Долина надежды

Китти, игравшая в салочки, заметила, что Шарлотта машет лиловыми ручонками, и подбежала взглянуть на свою корзинку.

– Шарлотта залезла в мои ягоды. Они все раздавлены! – пронзительно взвизгнула старшая дочь.

– Знаю. Не расстраивайся, Китти, дорогая. Я сделаю из нее крепкий сладкий напиток. Мне все равно пришлось бы выжимать сок, и Шарлотта просто избавила меня от хлопот.

– Ой, мама, ты всегда защищаешь Шарлотту! – недовольно воскликнула Китти и топнула ногой. – Папа, – воззвала она к отцу, надеясь, что тот выбранит Шарлотту. – Мама разрешила Шарлотте…

– Китти, попробуй лучше оладий с персиками, которые сделала твоя мама. – И Анри протянул дочери корзинку. – Бери все и угости своих братьев, Кулли и остальных.

Китти дрогнула и заколебалась:

– Но Шарлотта…

– Она добралась до твоих ягод прежде, чем я успела остановить ее, но ведь ничего страшного не случилось, – умиротворяюще заявила София. – Ну же, не дуйся, Китти, иначе твое личико привыкнет к этому выражению. И посмотри на закат, пожалуйста. При виде такой красоты нельзя сердиться. Да, забирай оладьи.

Китти, сменившая гнев на милость, умчалась к Кулли, прихватив с собой оладьи.

София же вновь принялась созерцать увядающие краски.

– Отсюда мы с твоим папой впервые увидели «Лесную чащу», – сообщила она Шарлотте, которая была слишком мала, чтобы знать эту историю, хотя остальные дети уже слышали ее. – Вот с этого самого места на скале, где мы стояли с твоим папой и Тьерри. Тьерри назвал реку Бауджей, и здесь же он застрелил дикую свинью. Бах! – воскликнула она, уткнувшись носом в шею Шарлотте, и девочка радостно взвизгнула, вырвалась из ее объятий и побежала вслед за Джорджи и Френсисом.

Анри полулежал на одеяле рядом с Софией, опираясь на локоть, и доедал последние крошки пирога с олениной.

– Хотелось бы мне знать, добрался ли Тьерри до Франции и исполнил ли он свой таинственный обет, – сказал он.

– Тьерри бы сейчас не узнал ее, – заметила София, и Ганноверы, Стюарты, Мешак и Кейтлин поддержали ее одобрительным ворчанием. Промолчал один лишь Гидеон.

София откинулась на вытянутые назад руки и посмотрела на Анри.

– А я только что вспоминала о празднике урожая в Сассексе. Людям, работавшим в поместье, каждый год после уборки урожая предоставлялся выходной день. В церкви бывала служба, а в амбаре накрывали столы. Мужчины раздавали всем жареную говядину, а вечером все желающие собирались на танцы.

– В имении отца мы устраивали нечто подобное. Во время сбора винограда нас с Тьерри и Франсуа обычно отправляли в деревню помогать. В течение нескольких дней мы давили молодое вино, а потом в саду для работников и их семей накрывали столы, а из замка присылали угощение. – Анри вздохнул. Воспоминания о Франции навевали на него меланхолию. Время от времени его посещали мечты о том, чтобы отвезти Китти во Францию, устроить ее в приличную католическую женскую школу при монастыре, после чего вернуться за сыновьями, но к этому примешивалось чувство вины, оттого что он не сподобился раздобыть нужную для этого сумму.

Несмотря на это, Анри, подобно всем остальным, испытывал глубокое удовлетворение, глядя на закат и долину внизу, купавшуюся в его отблесках. Эти пикники в честь окончания уборки урожая давали поселенцам возможность оценить то, чего им удалось достичь, утверждая свою власть над этим кусочком дикой природы.

Отныне им редко попадались бизоны и пантеры, которые раньше невозбранно вытаптывали поля и охотились на крупный рогатый скот. Олени, медведи и дикие кабаны по-прежнему служили им изобильным источником мяса, хотя они срубили множество деревьев в долине, чтобы ареал их обитания сдвинулся к самому подножию гор.

Маленькие, наспех выстроенные в первый год бревенчатые хижины обзавелись пристроенными комнатами и крытыми крылечками. Окна были забраны промасленной бумагой и ставнями и закрывались плотно, без перекосов, как и двери. Участки были обнесены изгородями и отделены друг от друга полями и обширными пастбищами, на которых деревья были срублены, пни сожжены, а под посадки и выпас коров и мулов каждый год отводилось все больше земли.

