушкой, пока она не просыпалась самостоятельно. При этом она грозилась наложить проклятие на того, кто посмеет потревожить ее сон или попытается разбудить до того, как она изволит проснуться сама.

– Лампа, где же эта лампа? – бормотал Анри. – Мои сапоги! – Раздался грохот, когда он локтем зацепил упомянутую лампу.

– Анри, иди уже скорее! – пронзительно закричала из спальни София, в голосе которой прозвучали истерические нотки. – Мне нужна Саския! Срочно! О-о-о-ой! О-о-о-ой! – застонала она. – Помоги мне!

С тюфяка Зейдии донеслось сердитое ворчание. Анри выскочил в темноту босиком.

София вновь попыталась закричать, но потом ей вдруг показалось, будто она наблюдает за происходящим со стороны, и она растерялась. Она понимала лишь, что оказалась во власти некоей могучей силы. Она чувствовала боль, но комната куда-то ускользнула, и теперь осталась только она сама да жгучее осознание необходимости сделать что-то, поскольку с нею происходило нечто странное. Она попыталась сесть и упереться во что-нибудь ногами.

– Помогите мне, – расплакалась София. – Помогите же!

Над нею склонилась Зейдия и забормотала нечто разборчивое, чего София уже не услышала, потому что на нее накатил очередной приступ боли. Откуда-то из далекого далека до нее донесся собственный крик, а потом чья-то рука стиснула ее ладонь и чей-то голос произнес:

– Он уже идет…

Часом позже, когда начало светать, вернулся Анри вместе с Саскией, одетой наспех и изрядно запыхавшейся после подъема на гору. У дверей спальни их встретила Зейдия:

– Тише. Все уже закончилось.

Сердце замерло в груди Анри: за спиной Зейдии он разглядел неподвижно лежащую на кровати Софию, волосы которой разметались по подушке.

– Она… – Он не смог заставить себя произнести страшные слова.

– Нет, она жива благодаря вашей медлительности. Вот, возьмите ребенка, – скомандовала Зейдия. – У меня полно работы. – Только сейчас Анри заметил, что на руке у нее лежит какой-то сверток, который она и вручила ему. Сверток показался ему невозможно легким, и он заглянул под покрывало, чтобы убедиться, что там действительно находится ребенок. – Девочка, – сообщила ему Зейдия. – Нам нужна вода, Саския, – распорядилась она и отвернулась.

– Девочка? – воскликнул Анри и ощутил острый укол разочарования. Это должен был быть сын. У де Марешалей всегда рождались сыновья. Новорожденная девочка едва ли могла претендовать на имя де Марешаль. Сверток у него в руках пошевелился, и он опустил взгляд. Первая его мысль была о том, что личико ее выглядит сплющенным, как у лягушонка. Нахмурившись, он внимательно рассматривал ее. Малышка открыла глаза. Анри оказался совершенно не готов к ее пристальному, очень серьезному взгляду. Она словно бы заглянула ему в душу и узнала его. Анри показалось, будто дочь нахмурилась в ответ. Словно и она тоже испытывала разочарование. Спустя несколько мгновений ее маленькое лягушачье личико скривилось под стрехой темных волос и она приоткрыла ротик, словно говоря: «О!» А его вдруг охватил прилив неожиданной и отчаянной любви к этому ребенку, которого он зачал.

– Bonjour, cherie. Je suis ton papa[23]. – Он сморгнул с глаз слезы. – Ma belle petite![24] – Анри оглянулся на Софию, вокруг которой суетились Саския и Зейдия: – Софи… девочка! Я… – Он намеревался сообщить ей, что раньше не хотел иметь девочку, но теперь все изменилось. Впрочем, ему помешал комок в горле. У него есть дочь!

– Знаю. Я назвала ее Кэтрин, в честь моей матери. Мы будем звать ее Китти.

Малышка скрестила свои крохотные ручки, растопырила пальчики, затем сжала их в кулачки, потянулась и закрыла глазенки.

– Китти! – с обожанием прошептал он и поцеловал ее волосики. Они были очень мягкими, словно гусиный пух. Она была такой крошечной! Она была его дочерью! Его собственная маленькая принцесса де Марешаль! Он влюбился в нее без оглядки.

В комнату вошла запыхавшаяся Кейтлин.

– Саския прислала за мной Кулли. Я собиралась помочь, но ты справилась сама! – Поцеловав Софию, она стала восторгаться малышкой, покоившейся на руках у Анри. – Китти! Если не считать Рианнон, другой такой красивой девочки не сыскать на всем белом свете. А какие у нее чудесные волосики! И родилась-то как быстро!

София еле слышно рассмеялась:

– Она пришла в этот мир так быстро, что Зейдия едва успела подхватить ее.

Китти сморщилась и запищала, чем привела Анри в полный восторг. Затем она глубоко вздохнула, открыла ротик, личико ее покраснело и малышка принялась орать в полный голос.

– Что случилось? Что нам делать? – воскликнул Анри и крепче прижал малышку к себе. Она закричала еще громче.

– Она голодна! Она хочет, чтобы мамочка покормила ее. Отдайте мне ребенка! Отдайте! – Анри неохотно протянул малышку Зейдии, а та передала ее Софии. Расставшись с крошечным свертком, таким теплым и легким, и ощутив в руках пустоту, он тут же пожелал вернуть ее обратно.

Зейдия между тем помогала Софии устроить девочку поудобнее для кормления, и Анри не отходил от кровати ни на шаг, готовясь вновь забрать ее, как только София закончит кормление. Он стоял так близко, что задел ее локоть и помешал Китти, которая уже ухватилась губками за сосок Софии. Малышка громко закричала. Зейдия обернулась к Анри:

– Уходите отсюда! Мужчинам нечего делать в родильной комнате.

– Но я хочу…

– Не имеет значения, чего вы там хотите! Вон отсюда! – коротко бросила Зейдия и вытолкала его за дверь.