Долина надежды

Зато она описывала широкие дамские юбки, драгоценности, веера из слоновой кости, украшенные рисунками, доброту сидевшей на троне принцессы Амелии и свой собственный реверанс. София пародировала короля Георга, брюзгливого коротышку с настолько ужасным немецким акцентом, что она едва понимала его речь.

– Боэзия! Боэты? Гартины? Худжожники? Гто они такие? – восклицала София, презрительно морща нос. И ворчливо обращалась к Шарлотте: – А вы тоже пишете боэзию, мисс Графтон?

– Нееет! – пронзительно хихикала та, качая головой.

– А юбка у меня была вот такой ширины, – показывала София, – настолько тяжелая, что запросто могла свалить с ног мужчину. И всем дамам приходилось проходить в дверь боком.

Старшие мальчики так часто слышали ее рассказ, что он уже не вдохновлял их, зато девочкам и детворе помладше подобные истории представлялись очень смешными, и они хором умоляли ее вновь изобразить в лицах понравившуюся сцену. И София показывала, как она приседала в реверансе и опускалась на колени, как ее целовала принцесса, как она еще три раза подряд сделала книксен перед тем, как отойти от короля, и как у нее подгибались колени из-за всех этих бесконечных приседаний и тяжести собственного платья.

Китти, Рианнон и Сюзанна дурачились и хихикали вовсю, делая вид, будто проходят боком в дверь, и пронзительно вскрикивали:

– О боже, мое платье! Оно опрокинуло его!

Вскоре Пэтси, Полли и Пирли принялись подражать им, и Венера с негодованием потребовала, чтобы ей объяснили, почему это ее дочери не могут пройти в дверь как полагается.

«Пожалуй, не стоит рассказывать ей еще и про bourdaloue»[28], – подумала София.





Глава двадцать седьмая

Новости издалека




Дети де Марешалей затруднились бы сказать, какую страну они полагают своей родиной – Англию или Францию. Все зависело от того, кто о ней рассказывал – отец или мать. Они уже знали, что в дальних краях, именуемых Англией и Францией, очень похожих на рай, о котором поведала им Кейтлин (или Края Сумерек – в изложении Гидеона), существуют небесные светила, называемые королями и королевами.

Тем временем Анри сумел пробудить у Китти нешуточный интерес к Франции, повествуя о единорогах в одной связке с католическими монастырскими школами и мужьями-французами. Однако девочка была немного озадачена тем фактом, что мать ни разу не заикнулась о том, что Франция могла бы стать для нее второй родиной, и у Китти сложилось романтическое, хоть и весьма туманное, представление о том, как бы это выглядело на самом деле. Анри внушил ей, что Франция – страна принцесс, замков и единорогов, но в подробности не вдавался, за исключением того, что в этом волшебном краю все говорили на языке, который пытался вбить ей в голову отец. Именно этот язык и должен был стать тайным заклинанием, которое распахнет перед нею тамошние врата.

С одной стороны, все это было очень интересно, ведь она обожала своего отца. С другой, сознавать, что для этого ей придется расстаться с Рианнон, Сюзанной и Кулли, было ужасно.

– Папа все время говорит, что я француженка и должна жить во Франции, но я не хочу уезжать, – шептала она матери. – Неужели мне придется уехать? Я предпочла бы остаться здесь, мама.

– На твоем месте я бы об этом не беспокоилась, дорогая, – ответила София.

Строительство усадьбы на западном берегу реки, которое Анри с энтузиазмом поклялся возобновить после пикника с ежевикой, имело все основания застопориться в очередной раз по причине сырой зимы.

София, проводившая с детьми больше времени, чем Анри, удвоила усилия, рассчитанные на то, чтобы внушить им, что их настоящая родина – Англия. Она описывала Лондон, парки, экипажи, театры, Чипсайд, королевские дворцы и поместье Графтонов в Сассексе, сады, деревенскую школу и ее учеников, молочную ферму, маслобойню, овец и таинственную белую лошадь, вырезанную на меловой скале. Она рассказывала им легенды о Хьюго де Графтонне и Вильгельме Завоевателе, замках, английских контрабандистах и их туннелях, а также чиновниках акцизного управления, пытавшихся поймать их. Она повествовала им о Робин Гуде, короле Артуре и его рыцарях Круглого стола.