Дом Анри и Софии, известный как «Лесная чаща» и выстроенный на склоне Лягушачьей горы, оставался самым большим, с отличной изящной верандой, протянувшейся вдоль одной его стороны и выходившей на западную часть долины. Первоначальная полуразрушенная хибара мистера Баркера с недостроенными комнатами превратилась в добротное двухэтажное строение с четырьмя комнатами на каждом этаже, расположенными по обе стороны от центрального коридора вверху и внизу. Дом пропах сосновой стружкой, у девочек наверху была своя спальня, у мальчиков – своя, а в двух остальных хранились сушеные фрукты, овощи и мешки с пшеничной и кукурузной мукой. Облицованный камнем очаг на кухне был достаточно велик, чтобы зажарить в нем хоть целого быка на специальном вертеле, который придумал и соорудил Мешак из железной руды, обнаруженной Руфусом на склоне Лягушонка. Под кухней был вырыт небольшой каменный подпол, где зимой хранились переложенные соломой яблоки и кочаны капусты.

Руководствуясь указаниями Саскии, Сет пристроил к каждому очагу печь для выпечки хлеба, и женщины сошлись на том, что запах свежей выпечки делал их хижины уютными, превращая их в настоящий родной дом. С одной стороны от «Лесной чащи» София посадила салат и разные травы, между которыми были проложены живописные извилистые тропинки, вымощенные битым камнем и напоминавшие ей цветник в Сассексе, бросив тем самым вызов окружающей дикой природе. Она настояла на том, чтобы разбить точно такой же цветник для Кейтлин позади их однокомнатной фактории «Ванн Стейшн».

Если хижина де Марешалей была самой большой, то домик Ваннов по праву считался самым уютным и жизнерадостным. Жилище Ганноверов всегда было шумным и переполненным; хижина Стюартов – самой аккуратной; обиталище Мешака Тюдора – самым интересным, оборудованным всевозможными изобретениями и приспособлениями; хижина же Драмхеллеров была самой дальней и невзрачной. В отличие от остальных, у Руфуса так и не дошли руки, чтобы переделать первоначальную постройку, которую он неизменно именовал коттеджем. Это строение давало Драмхеллерам надежную крышу над головой и одновременно служило пристанищем для него самого и сыновей, где по-прежнему имелось всего две комнаты и очаг. Все трое мирно уживались среди разбросанной одежды, немытых кастрюль и оловянных тарелок, которые дочиста вылизывали собаки, так что Драмхеллеры редко снисходили до того, чтоб вымыть или вычистить их после употребления.

Но было бы ошибкой судить о фортуне Драмхеллеров исключительно по их хижине. Руфус приложил руки повсюду. Он построил некое подобие бревенчатого амбара, какие были широко распространены в Саффолке, с коровником с одной стороны и зернохранилищем – с другой. Затем он соорудил голубятню, похожую на ту, что была на их старой ферме в Саффолке. Он посадил яблони, и его маленький садик превратился в прибежище для шумной стаи гусей, основу которой заложили гусак и гусыня, коих три года тому назад оставили ему очередные поселенцы взамен на то, что он подковал их лошадей. Все это, включая его деревенский домик, было обнесено невысокой каменной стеной, тщательно сооруженной им так, чтобы она напоминала ограду из кремневой гальки в его родном Саффолке. Эффект, особенно издалека, получился впечатляющим.

Де Марешали обитали в одном конце долины, Драмхеллеры – в другом, а Мешак, Сет и Нотт кучкой выстроили свои хижины посередине. Сет присоединил к своему жилищу еще две комнаты, дабы разместить под одной крышей свое постепенно увеличивающееся семейство. Теперь у семилетней Сюзанны насчитывалось пять шумных и шустрых младших сестер. Рядом с ними стояла хижина Саскии и Нотта, и дети запросто ходили друг к другу в гости. В своей второй хижине Мешак жил один, и Кулли частенько искал у него спасения от шести девчонок с их матерями. Иногда к нему присоединялись Сет и Нотт, дабы хоть немного отдохнуть в тишине и покое, и тогда вчетвером они потягивали виски Мешака до глубокой ночи.

Во всех дворах были сложены поленницы дров, в амбаре стояли корзины с высушенными кукурузными початками, а загоны для скота были обнесены изгородью. После первого голодного года позади каждой хижины в бочках кисла квашеная капуста, в погребах хранились овощи и консервация, а тюфяки из шелухи кукурузных початков на подвесных постелях были укрыты бизоньими шкурами и стегаными одеялами. Теперь еды хватало всем, причем на каждой кухне имелся буфет, в деревянных дверцах которого были проделаны дырочки, дабы уберечь от мух остатки провизии. Рядом с каждой хижиной бил родник или протекал ручей, над которым стояли будки-кладовые с пахтой, сыром и простоквашей. У всех имелись собственные коптильни, а свиней они выгоняли в лес нагулять жир на желудях и каштанах осенью, после чего коптили окорока от забоя в декабре до поздней весны, натирая их древесной золой и подвешивая сбоку от дымовой трубы. В огородах клевали зерна куры.

