Долина надежды

Послышались крики и проклятия, а потом с громким шумом вспыхнула смола. Столб пламени ударил из дымовой трубы, а пол и все его запасы сухих шишек и игл занялись моментально. В щели стали видны багровые отблески пламени. Человек, стоявший снаружи, отшвырнул цепи и ножные кандалы и бросился к двери, силясь отодвинуть брус, запиравший ее. Изнутри доносились отчаянные крики и глухие удары: люди, оказавшиеся в огненной ловушке, пытались открыть дверь. Но Мешак выдолбил специальную прорезь, в которую вошел брус, и аркан, который он крепко сжимал в кулаке, намертво удерживал его на месте.

А потом, пока Охотник на рабов всем телом налегал на дверь, Мешак отпустил аркан, так что его противнику удалось-таки поднять брус и распахнуть дверь настежь. Тотчас же пламя, охватившее к тому времени уже всю хижину, с гулким ревом рванулось наружу и поглотило его. Волна жара покатилась в сторону Мешака, опалила ему лицо и заставила поспешно нырнуть под мокрые листья тыкв, а когда он все-таки приподнял голову и, прикрывая глаза рукой, посмотрел в сторону хижины, то на мгновение на фоне открытой двери разглядел несколько силуэтов. Они ступали неуверенно, дергаясь, словно марионетки, а потом упали на колени. Их отчаянные крики заглушил дикий вопль, который издал Охотник на рабов. Он судорожно размахивал руками, пытаясь сбить пламя и выбраться из огня, но уже не видел, в какую сторону должен бежать, чтобы спастись. Ослепленный и горящий, словно факел, он кружился на одном месте, пока наконец не споткнулся о валявшиеся на земле цепи и не рухнул посреди двора Мешака.

Мешак же лежал, уткнувшись лицом в землю, чувствуя, как жар от горящей хижины припекает ему спину. Когда же языки пламени опали, а жар немного ослабел, он выбрался из своего укрытия и приблизился к обугленной фигуре на земле. Охотник на рабов был еще жив, но жить ему оставалось недолго. Огонь начисто слизал кожу с его лица, так что обнажились кости; в черном провале рта виднелись зубы; сам же он, агонизируя, издавал какое-то нечеловеческое повизгивание. Мешак и не подумал облегчить его страдания, он просто стоял и смотрел.

– Теперь я свободен, – сообщил он ему таким тоном, словно они вели светскую беседу. – Поэтому я ненадолго составлю тебе компанию. Жаль, что тех рабов, которых ты поймал, нет здесь сейчас. – Он опустился на землю и стал ждать. Веки у Охотника на рабов сгорели, и потому он смотрел прямо на Мешака. Время от времени он издавал жуткие хлюпающие звуки, а потом умер.

В серых предрассветных сумерках, когда хижина превратилась в груду дымящихся бревен, Мешак наконец встал и потянулся. Он принес лопату и мешок, которые держал под рукой. Он собирался сложить все, что осталось от Охотника на рабов и его подручных, в мешок и закопать его в лесу, подальше от полей. Ему не хотелось, чтобы во время пахоты плуг наткнулся на их останки. Он не желал, чтобы их проклятый прах оказался на полях. А кандалы, цепи и то зло, что они принесли с собой, он закопает вместе с ними.

Правда, он не знал, как объяснить, откуда взялись лошади и седла, но он что-нибудь придумает. Ха, пять лошадей, несколько мушкетов, немного денег в одной из седельных сумок и даже вяленое мясо. Он швырнул его в мешок с останками. Кости обгорели лишь частично, а череп так и вообще был едва тронут пламенем. После недолгого раздумья он бросил в мешок монеты, присовокупив к ним и седельные сумки. Все это было злом, за исключением лошадей. По одной для каждого хозяйства. Лошади не могут быть злом.