Она рассказала им о леди Бернхэм и заставила Сюзанну, Китти, Рианнон и Малинду вышить гладью девиз «Долг превыше наклонностей» с их именами и возрастом каждой. У Китти получилось хуже всех, потому что она ненавидела шитье и всегда умудрялась увильнуть от этого занятия, стоило ей воззвать к отцу. Но София настояла на том, чтобы она переделала свою вышивку, и Китти обиженно надула губы.

София же обнаружила, что ей становится все труднее придумывать новые предметы для старших мальчиков, обучение которых оправдывало бы их отсутствие на поле, и в итоге она заставила их читать вслух для всего класса. Это помогало им лучше усвоить грамматику и пополнить словарный запас. Она приобрела целую полку самых разных материалов для чтения, которыми поделились с нею Карадоки и Ванны, поскольку путники обменивали все, без чего могли обойтись, на товары, которые были нужны им, с фактории, и в редких случаях ими были книги. Или их части.

Вот так у Софии среди прочего и оказались сборник проповедей, в котором недоставало нескольких страниц, часть рыцарского романа под названием «Любовные интриги» и весьма познавательная брошюра, озаглавленная «Как избежать заключения тайного брака». Брошюра оказалась почти полной, в ней были вырезаны лишь первые несколько страниц, что позволяло предположить, что предыдущего владельца она надолго не заинтересовала. Впрочем, детям она тоже не понравилась, и Софии пришлось отказаться от мысли заставить их читать ее вслух. К ней попали первые двадцать страниц какого-то произведения, озаглавленного «Сад Кира» авторства сэра Томаса Брауна, и поначалу София испугалась, что под двусмысленным названием скрывается нечто непристойное. Но, как потом выяснилось, это оказался всего лишь заумный и непонятный научный трактат о природе.

Изо всех поселенцев материалами для чтения ее регулярно снабжал один лишь Гидеон, которого научил читать шотландец-траппер, его отец. После того как он сгинул в глуши, мать внушила Гидеону, что способ бледнолицых, заставляющих бумагу говорить, обладает магией, а потому заслуживает того, чтобы овладеть им. С тех пор он проникся нешуточным уважением к книгам и однажды показал ей томик, подаренный ему отцом Кейтлин. Его продал Карадокам отряд чикасавов в те времена, когда Кейтлин была еще маленькой. Книга, переплетенная в кожу с золотым обрезом и с крестом на обложке, выглядела весьма импозантно. Отец Кейтлин решил, что это Библия, и принял ее в обмен на несколько одеял и виски. Когда же индейцы ушли, он обнаружил, что пергаментные страницы книги покрылись коричневыми пятнами, а текст написан по-испански, хотя и весьма разборчивым и аккуратным почерком.

Разочаровавшись в своей явно непригодной для чтения покупке, он отдал ее Гидеону. Того же, в отличие от отца Кейтлин, крайне заинтересовало содержание книги. На следующий год на факторию пожаловал работорговец, конвоировавший какого-то беглеца-испанца в цепях. Торговец намеревался перепродать его в Саванне. Братья Карадок задержали у себя работорговца на целых две недели, поскольку тот очень любил виски и карты и располагал внушительной суммой, дабы невозбранно потворствовать обоим своим желаниям.

Все это время раб сидел в сарае, по-прежнему закованный в кандалы. В обмен на то, что он преподал Гидеону начальные знания испанского языка, индеец распилил его кандалы, и тот сбежал во второй раз. К тому времени как торговец протрезвел настолько, чтобы вновь отправиться на охоту за ним, раб был уже далеко, а Гидеон вполне сносно читал по-испански. Он понял, что книга очень старая и описывает знакомые ему вещи и места, долину и реку, а также плоскую скалу в форме человеческой головы. Гидеон счел это предзнаменованием, и, если по вечерам у него выдавалась свободная минутка, он раскрывал книгу и старательно переводил оттуда одну-две главы.

Но самыми полезными для чтения оставались газеты. Иногда Карадокам удавалось заполучить у проезжающих мимо путников скомканный или порванный экземпляр какой-либо из них. Как правило, это были «Вирджиния газетт» или «Вестник Бостона». В эти газеты они заворачивали сахарные головы или иные товары, приобретенные на фактории. Разумеется, газеты были старые, датированные прошлыми месяцами или даже годами, и новости в них, естественно, теряли свою остроту, но тем не менее они считались большой ценностью, поскольку позволяли поселенцам оставаться в курсе событий большого мира и узнавать, что происходит за пределами их долины, пусть даже в весьма ограниченных рамках и с большим опозданием.