Земля в долине была плодородной; каждый год урожаи удавались на загляденье. Уже после первой страшной зимы призрак голода отступил. Во все стороны на равнинной пойме раскинулись распаханные поля, исправно поставляя к столу тыквы, бобы, картофель, репу, капусту, патиссоны и помидоры, а позади них уже были расчищены, хотя и не засажены, новые участки, где еще предстояло сжечь пни.

Была у них и крупорушка, чтобы молоть кукурузу и пшеницу. Дядья Кейтлин сдержали слово и спустились вниз по реке, чтобы помочь Гидеону построить водяную мельницу, а Мешаку – подсобить в конструировании мельничного колеса. Мельница стояла на ручье в полумиле от дома и фактории Ваннов. И в тихие ночи над долиной вместе с уханьем сов, ревом оленей и визгом диких кабанов разносилось ритмичное шлепанье мельничного колеса.

Движение на реке возросло, и Гидеон с Карадоками выстроили новую пристань и расширили плес на западной излучине. К хижине Ваннов был пристроен большой пакгауз для хранения пшеничной и кукурузной муки, ветчины и вяленой рыбы, которыми они торговали наравне с порохом, отрезами тканей, железными сковородками и прочими товарами, поступающими к ним с фактории Карадоков. Гидеон построил паром, на котором перевозил охотников-трапперов, торговцев мехами и тех поселенцев, кто прибывал на крытых повозках, к бизоньей тропе на другом берегу, огибавшей земли, которые надеялся продать Анри. Тропа пролегала по западной части долины, по-прежнему остававшейся частью плантации «Лесная чаща», и выводила через горы на индейской территории прямо в Кентукки. Маршрут этот, хотя и был короче, но из-за индейцев и недавно появившихся бандитов считался куда более опасным, нежели река.

Поселенцы знали, где собирать землянику весной, дикую черную вишню в июне, а ежевику, буковые орешки, каштаны, грецкие орехи, орехи гикори и хурму осенью. Над дымящимися ветками гикори они коптили оленьи и свиные окорока, а также часть большого улова речной рыбы, в которой они не знали недостатка после того, как научились пользоваться сетями чероки. Они засеяли целые поля пшеницы, кукурузы и сорго, и теперь женщины пекли из белой муки лепешки и дрожжевой белый хлеб, а по праздникам – уэльские кексы. У них было вдосталь соргового сиропа для подслащивания и макания хлеба, а Кейтлин даже торговала им наравне с бочонками белой муки.

Малинда продолжала бродить по окрестностям в одиночестве и никому не рассказывала об индейце, которого видела в саду. Он так и не вернулся после того, как сгорела хижина Мешака, но Мешак не утратил жизнерадостности и не сожалел об утрате жилья. Засучив рукава, он принялся возводить себе новое жилище в месте, которое, как он сказал ей, было еще лучше прежнего, поскольку располагалось ближе к ручью. За работой он громко напевал. Его новая хижина получилась больше старой, а сбоку к ней он пристроил комнату, в которой хранил свои инструменты и массивный верстак для всяких поделок.

В первую очередь в этой своей мастерской он изготовил для Малинды целое кукольное семейство – маму, папу, девочку и мальчика помладше – с красивыми резными головами, шелковистыми волосами из кукурузных початков, которые он выкрасил в черный цвет соком грецкого ореха, и двигавшимися деревянными ручками и ножками на шарнирах. Он выпросил у Кейтлин несколько лоскутков набивного ситца, иглу и марлю, после чего, к невероятному ее изумлению, сшил для кукол одежду и даже смастерил маленькие башмачки из коры. Малинда повадилась таскать кукол за собой, не желая расставаться с ними ни на минуту, и София нашила ей на фартук четыре больших кармана, чтобы она могла носить их там. А еще Малинда перестала откручивать куклам головы.

Иногда, если у Анри оставался после охоты лишний опоссум или белка, шестнадцатилетняя Малинда седлала лошадь и ехала на другой конец долины, к горе Лягушонок, с куклами в фартуке, где без спроса наведывалась в хижину Драмхеллеров. Она подметала и проветривала ее, после чего оставляла для хозяев рагу, которое доходило на медленном огне и которое они обнаруживали, вернувшись домой после работы. Время от времени они находили и выстиранное белье, которое сушилось на веревке. Малинда вываривала его, если полагала, что одежда и постельное белье в этом нуждаются. Девочка по-прежнему ни с кем не разговаривала, даже с Софией, но Джек продолжал смешить ее, и тогда она улыбалась и беззвучно смеялась.