Он принялся орудовать лопатой, думая о том, как объяснит случившееся. Де Марешали и Ванны придут в ужас, узнав, что его хижина сгорела, и станут с тревогой и озабоченностью расспрашивать, как это случилось. Ему придется сделать вид, будто он расстроен несчастным случаем, и сказать, что перекладывал пол, намереваясь залить щели смолой, но горшок с нею оказался слишком близко к открытому огню, и он и глазом не успел моргнуть, как тот вспыхнул. Он скажет, что ему еще повезло, что на время работы он догадался вынести тарелки, стол и табуретки в сарай, ведь он не хотел, чтобы София горевала о том, что такие славные вещи были уничтожены пожаром.

А новую хижину он построит чуть дальше. Он сделает ее просторнее и даже внесет в нее кое-какие усовершенствования. Он не смог сдержать улыбку. Похоже, он задержится здесь еще ненадолго.





Глава двадцать пятая

Домашние хлопоты





Сентябрь 1758 года


Венера и Саския смотрели, как Кулли играет с годовалой Сюзанной, которая визжала от восторга, когда он крутил ее колесом вокруг себя. Она обожала Кулли.

– Я опять беременна, – призналась Венера. – Толстею понемногу. – Она похлопала себя по животу. – Я знаю, это снова будет девочка.

– Откуда тебе знать об этом? Вот родишь, тогда и узнаешь.

– Не знаю, откуда мне это известно, но я уверена, и все тут.

– Вечно ты твердишь, что знаешь все на свете! – проворчала Саския. – А вот того, что за нами придет Охотник на рабов, ты не знала.

– Я знаю то, что вижу. Не больше. Я вижу девочек, себя и Сета в хижине. Мы сидим за круглым столом, который сделал Сет. И разговариваем одновременно.

– Если ты уж видишь всякие штуки, то различаешь ли ты черты Томаса в них двоих? – поинтересовалась Саския, глядя на Кулли и Сюзанну. – Я пытаюсь не замечать, но, по-твоему, Кулли пошел в отца? – Она вздохнула. – Хотелось бы мне, чтобы это было не так, но ради Кулли я готова на все, на кого бы он ни походил. Он хороший мальчик.

– Судя по тому, как он сейчас выглядит, в нем нет ни капли Томаса, Саския. Он симпатичный и похож на самого себя, а не на старого Томаса. А еще мне сдается, что и Сюзанна ничуточки не похожа на Томаса.

– Ты права. Славная у тебя девочка. Самое главное, что ты вовремя забрала ее от Томаса. Смотри, как она смеется, играя со своим братом. И никто из них ни о чем не догадывается.

– Ох, Саския, когда я думаю о том, что случилось, о том, что он наделал и что мог бы сотворить с Сюзанной…

– Не думай об этом, девочка моя. Просто забудь. Теперь ты в безопасности. Настолько, насколько это вообще возможно.

– Но когда пришел Охотник на рабов, я уж думала, что нам конец.

Саския согласно кивнула.

– Одного я понять не могу – почему он так задержался? Плантация сгорела, мы ушли год назад, а они нашли нас только сейчас. Почему Томас не отправил его за нами раньше?

– Потому что его отправил не Томас, вот почему.

– А кто же еще мог отправить за нами Охотника на рабов?

– Не знаю в точности, может, шериф или патрульные. Может, кто-то из белых обнаружил, что все сгорело, надсмотрщики мертвы, а все рабы сбежали. Но это был не Томас. Он уже мертвый.

– Эй, о чем ты толкуешь? Мне бы очень этого хотелось, но Томас не мог умереть.

– Нет, он мертв. – Венера помолчала. Она совершенно отчетливо видела всю картину. Томас, лицо которого обрело странный для белого человека цвет, лежит на улице. Она знала, что это не просто ее желание. Он был мертв. Но Саския не верила в то, что Венера «видит» подобные вещи. Может, Саския права, а может, и нет. Возможно, она все это и вправду выдумала. Она попробовала «увидеть» что-нибудь еще, но увидела лишь новорожденных девочек.

– Сет надеется, что на этот раз у нас будет мальчик, – сказала она, противореча собственным предсказаниям насчет девочек.

– А Нотту все равно, лишь бы были дети. Пока не получается, – отозвалась Саския. – Но он упорно работает над этим.

– Еще бы, – хихикнула Венера.