София приучила детей по очереди читать от корки до корки все, что там было: уведомления о прибытии и отплытии кораблей; извещения о поступлении очередной партии товара, начиная от галантереи и лекарств и заканчивая стеклянными изделиями и инструментами из Англии или ромом и сахаром из района Карибского моря; предупреждения о том, что джентльмены, желающие попасть на Мадейру, могут подавать заявки на проезд в ожидании прибытия такого-то корабля; предложения услуг модисток, только что прибывших из Англии и знакомых с последними новинками шляпной моды, или врачей, сведущих в новейших методах лечения любых хворей; уведомления о судебных разбирательствах; новости из Бостона и Нью-Йорка; выдержки из «Лондон кроникл», а также известия со всех концов Европы, которые интересовали детвору куда сильнее, нежели отрывки из молитвенника.

Поначалу она не давала детям читать уведомления о совершенных преступлениях или объявления о беглых рабах или законтрактованных работниках, равно как и известия о порке, прочих наказаниях и вознаграждении за поимку, но Саския не преминула поставить ее на место. «Они должны знать, что происходит, – заявила негритянка. – Может, этого нет здесь, где живут они, зато случается в других местах. Им надо учиться. Иначе как еще они узнают, что надо остерегаться патрульных, что они не рабы, а свободные люди. Им нужно научиться защищать себя!» И потому дети читали все подряд, даже уведомления о повешении и последних словах, произнесенных осужденными.

Слушая, как они читают вслух, София тщательно выбирала новости из большого мира за пределами долины. И время от времени дети прочитывали отрывки по-настоящему интересных сообщений.

Например, в 1762 году она узнала, что раздражительный и брюзгливый старый король Георг II умер в 1760 году, а в сентябре 1761 года в Вестминстерском аббатстве состоялась коронация его внука Георга III и его молодой жены, принцессы Шарлотты Мекленбургской-Штрелиц.

А однажды Джек прочитал:

– «Извещение о смерти де Болдена Томаса, члена парламента городского самоуправления, бывшего владельца плантации „Болден Хандридз“ в графстве Амелия, случившейся в пятницу, десятого числа, вследствие апоплексического удара во время заседания Генеральной ассамблеи Вильямсбурга. Покойный родился 28 ноября 1698 года в Англии, Сассекс, близ Говера. Поскольку его жена преставилась в результате болезни, а более родственников у него не имелось, он был похоронен на церковном кладбище Брутон-Пэриш».

Далее говорилось, что «…жилой дом, принадлежавший покойному Томасу де Болдену в Амелии, выставлен на аукцион по продаже, который состоится в пятницу, 16 июля, на плантации „Болден Хандридз“. К приобретению предлагается вся земля, жилой дом покойного со всеми хозяйственными и столовыми принадлежностями, книгами, лошадьми, коровами и неграми. При условии предоставления закладной на имущество покупателю предлагается кредит сроком на шесть месяцев. Лица, имеющие претензии к названному поместью, могут предъявить их в день продажи».

София вскричала, прерывая Джека:

– В каком году была издана эта газета?


– В 1754-м, – спустя несколько мгновений ответил Джек. – Когда мы с Тоби и папой убежали. Интересно, а сообщалось ли о нашем побеге в газете?

– Скорее всего, – отозвалась София. От подобных известий у нее перехватило дыхание. Значит, Томас был мертв уже четырнадцать лет!

Немного погодя София уже сама принялась читать и перечитывать уведомление о смерти Болдена. Даже спустя столько лет ее охватило чувство огромного облегчения, а с плеч свалился гнетущий страх, что однажды сюда придет Томас со своими подручными. Она поспешила на поиски Венеры и Саскии.

– Слава богу! – воскликнула Саския.

– Знаю, – только и сказала Венера. – Я видела это. И говорила вам.