Впрочем, Малинда не оставляла своей заботой и Мешака, хотя и не позволяла себе чрезмерно задерживаться в его доме, стирая или прибираясь. В отличие от Драмхеллеров Мешак содержал свою хижину в безукоризненной чистоте. Малинда знала, что он обожает жареные пирожки. Особенно с персиками и дикой сливой. А пирожки у Малинды выходили – пальчики оближешь. Она замачивала сушеные фрукты, замешивала тесто, как однажды научила ее София, после чего опускала полукруглые кусочки сдобного теста со сливами внутри в кипящий жир, пока они не всплывали на поверхность, хрустящие, золотистые и даже чуточку подгоревшие. Девочка в точности знала, когда их нужно вынимать.

Когда они остывали, она сбрызгивала их капелькой меда, если он имелся в наличии, или же посыпала щепоткой соли, если его не было, чтобы оттенить сладость, и относила корзинку с угощением к хижине Мешака, где и оставляла ее на крыльце.

Перед тем как разыгралась драма с участием Шарлотты, Китти и корзины с ежевикой, Анри как раз объяснял Софии, каким образом он собирается реализовать свой давний план продажи земли поселенцам.

– Теперь, когда урожай убран, я намерен вновь взяться за него и довести до конца. А начну я вон оттуда, где осталось место еще для двух усадеб. – Он показал на противоположный берег реки. – Поселенцев становится все больше и больше. Мне бы только расчистить участок да поставить хижину. Хотя, на мой взгляд, там вполне хватит места и для двух.


– Хм, – пробормотала София. Она из года в год выслушивала планы Анри и давно перестала относиться к ним всерьез, хотя и знала, что дралась бы, как рассвирепевшая медведица, вздумай Анри отнять у нее медвежат. Несколько раз после окончания уборки урожая Анри загорался своими прожектами, но с наступлением холодов вновь терял к ним интерес. Для одного человека работа оказывалась чересчур уж неподъемной, и Анри, который и в лучшие-то времена легко впадал в уныние, сдавался и отказывался от своих намерений.

Хотя поселенцы неизменно приходили на помощь друг другу с посевной и уборкой урожая на своих полях, равно как и помогали с ремонтом хижин и прочими большими работами, остальные мужчины не горели желанием впрягаться вместе с Анри в его давно лелеемое предприятие. Да, Анри им нравился, но при этом они не до конца доверяли ему, пусть даже и затруднились бы объяснить, что было тому причиной. Так или иначе, у каждого имелись свои поля, ферма и скот, за которым надо было ухаживать, и потому они бывали заняты с утра до вечера. После нескольких неудачных попыток планы Анри превратились в нечто такое, о чем он частенько заговаривал, но не предпринимал для их осуществления никаких реальных шагов.

Мысль о продаже земли другим поселенцам вызывала у бывших рабов нешуточное беспокойство. Нотт, Мешак и Сет откровенно боялись, что вновь прибывшие обзаведутся рабами, поставят под сомнение их статус свободных людей и предъявят права на их земли. Хотя София и Анри пытались приободрить их, уверяя, что наличие вольной грамоты и купчей крепости означало, что они больше не рабы и что земля принадлежит им по праву, негры на собственном опыте убедились, что жизнь – штука непредсказуемая, свобода – вещь ценная, но переменчивая и что белым людям ни в коем случае нельзя безоговорочно верить на слово. Они по-прежнему называли Софию и Анри «мисс Софи» и «миста Анри». Кейтлин они именовали не иначе как «мисс Кейтлин», но Гидеон был Гидеоном, а Руфус – Руфусом, а не «мистой Руфусом». С их точки зрения, это было нормально. Но они были против появления других белых в долине.

Что же касается Руфуса, то он не горел желанием помогать Анри, поскольку был по горло занят собственными делами. Да и, говоря по правде, именно успехи Руфуса в его многочисленных начинаниях подталкивали Анри вступить с ним в конкурентную борьбу. Одним из предприятий кузнеца стало изготовление крепкого сидра.

Чуть ниже хижины де Марешалей раскинулся настоящий яблоневый сад. Деревья прижились и стали обильно плодоносить после того, как Сет и Руфус удобрили их и подрезали первой весной, а на следующий год Кейтлин добавила к ним несколько саженцев персиков, которые ее отец привез со своей фактории. С каждым годом они приносили все больший урожай. Все брали столько фруктов, сколько им было надо, и пироги с сушеными яблоками или персиками стали для них основным лакомством на протяжении долгой зимы. Сад принадлежал всем; Софии или Анри никогда бы и в голову не пришло предъявить на него права собственности, хотя никто не стал бы возражать, если бы они пошли на такой шаг.