– Теперь, закончив крыльцо, он пристраивает к хижине еще две комнаты сзади. Говорит, что хочет быть готов, когда они появятся. – Они сидели на ступеньках крыльца Саскии, и та с гордостью похлопала по дереву. Оно не прогнулось. Нотт был хорошим строителем. Аккуратным. А вот Сет все делал в спешке, и потому многие вещи ломались.

– У тебя отсюда хороший вид на реку внизу, – заметила Венера. – Мирный такой.

– Нотт встает рано и идет на рыбалку. Он любит жареную рыбу на завтрак.

К ним, прихрамывая, приближался Кулли, на плече которого сидела улыбающаяся во весь рот Сюзанна.

– Она меня укатала!

– Ну, нам пора, – сказала Венера, поднимаясь и протягивая руки, чтобы взять Сюзанну. – Доить корову и кормить цыплят.

– Ужин, – подхватила Саския и тоже встала.

– Надо заштопать одежду ребенку. А еще закончить для нее стеганое одеяло, пока не наступили холода.

– Сбить масло.

– Сет говорит, что помидоры поспели и теперь их надо сушить.

– Огурцы нужно солить. Нотт сплел для меня пять корзин. Ну, я и сказала ему, что раз он так любит соленья, то пусть принесет мне еще немного соли с болота.

– Некогда перевести дух. Скоро пойдет ежевика, потом надо будет варить варенье. Это займет целый день. А потом…

– Ха-ха-ха! – во весь голос расхохотался Кулли, причем так задорно, что ему пришлось опустить Сюзанну на землю, чтобы хлопнуть себя по бокам. – Вот это да! Вы толкуете о том, кому и что нужно сделать, и вас послушать, так вы будто хвастаетесь этим и решаете, у кого больше работы, словно бежите наперегонки! Ой-ой-ой, мне надо готовить соленья! Ой-ой-ой, мне надо вскопать огород! – фальцетом передразнил их он. – Ха-ха-ха!

Его мать и Венера обернулись и уставились на него. Разумеется, они хвастались. Такой разговор всегда был неотъемлемой частью их визитов. Причем он не мог бы состояться, если бы они оставались рабами, ведь тогда бы у них не было ни хижин, ни огородов, ни коров с цыплятами, ни мужей с детьми, ни времени, чтобы заняться чем-либо еще, помимо домашних хлопот. В этом и заключалось их богатство. Кулли еще не понимал, что говорили они вовсе не о работе; речь шла о свободе. Всего этого у них никогда бы не было, если бы они по-прежнему оставались невольниками Томаса.





Глава двадцать шестая

Пикник с ежевикой





Сентябрь 1766 года


Сентябрьский полдень ежегодного события, которое Кулли прозвал «пикником с ежевикой», выдался замечательный. С небес палило по-прежнему жаркое солнце, и в воздухе ощущался лишь намек на осеннюю прохладу, когда поселенцы карабкались по тропинке вверх по Лягушачьей горе к широкой поляне позади плоского камня, с которой открывался вид на долину внизу. Мужчины были нагружены корзинками и кувшинами, а руки женщин были заняты стегаными одеялами. Сюзанне Ганновер, Китти де Марешаль и младшим братьям Китти, Френсису и Джорджи, достались деревянные ведерки, а их младшая сестренка, двухлетняя Шарлотта, настояла на том, чтобы самой нести свою маленькую корзиночку. В руках у Рианнон была большая плетеная корзина чероки, полученная в обмен на кукурузную муку и амуницию, и она рассчитывала наполнить ее доверху с помощью своих младших братьев, Брина и Кадфаэля. Джек нес корзинку Малинды и держал ее за руку, а рослый и крепкий Тоби, которому нравилось считать себя ровней взрослым мужчинам, вышагивал рядом с отцом и Мешаком и нес кувшин с сидром. Кулли хромал налегке, подгоняя жизнерадостными воплями девочек Ганновер, идущих впереди.

София, Венера, Кейтлин и Саския надели свежие чепчики и сняли фартуки. А еще все они, повинуясь извечному женскому желанию хорошо выглядеть в столь знаменательный день, машинально разгладили юбки и поправили косынки перед тем, как выйти из дома.