Прошло еще несколько месяцев, и теперь уже Сюзанна прочла отрывок из другой газеты:

– «…Как стало известно совсем недавно, на плантации Томаса де Болдена, члена городского самоуправления, ныне покойного, было совершено злодейское преступление. Тревога поднялась, когда было обнаружено, что жилой дом вместе со всеми надворными постройками сгорел дотла, а рабы и скот исчезли. На пепелище дома были обнаружены останки двух сгоревших тел, но принадлежат ли они надсмотрщикам или же, в том числе, и леди-англичанке, считавшейся подопечной Томаса де Болдена, установить не удалось. Имеются основания подозревать поджог, совершенный рабами, которые ныне растворились в нетях или же скрылись в зловонных болотах. Любое лицо, способное пролить свет на данное происшествие или же передать шерифу кого-либо из вышепоименованных рабов, в соответствии с оказанными услугами немедленно получит внушительное вознаграждение. Рабов звали…»

В этом месте газетный лист был оборван.

– Мама? – раздался вдруг голос Китти. София поняла, что дети смотрят на нее во все глаза. – Тебе плохо? Ты выглядишь так странно.

– Все в порядке, Китти. Все в полном порядке.

Прошло уже столько лет. Что ж, они не появились здесь, не увели обратно рабов, которые пришли сюда с нею, и они полагают, что София Графтон мертва. Сначала она лишилась своего дома в Англии, а теперь ее считают погибшей. Ей вдруг пришло в голову, что от прежней Софии ничего не осталось. Мысль эта внушила ей беспокойство, и она постаралась закончить уроки раньше времени.

– Все могут быть свободны. Занятий сегодня больше не будет. Овощи сами себя не польют. Шарлотта, поцелуй мамочку. – София крепко обняла дочку и сразу же почувствовала себя лучше. Все это не имело значения, у нее есть Шарлотта.

София любила всех своих детей, но Анри избаловал Китти, которая была точной его копией, да и сыновья Френсис и Джорджи требовали постоянного внимания со стороны отца. В окружении трех своих старших детей Анри неизменно был само очарование. Они обожали своего папочку. София говорила, что он похож на Крысолова из Гамельна, потому что эта троица неотступно следовала за ним по пятам, а Джорджи был особенно забавен, когда торопливо перебирал своими толстенькими ножками, чтобы не отстать от остальных, пока Анри не подхватывал его на руки и не усаживал себе на плечи.

Зато Шарлотта оставалась в полном ее распоряжении. Несмотря на все свои проказы, она была солнечной, ласковой и очаровательной девочкой. Шарлотта вместе с матерью кормила цыплят, собирала яйца и составляла ей компанию на кухне, когда София стряпала или штопала одежду, вываривала белье или сбивала масло. Шарлотта боготворила мать. Она протягивала к ней ручонки и лучилась от счастья, бессвязно лепеча что-то, едва завидев ее утром, и целовала Сюзанну, Рианнон или Китти, если те брали ее на руки. Она приседала на корточки, завороженно следя за мальчишками, играющими с вертящимися волчками, которые смастерил для них Мешак, но более всего она любила кормить кур, с кудахтаньем сбегавшихся к ней. Бросать им крошки и кукурузные зерна по утрам и вечерам стало для нее приятной обязанностью. Они ведь были куда меньше коров, мулов и свиней, как раз ее роста.

– Ой, мои курочки! Ой, мои маленькие цыплятки! – радостно приговаривала она, пока они клевали зернышки у ее ног.

Шарлотта любила зарыться в груду белья, приготовленного для стирки, когда дети играли в прятки, и визжала от восторга, если ее находили.

– На ручки, – требовала она, стоило Софии присесть. – Расскажи сказку. Или спой! – Шарлотте очень нравились рифма и пение, и София откладывала в сторону шитье и принималась напевать колыбельные и псалмы.

Все это можно было бы счесть восхитительным временем, проведенным в обществе своей любимицы, если бы Софию не терзали дурные предчувствия. Иногда ей казалось, будто над долиной сгущаются тучи, грозя разразиться страшной бурей. Она пыталась отогнать от себя неприятные мысли и наслаждаться жизнью. Несмотря на то что Тьерри уехал, Анри так и не сподобился забрать Китти и последовать за ним. Пусть им и приходилось трудиться, не разгибая спины с утра до вечера, зато еды теперь у них было вдосталь. Дети ее росли здоровыми и крепкими; впрочем, и все остальные тоже. Прошлым летом, правда, случилась ужасная история, когда все они слегли со скарлатиной после того, как поиграли с детьми переселенцев, сплавлявшихся вниз по реке на плоту. Когда те уплыли дальше, дети начали жаловаться на сильные боли в горле, а потом один за другим свалились в лихорадке, настолько жестокой, что матерям пришлось долгими душными ночами сидеть у их постелей, прикладывая ко лбу смоченные холодной водой тряпицы и молясь о том, чтобы их дети не умерли.