С помощью Мешака Руфус изготовил яблочный пресс и готов был давить яблочный сок для последующей переработки в сидр для любого, кто не прочь был поделиться с ним кувшином-другим за труды. У него имелся особый рецепт, благодаря которому перебродивший сок превращался в напиток, крепостью не уступавший бренди. Руфус недурно зарабатывал, продавая его охотникам-трапперам и поселенцам, которые спускались вниз по реке и останавливались на фактории Ваннов.

Но этим его деловые начинания не исчерпывались. Руфус, еще в первую осень передвинувший границы своего участка вверх по густо поросшему лесом склону Лягушонка, обнаружил, как он и предполагал, что неподалеку от ручья на поверхность выходит рудная жила. И после первого же весеннего сева Руфус, сын деревенского кузнеца, сообразил, что вода у него уже есть, окружающие леса станут превосходным источником древесного угля и, следовательно, можно попробовать выстроить кузницу. Он принялся собирать камни для устройства дымовой трубы, но обнаружил, что местность вокруг родника кишмя кишит гремучими змеями. Убив четыре или пять, он отнес их на факторию, чтобы предложить Гидеону шкурки, а заодно и поинтересоваться, есть ли в природе такая штука, как ловушка на змей. Пресмыкающиеся гады пугали Руфуса до дрожи.

Гидеон же пришел в ужас. Он сообщил кузнецу, что тот полный идиот, если убивает змей. Гремучие змеи всегда водились в окрестностях Лягушонка, и индейцы даже называют эти места Родниками гремучих змей, а когда Руфус заявил ему в ответ, что отныне гора принадлежит не змеям, а ему и что он намерен избавиться от них, Гидеон предупредил его, чтобы он не делал этого. Гремучие змеи принадлежат богу грома и живут отдельным племенем. Убить одну из них – значит совершить незаконное деяние, подобное убийству кого-либо из членов индейского племени, за которым должна последовать кровная месть, подразумевавшая лишение жизни или самого убийцы, или кого-либо из членов его племени. Тот, кто убивал хотя бы одну гремучую змею, должен был в самом скором времени столкнуться и с остальными. Место каждой убитой змеи займут новые, они затаятся и станут поджидать убийцу, а потом окружат его, посверкивая глазами и высовывая язычки, так что убийца потеряет ориентировку и останется в лесу навсегда.

Гидеон посоветовал Руфусу оставить железную руду в покое, но Руфус уже решил, что любой ценой построит на этом месте кузницу, и тогда Гидеон дал ему несколько корешков, сказав, что, если его укусят, он должен пожевать кусочек, а остаток втереть в место укуса, желательно вместе с влажным табаком. А еще он сказал, что Руфус в лице змей наживет себе врага и что они непременно отомстят ему.

Несмотря на змей, Руфус все-таки выстроил кузницу с горном и наковальней, которая, впрочем, получилась почти столь же неказистой, как и его хижина. Руфус обнаружил, что громкий крик вкупе с ударами палкой по кустам и высокой траве отгоняют змей на некоторое время, но они неизменно возвращались, чтобы свить гнездо у теплой трубы. Поэтому он носил корешки и табак, которые дал ему Гидеон, в кисете на поясе и не расставался с ними ни на минуту.

Вскоре он сделался незаменим для своих товарищей, охотников-трапперов и путешественников с лошадьми и мулами, которых требовалось подковать, а также вьючных караванов, изредка проходивших по бизоньей тропе. Предоставив заниматься сельским хозяйством Тоби и Джеку, Руфус занялся починкой инструментов и плугов. Он также изготавливал грабли и мотыги, горшки и кастрюли, топоры, гвозди и молотки. Заодно смастерил несколько вертелов наподобие того, что придумал Мешак, которые проворачивались сами под действием противовесов; изготавливал обручи для бочек. Он начал выжигать клеймо, на котором красовался силуэт свернувшейся в клубок змеи и буквы «RS»[27], означавшие «Родники гремучих змей», на каждом своем железном изделии. Тоби в свободное от работы на полях время помогал отцу раздувать мехи. Он вытянулся, став сильнее и выше отца, и превратился в крепкого и рослого молодого человека с копной каштановых волос, подчеркнуто неторопливого и флегматичного. Он с легкостью орудовал тяжелым молотом и умел обращаться с лошадьми. Джек в свои шестнадцать лет оставался невысоким и жилистым парнишкой, сметливым и жизнерадостным, всегда готовым расплыться в улыбке. Собственно кузня интересовала его мало, зато он был очень убедителен, уговаривая путников или даже Кейтлин приобрести у своего отца мотыгу или кастрюлю.