Ежевика росла в горах в изобилии, и дети регулярно отправлялись собирать ее, точно так же, как весной собирали землянику и черемшу, а осенью – папайю, хурму, грецкие орехи, орехи бука и гикори. Но пикник с ежевикой был событием особенным. Для поселенцев он стал почти выходным днем, праздником, отмечаемым после того, как урожай пшеницы и кукурузы был собран, а овощи и фрукты разрезаны на дольки и выложены сушиться на солнце. Теперь, когда не нужно было спешить, торопливо проглатывая на бегу ломоть кукурузного хлеба с овощами, запивая его пахтой, чтобы продолжить сбор урожая, женщины приготовили настоящее пиршество. В корзинках лежали пироги с олениной и печенье из пресного взбитого теста, приправленное тонкими ломтиками ветчины, свежий сливочный сыр, персики, мускатный виноград, имбирные пряники, посыпанные специями из древесной коры, и маленькие лепешки, усеянные кусочками последних прошлогодних фруктов. Мешак обычно прихватывал с собой виски, Руфус – крепкий сидр, а София неизменно брала чайные принадлежности, аккуратно укладывая их в корзинку.

Одеяла расстелили на земле, мужчины развели костер, а после того, как кто-то из детей принес ей ведро воды из ручья неподалеку, София наполнила ею котелок и повесила над огнем кипятиться для чая. Затем женщины принялись нарезать салаты со своих огородов и выставлять их на стол вместе с прочими яствами, попутно отгоняя детишек, которые наперебой жаловались, что они слишком голодны для того, чтобы собирать ягоды. В конце концов каждый из них получил по лепешке вкупе со строгим наказом не возвращаться до тех пор, пока корзинки их не будут наполнены доверху. Детей неизменно предупреждали, чтобы они не увлекались поеданием ягод во время сбора, но все было бесполезно. Они набивали животы ежевикой, потом съедали обильный ужин на пикнике, а вечером жаловались на рези в желудке.

Набрав полные корзинки ягод и заслужив тем самым угощение, детвора предавалась немудреному веселью. Женщины наперебой хвалили воздушное тесто друг друга, изумительный вкус печенья из пресного взбитого теста, остроту сливочного сыра и то, как Кейтлин в очередной раз ухитрилась искусно разложить фрукты на подстилке из виноградных листьев посреди стеганого одеяла, на котором было выставлено и остальное угощение.

Затем дети отправлялись играть в жмурки, а взрослые наслаждались редкими моментами отдыха с чаем, сидром или бренди. Наступала краткая передышка в тяжелых и изнурительных трудах, чтобы завтра вновь окунуться в бесконечные домашние хлопоты, которые вновь захватят их с головой. Ничегонеделание превращалось в настоящую роскошь, и они поудобнее устраивались на стеганых одеялах, вспоминая свои первые дни пребывания в долине и глядя на солнце, клонившееся к горизонту чуточку раньше, чем на минувшей неделе.

– Шарлотта, иди ко мне, полюбуемся закатом, – сказала София, протягивая руку своей младшей дочери. Шарлотта была еще слишком мала, чтобы собирать ежевику, да еще на колючих кустах, и потому девочка тихонько играла за спиной матери. – Взгляни, родная, какие у него замечательные тона. Вон тот называется розовый.

– Розовый, – повторила Шарлотта, забираясь к матери на колени.

– Сиреневый.

– Сиеневый, – повторила Шарлотта.

– Синий.

– Синий! – торжественно подтвердила девочка, поднимая ручонки, до локтей перепачканные синим соком ежевики.

– Боже! Шарлотта, чем ты занималась?

– Стиала одежду! – Она показала матери кулачок, в котором была зажата какая-то синяя тряпочка. Ежевика в корзине позади нее превратилась в месиво.

– Мой носовой платок! Так вот почему ты притихла! Ты играла в стирку с ежевикой, которую собрала Китти! Она непременно рассердится. Это было очень дурно с твоей стороны. – Что ж, по крайней мере, носовой платок был чистым.

– Дулно! – с восторгом согласилась Шарлотта. – Очень дулно!