Но, несмотря на все ее старания, Софию не покидало гнетущее ощущение приближающейся беды. Причем оно было явно связано с Шарлоттой. Днем она бранила себя за глупость: Шарлотта была здоровой и жизнерадостной, как жаворонок. Но стоило Софии проснуться среди ночи, как в голове у нее тут же оживали прежние страхи и она принималась вспоминать, сколь многочисленные беды и несчастья могут приключиться с маленьким ребенком. Она начала расстраиваться из-за сущих пустяков, хотя и старалась отогнать от себя мысль о том, что слезливость и тревога были первыми признаками ранней стадии беременности. Но все-таки, пусть и с неохотой, ей пришлось признать, что она вовсе не ведет себя глупо, а просто вновь беременна. София ужаснулась тому, как сильно сожалеет об этом, хотя на то были свои причины: она так и не оправилась после рождения Шарлотты и чувствовала, что ее организм разладился. А тут еще на них свалились новые страхи по поводу индейцев, чего не было раньше.

Все эти годы, прошедшие после эпидемии кори, краснокожие избегали окрестностей Лягушачьей горы и долины, которую отныне все: и поселенцы, и речной люд, и охотники-трапперы – именовали не иначе, как долиной Надежды. А вот за ее пределами индейцы встречались повсюду. Некоторые торговали мехами и солью на торговых постах, разбросанных вдоль всего течения реки, и привозили молоть кукурузу на мельницу Карадоков, но отношения с ними становились все более напряженными. Дядья Кейтлин и переселенцы, останавливающиеся на фактории Ваннов, то и дело передавали из уст в уста ужасающие истории о набегах на поместья к северу и востоку, где поселенцев убивали томагавками или брали в плен, а их хижины и амбары сжигали дотла. Даже речной форт не устоял перед их натиском, а солдаты и гражданские, которые бежали под его стены, надеясь на защиту, были вырезаны все до единого.

Кейтлин рассказывала, что Гидеон встречал индейцев, возвращающихся в горы и долины, где они жили прежде, и те были в ярости из-за того, что охотники-трапперы убивают все больше дичи, а поселенцы уже поделили и обнесли заборами земли, освобожденные краснокожими. Отряд чероки из другого клана, включая женщин и маленьких детей, остановился на фактории Ваннов. Кейтлин показала женщинам одеяла и кастрюли, пока мужчины выгружали на берег оленьи шкуры. Гидеон приветствовал их, а затем поинтересовался, куда они направляются, охотятся или воюют. Воины ответили, что преследуют бизонов и что им нужны шкуры, чтобы перезимовать в своем новом поселении. Они пришли в восторг от железных кастрюль и плугов, которые выковали Мешак с Руфусом, и пообещали вернуться с оленьими и бобровыми шкурами, чтобы обменять их на топоры, порох и кукурузную муку.

Гидеон вскоре выяснил, что чероки пришли с востока, через две долины от той, в которой Тьерри во время голодной зимы обнаружил заброшенное кукурузное поле. Он отправился к ним в гости на праздник Новой луны и обнаружил, что они расчистили площадки, где выстроили хижины и дом совета из прутьев, коры и глины, и понял, что по окончании праздника они начнут сеять зерновые. Как он и ожидал, воины вскоре вновь появились на своих старых охотничьих угодьях в долине Надежды, высматривая бизонов, которые здесь больше не водились, медведей на Лягушачьей горе, оленей, приходивших на солончаки позади участка Руфуса, и рыбу, которой по-прежнему изобиловала река. Он видел, как они охотятся на самых дальних полях, разбитых там, где некогда рос лес, и ставят рыболовные сети на реке, хотя и стараются не попадаться на глаза поселенцам.

Приходили они и за солью. Подобно поселенцам они кипятили воду из соляного источника, чтобы выпарить из нее соль. Так делала и Кейтлин, торгуя солью на фактории. Соль была нужна всем. Руфус жаловался, что солончаковые болота принадлежат ему, на что Кейтлин шутливо ответила: «Руфус, тебе же вовек столько не съесть!» – и все остальные обитатели «Лесной чащи» более не обращали внимания на сердитые протесты кузнеца.