Мешак влюбился в кузнечный горн с первого взгляда. Процесс превращения железа в какую-либо полезную штуку очаровал его, и он нередко работал вместе с Руфусом, стремясь овладеть ремеслом кузнеца и научиться делать подковы, сковородки, гвозди и прочие инструменты, которыми они торговали или обменивали на фактории «Ванн Стейшн», а иногда даже отправляли вверх по реке на торговый пост Карадоков. Чем больше Мешак узнавал, тем более полезным помощником становился, в чем он полностью отдавал себе отчет, требуя большей доли в прибылях, чем та, которую готов был или намеревался платить ему Руфус. Вот так и получилось, что Руфус и Мешак заключили трудное и неуживчивое партнерство, условия которого постоянно пересматривались то одним, то другим. Со временем каждый из них обзавелся некоторым количеством звонких монет и бумажных виргинских облигаций.

Соперничая с Руфусом, который изготавливал яблочный бренди, Мешак тоже зарабатывал деньги на своем виски. Посовещавшись с отцом Кейтлин, он распахал под сорго большое поле позади своей хижины. Готовясь к посеву, он пришел к Софии и попросил разрешения воспользоваться большим медным чаном, пообещав заплатить, когда у него появится такая возможность. С его помощью он соорудил перегонный куб, который когда-то видел у Карадоков. После периода проб и ошибок в дистилляции виски, когда он испытывал конечный продукт на Сете, Нотте и Руфусе, что нередко влекло за собой плачевные для них последствия, он все-таки разработал формулу дистилляции подслащенной сорго кукурузной массы, в результате чего его виски получался куда мягче, чем у Карадоков.

Это гарантировало ему бойкую торговлю с меховщиками и охотниками-трапперами, равно как и редкими погонщиками вьючных караванов, когда тем требовалось отдохновение от крепкого, но грубого яблочного бренди. Иногда кто-нибудь спрашивал у него, кто его хозяин, и тогда Мешак одаривал интервьюера тяжелым взглядом и отвечал: «Я сам себе хозяин. Я свободный человек. Если бы я не был свободен, ты бы не получил ни капли виски, понятно?» Мешак был рослым и крепким мужчиной, чему немало способствовала валка деревьев. И взгляд у него был тяжелый. И если уж он решал не продавать виски, то и не продавал. Он заработал себе репутацию здоровенного чокнутого вольного ниггера, который запросто мог швырнуть в реку любого, кто досаждал ему чересчур надоедливыми расспросами.

Обыкновенно люди не видели причин ссориться с Мешаком. Охотники-трапперы и торговцы мехами, как правило, землей не владели, и потому рабов у них не было. Их ничуть не волновал вольный негр, продающий им виски. Мешак был очень горд и доволен собой в тот день, когда отправился к Софии расплатиться с нею за медный чан, и посмеивался про себя, отсчитывая ей монеты.

Пока на пикнике с ежевикой Мешак передавал по кругу свое виски, Руфус надоедал всем просьбами непременно отведать и его новую партию яблочного бренди, хвастаясь тем, что торговцы мехами предпочитали его напиток, а также на все лады расхваливал перед Сетом и Ноттом качество добываемой им руды. Анри смотрел вслед Китти, которая, утащив с собой персиковые оладьи, тут же присоединилась к игре в салочки. Глядя на босоногую дочь в штопаном платьишке, он сказал:

– Софи, Китти растет. Она уже изрядно вытянулась.

– Так и есть. Мне даже пришлось отпустить ей юбки, – кивнула София.

Вокруг них Кейтлин с Венерой и Саскией уже принялись складывать остатки пиршества в корзинки и криком подзывать к себе детей, рассчитывая спуститься вниз по тропе до того, как стемнеет. Детям постарше доверили нести ведерки с собранными ягодами, взрослые взвалили себе на плечи большие корзины, и процессия начала медленный спуск вниз.

– Смотрите, появились светлячки! – закричала детвора. Сунув свои ведерки тем из взрослых, кто оказался рядом, они с радостными воплями бросились ловить крошечные сверкающие искорки света.

– Не забудьте выучить на завтра по стихотворению, которое вы должны будете рассказать мне в школе! – крикнула им вслед София, надеясь, что они услышат ее. Она тщательно выписала песчаником на куске сланца для каждого по стихотворению, потому что теперь, после сбора урожая, дети более не нужны были на полях и она готовилась возобновить занятия в своей школе.

– Мы знаем! – хором ответили ей мальчишки и девчонки.

София приступила к реализации своего плана открыть школу. Поначалу она решила сосредоточиться на взрослых, но добилась лишь частичных успехов. Руфус вообще отказался посещать занятия, заявив, что умеет читать и писать, а большего ему и не надо. Во время их второй зимы в долине, когда холода загнали всех под крышу, она сумела обучить Саскию, Венеру, Мешака, Сета и Нотта основам арифметики, чистописания и чтения, так что они уже могли прочесть дарственные грамоты на свои земли и Библию Кейтлин, которую она в целях обучения позаимствовала у подруги.

Бывшие рабы читали Библию без особого энтузиазма. Анна де Болден читала им ее по воскресеньям, подчеркивая, что Ветхий Завет подтверждает, будто негры рождены быть рабами белых людей. София же рассказывала им совсем иные истории о Моисее и детях Израилевых, бежавших от рабства в Египте через Красное море, и даже сумела пробудить в них нечто вроде интереса, сравнивая спасение израильтян с их собственным бегством от Томаса. Это пришлось им по душе, но с наступлением тепла и посевной страды на них навалилось столько работы, что у взрослых попросту не оставалось ни времени, ни желания для дальнейшей учебы.

А вот детей ей удалось заставить заниматься по два часа каждое утро, за исключением поры, когда убирали урожай. София спешила поскорее управиться с домашними делами, чтобы приступить к обязанностям учительницы, и потому ставила тесто подниматься еще до рассвета, а потом ненадолго прерывала уроки, чтобы утрамбовать его или разделить на буханки перед тем, как поставить в печь. Сначала они занимались арифметикой. Затем София усаживалась за штопку или шитье, слушая, как дети читают вслух или пересказывают по памяти отрывки из Библии, которые она раздавала им, чтобы они записали их на сланцевых дощечках и выучили наизусть. К вящей досаде детворы, она требовала, чтобы они выполняли арифметические упражнения правильно, в противном случае все приходилось повторять до тех пор, пока не получался нужный результат. А если они не могли запомнить и безукоризненно пересказать стихотворение или стих из Библии, то должны были десять раз подряд записать его на дощечке, и эту задачу они ненавидели всем сердцем. Дети ворчали, но понимали, что лучше сделать все правильно с первого раза.

Старшие мальчики – Кулли, Тоби и Джек – сидели на одном конце длинного дощатого стола, известного под названием «обеденный», потому что рядом с печью стоял другой стол, поменьше, который назывался «кухонным». Малинда упорно садилась рядом с Джеком, отпихивая локтями Кулли или Тоби в случае необходимости. Джек, похоже, понимал Малинду, которая так и не заговорила, без слов. Эта парочка вполне обходилась быстрыми жестами и взглядами. Он был ее рупором, угадывал любой мучивший ее вопрос или мысль, которую она хотела выразить, и озвучивал их Софии. Малинда была очень сообразительной девочкой, и София по ее глазам видела, все ли ей понятно или нет. Она все схватывала на лету.

Китти, Рианнон и Сюзанна облюбовали другой конец стола, тихонько пересмеиваясь между собой или утихомиривая малышню. Сюзанна зорко поглядывала на трех своих сводных сестер – Пэтси, Полли и Пирли. Ее младшая сестренка Пен все еще держалась за юбку матери, а самая маленькая, толстушка Пич, так и вовсе лежала в колыбельке.

Сюзанне нравилось быть старшей, и она без устали напоминала сестрам, кто у них главный. На уроках она постоянно делала сестрам замечания, совсем как ее мать: «Пэтси, сиди смирно», «Нет, камешек для письма надо держать вот так», «Полли, перестань пинать Пэтси ногами», «Нет, Пирли, больше никакой воды, так что оставь ведро в покое», «Пэтси, прекрати, иначе получишь от меня на орехи!» Но для своего возраста девочка была ответственной, и на нее вполне можно было положиться в том, что она не даст им забрести в заросли ядовитого сумаха, свалиться в реку, съесть ядовитые ягоды или попасться на глаза гусям Руфуса.

Рианнон Ванн приглядывала за своими младшими братьями – шестилетним Брином и Кадфаэлем, которому исполнилось пять, – в куда более спокойной манере, то и дело наклоняясь к ним, чтобы проверить, правильно ли они выполнили арифметические упражнения. Вся троица пошла в Гидеона с его темными волосами и прямыми бровями, зато глаза у них были голубые, как у Кейтлин. Рианнон была девочкой впечатлительной, Брин – шумливым и непоседливым, а Кадфаэль унаследовал от матери уравновешенную и спокойную натуру и всегда был готов терпеливо играть с Шарлоттой, которая его обожала.

Френсис и Джорджи де Марешали были чуточку младше братьев Ванн и отличались куда меньшей воспитанностью. София убедила их в том, что школа даст им возможность быстро повзрослеть и стать похожими на Джека, который в их глазах был настоящим былинным героем, потому что мастерил им рогатки и позволял тайком от матери вырезать узоры на палочках своим перочинным ножом. Они сидели рядом со своей старшей сестрой Китти на другом конце стола, напротив старших мальчиков и Малинды, и болтали ногами, пиная друг друга под столом, пока их мать придумывала обучающие игры, такие как, например, «кто знает больше слов, которые начинаются на букву „А“», чтобы удержать их внимание.