Гидеон понимал, что собственнические инстинкты Руфуса в отношении солончаков предвещают беду. Поселенцы полагали, что земля принадлежит им, тогда как индейцы считали, что земля – она и есть земля. Гидеон попытался было придумать, как предотвратить неизбежную вражду, но он столько времени прожил вдали от своего народа, что чувствовал, что дар предвидения ускользает от него. Глядя на своих детей, Гидеон спрашивал себя, а передался ли его дар кому-либо из них. Иногда ему казалось, будто часть его умений унаследовала Рианнон, но она была еще слишком юна, и потому он не мог судить об этом наверняка. Зато он был совершенно уверен в том, что, если это действительно так, их ждут новые неприятности. И Кейтлин станет их источником.





Глава двадцать восьмая

Буря надвигается





1768 год


Хотя все трое детей внешностью пошли в Гидеона, если не считать голубых глаз, доставшихся им от Кейтлин, только Рианнон походила на него складом ума и характером. Кадфаэль и Брин, всегда довольные собой, были шумными и шаловливыми мальчуганами, которых Кейтлин ласково называла «мои малыши-коротыши», пока они не начали протестовать, заявив, что уже взрослые. Гидеон понимал, что из его мальчиков никогда не получатся настоящие воины. У индейцев чероки воспитанием мальчиков, дабы они превратились в мужчин и воинов, занимается не отец, а братья матери. А у Брина и Кадфаэля единственным родственником мужского пола, способным заняться их воспитанием, был отец Кейтлин, который мог научить их управлять мельницей и факторией, да еще тому, если ему не помешает Гидеон, как перегонять виски. А вот Рианнон была серьезной девочкой, которая могла долго и молча обдумывать что-либо, в отличие от своих подружек – Сюзанны и бойкой Китти.

Подобная погруженность в себя представлялась Кейтлин чрезвычайно странной для двенадцатилетней девочки, но Гидеон знал, что Рианнон пытается услышать и осмыслить окружающий мир так, как это свойственно индейцам. Гидеон сам объяснил дочери, что на это требуется время.

Рианнон настаивала, чтобы к ней обращались на индейский манер, называя ее Поющим Ветром. Подобное упрямство вызывало раздражение у Кейтлин, которая отказывалась звать ее иначе, чем Рианнон, в отчаянной попытке удержать ту дочь, которую она знала, поскольку видела, что девочка меняется. Она уже не была той девчушкой, которая с открытым ртом слушала, как Кейтлин рассказывает ей валлийские сказки или учит петь псалмы на два голоса, когда они готовили пудинг, месили тесто для выпечки хлеба или перебирали изюм для уэльского кекса. Теперь она предпочитала поля прежним дружеским посиделкам на кухне с матерью. Рианнон заявила Кейтлин, что на полях у чероки трудятся женщины, а не мужчины.

Кейтлин разозлилась, когда поняла, что муж потворствует и даже поощряет странное поведение дочери. Гидеон надолго уходил с нею на прогулку, где учил языку чероки и тому, как подмечать происходящее вокруг. Он рассказал ей, что ее бабушка умела толковать сны и была уважаемым и почетным членом племени Волка – защитника людей. От него Рианнон узнала, что принадлежность ребенка к какому-либо клану определяется по матери и что у чероки верность племени является высшей ценностью. Рианнон заучила наизусть названия семи племен: Волка, Длинноволосых, Синих, Разрисованных, Оленя, Дикого Картофеля и Птицы, – а когда она поинтересовалась, к какому клану принадлежит сама, Гидеон с болью вынужден был ответить, что ни к какому, поскольку у Кейтлин своего племени не было.

Он рассказал ей о Краях Сумерек, о том, как духи взывают к своему племени с требованием отомстить за них, а член клана обязан выполнить их просьбу, убив виновника или кого-либо из членов его семьи.

Рианнон внимательно слушала отца, рассказывающего ей о верхнем мире и его связи с огнем, о нижнем мире и его связи с водой, а также о центральном мире, в котором они пребывали сейчас. Он пояснил ей, что духи живут везде. В каждой птице, животном, рыбе и камне.