Для подобных уроков Шарлотта была еще слишком мала. Сущий бесенок с шелковистыми светлыми волосиками, она вперевалку расхаживала по комнате и совала в рот все, до чего могла дотянуться. Кроме того, она очень быстро научилась залезать куда не следует, и дом регулярно сотрясали шумные звуки падений, за которыми раздавался громкий рев, когда Шарлотта покоряла очередной предмет мебели и падала с него на пол. Уроки то и дело прерывались криками детей о том, что Шарлотта ест тесто для выпечки хлеба, оставленное подниматься, или грызет башмак, или завладела охотничьим ножом Анри и сунула в рот ножны, или размахивает гвоздем, или примеривается к грязи, налипшей на детскую обувь, или добралась до жестянки с чаем из сумаха и с довольным видом рассыпает повсюду красноватый порошок. «Шарлотта – сущее наказание, непоседа и проказница», – устало думала София, вытаскивая дочку из очередной опасной, ядовитой или грязной авантюры.

По сравнению со своими кареглазыми братьями и сестрами-шатенками Шарлотта выглядела настоящим светловолосым ангелочком, подкинутым эльфами. Остальным детям Анри рассказывал, что Шарлотту им принесли французские феи из тех мест, где был дом папы, из прекрасного замка в темном лесу, в котором водились единороги, рыцари с волшебными мечами и заколдованные принцессы, спящие в башнях, совсем как в тех сказках, что рассказывала им мать.

– Папа, я хочу посмотреть на единорога! – принималась канючить всякий раз Китти, стоило ему упомянуть о них. – А почему в нашем лесу нет единорогов?

– Потому что единороги – существа волшебные и прекрасные, они могут жить только во Франции. В Вирджинии люди не поняли бы, для чего они нужны. Они бы пустили их на окорока.

Разрываясь между замешиванием теста, штопкой, стиркой, изготовлением мыла и свечей, огородом и спасением Шарлотты от очередных неприятностей, София вела отчаянную и мужественную борьбу за то, чтобы дети не остались неучами. Научив их читать и писать, она придумывала для них задания из своего молитвенника, стихи брала из Библии Кейтлин и старого альманаха, принадлежавшего мистеру Баркеру, а заодно напрягала собственную память, стараясь вспомнить все, чему учили ее саму на уроках математики и географии. Она рассказывала детям сказки и мифы Древней Греции и Рима, познакомила их с жизнеописанием Тюдоров и событиями гражданской войны, равно как и не обошла вниманием казнь Марии Стюарт, кровавую историю которой дети обожали. Она заставляла их производить вычисления на сланцевых пластинках, на которых они писали камешками песчаника. По ее настоянию они заучивали наизусть и пересказывали ей псалмы.

Старших мальчиков она даже пыталась научить латыни, но поскольку дальше второго склонения ничего вспомнить не смогла, то отказалась от этой затеи, к большому их облегчению. Анри не выказывал особого интереса к тому, чтобы на постоянной основе обучать детей латыни или чему-либо еще, хотя он упорно вдалбливал в Китти французские слова и фразы. Но, уступая нажиму жены, особенно когда погода оказывалась настолько плохой, что ему нужен был повод, дабы остаться дома, Анри припоминал и сказки Жана де Лафонтена, которые ему читали в детстве.

– Вы слышали историю «Лиса и виноград»? А «Смерть и дровосек»? – спрашивал он, после чего принимался изображать их в лицах на смеси английского и французского. Именно таким образом дети приобрели некоторый французский словарный запас, хотя и без грамматики. София также преподавала им основы музыки, разучивая с ними те английские баллады, которые помнила сама. Она надеялась раздобыть бумагу и краски, чтобы однажды начать давать девочкам уроки акварельной живописи. Заниматься еще и итальянским она не планировала, поскольку и сама плохо его помнила.

Когда же вдохновение покидало ее, дети готовы были часами слушать о первом бале Софии в Сент-Джеймсском дворце. София давала волю своему воображению, живописуя сценки придворной жизни в понятных им выражениях, поскольку они не имели ни малейшего представления о роскоши и торжественных церемониях. У нее более не было своего голубого с серебром бального платья, чтобы продемонстрировать его: оно пало едва ли не первой жертвой здешней глухомани, когда какой-то мелкий зверек прогрыз себе путь в сундук, где оно хранилось, после чего разодрал его на лоскуты, устроив в нем гнездо.