Долина надежды

Он рассказывал ей легенды о Созданиях Грома, живущих в горах и отвесных скалах; о Четырех Направлениях и значении числа семь; о том, что река носит название Длинный Человек и считается священной; о том, что такое добро и зло. Гидеон поведал дочери, как его мать, ее бабушка, толковала сны, и строго-настрого предупредил ее, что она ни в коем случае не должна выходить замуж за члена племени своего отца. «Не выйду!» – пообещала Рианнон.

Он обнаруживал все больше и больше признаков, подтверждающих, что дочь может обладать даром своей бабушки, отчего испытал тайное удовлетворение, хотя и постарался ничем не выдать своих чувств Кейтлин. Даже без подсказок отца Рианнон заинтересовалась снами – своими и чужими. Она понимала, что сны имеют большое значение и что нужно понять смысл, в них заключенный. Время от времени Гидеон устраивал дочери испытание, говоря: «Мне приснилось, будто я вижу, как падает дерево, хотя ветра нет», или: «Я видел сон, как вода поднимается вокруг дома совета», или: «Мне приснилась лающая лисица». Рианнон обдумывала ответ, после чего озвучивала свое толкование. У Брина и Кадфаэля тоже имелись имена на языке чероки. Брин был Иволгой, а Кадфаэль – Покорителем Гор, но Гидеон не видел никаких признаков того, что сыновья осознают наличие пределов окружающего мира и догадываются, что лежит за пределами мира знакомых им людей и вещей. Они смотрели на долину, горы, реку и небо глазами Карадоков, не разделяя их на верхний и нижний миры. Они не ощущали присутствия духов людей и животных, будь они живыми или мертвыми.

По ночам, когда Гидеон прогуливался вдоль реки, он чувствовал, как при его приближении разбегаются и ускользают тени. Он не боялся их, и ему бы и в голову не пришло запрещать им охотиться, но он не ощущал себя одним из них, членом тех племен, что вернулись в родные места. Он размышлял о том, что родился между мирами тсалаги и бледнолицых. Он разрешил эту дилемму, странствуя между ними, точно так же, как днем жил среди бледнолицых, а по ночам бродил среди теней, призраков и людей. Но как поведет себя Рианнон? Он поднялся на гору и присел на камень в форме человеческой головы, пытаясь понять, что говорит ему ветер, и стараясь разглядеть какие-либо знаки судьбы. Гидеон понимал, что его племя вернулось сюда вовсе не из-за бизонов, оленей, медведей и рыбы. Индейцев позвали сюда мертвые из Краев Сумерек, являясь им во снах и напоминая о том, что долг требует, чтобы они вернулись и отомстили за павших, хотя сейчас это представлялось Гидеону бессмысленным.

И как же следует ответить на этот призыв? Он не видел, как можно отомстить за смерть, причиненную болезнью. Или кому. Он сомневался в том, что бледнолицые способны управлять страшным недугом, погубившим многих представителей его народа. Страшный недуг могли вызвать оскорбленные духи, зло, колдовство или заклинания, но он не верил, что на это способны бледнолицые. А вылечить болезнь можно было с помощью духов, обладавших силой развеять заклинание, или же магии, прибегнув к содействию огня из верхнего мира или воды из нижнего. Также он сомневался, что бледнолицые владеют чарами или магией, необходимой для того, чтобы вызывать духов, да и с чего бы это духам помогать бледнолицым?

Поначалу он думал, что бледнолицые обладают тайной властью над болезнью, как шаманы, например, владеют могущественным кристаллом, похищенным из головы Уктены – существа, способного летать по ночам и принимающего форму огня, чтобы пить кровь. Тем не менее и сами бледнолицые страдали от пятнистой болезни, которую София, Кейтлин и Саския называли корью. София, кстати, говорила ему, что иногда от нее умирают и сами бледнолицые. Сначала он полагал, что достаточно лишь похитить эту силу у бледнолицых. Но чем ближе он с ними знакомился, тем меньше верил в то, что они обладают или хотя бы понимают природу этой силы. Иной магии, кроме книг, у них не было.

Он надеялся, что сумеет убедить своих соплеменников в том, что лучше вызнать тайны этой силы исподволь, прибегнув к хитрости и проявив терпение. Он хотел предотвратить кровопролитие, поскольку был уверен в том, что оно обретет такие масштабы, какие его народ просто не в силах был предвидеть. Но и голоса мертвых из Краев Сумерек заглушить не удавалось. Они звучали в воздухе, жалуясь на то, что их разлучили с семьями; им было плохо в одиночестве. Он сам слышал эти стенания и знал, что индейцы слышат их тоже, что мертвые приходят к ним во снах и что они не успокоятся, пока не предпримут что-либо.

В самой долине нападений пока не случалось, хотя зловещие известия приходили отовсюду, и, подобно Софии, он тоже был встревожен. Конвой плоскодонок принес слухи о том, что весной на мелководье видели военные отряды маскогов и чероки. Они были вооружены, и поселенцы прониклись тревогой. Говорили, что на караван вьючных лошадей, с которым белые торговцы двигались вдоль реки к фактории Карадоков, было совершено нападение, большинство торговцев скальпировали, а до отца Кейтлин добрались всего несколько уцелевших счастливчиков.

Гидеон знал, что те же самые караванщики изнасиловали двух девушек-индианок, купавшихся в реке, и бросили их умирать. Узнав об этом, Кейтлин пришла в ужас и стала оплакивать девушек, заявив, что караванщиков нужно повесить. Гидеон же сказал ей, что добром это не кончится. Уже на своей фактории Кейтлин слышала, как один из торговцев мехами рассказывал о том, что поселение к северу от них подверглось нападению маскогов и было сожжено дотла. Все жители его были убиты, за исключением одной женщины, которая лишилась рассудка, потеряв свою семью и близких. Сейчас она живет в камере на укрепленном блокпосту, потому что никто не знает, что с нею теперь делать. Детских тел обнаружено не было, так что, скорее всего, их увели с собой в качестве пленников, рабов или, как уверяли речники, для получения за них выкупа, что теперь случалось все чаще. Гидеон пояснил, что некоторых детей захватили в плен для того, чтобы они заменили собой умерших индейцев, а других – в качестве рабов. И хотя Гидеон понимал логику поступков своих соплеменников, он не уставал повторять, что нужно провести переговоры и заключить договор, дабы избежать бесконечной войны с бледнолицыми. Обычно для этой цели годились ружья и виски. Отчего, правда, жизнь поселенцев станет лишь еще опаснее, добавлял он.

Кейтлин никогда раньше не боялась индейцев; она была замужем за Гидеоном, и подобные мысли даже не приходили ей в голову. Но теперь ее решимость не дать Рианнон превратиться в чероки лишь окрепла. Дочь не должна стать врагом.

Гидеон чувствовал, что в его доме поселилось незримое напряжение. Кейтлин заставляла Рианнон учить наизусть стихи из Библии и сердилась, если дочь вместо этого тайком отправлялась на прогулку с отцом.

– Тебя зовут Рианнон, а не Поющий Ветер! – кричала она им вслед.

Началась военная кампания, в ходе которой многочисленные отряды солдат нападали на племена, обитавшие к востоку, вне зависимости от того, были они враждебными или дружественными. Произошло множество кровавых стычек с массой убитых. Поселения чероки и маскогов были сожжены, каноэ и скот уничтожены, воины взяты в плен, раненые убиты, а тех, кто уцелел, включая женщин, детей и стариков, угнали в горы, где с началом зимы они остались без еды и крова. Узнав об этом, Рианнон с нескрываемой враждебностью уставилась на мать.

Присутствие индейцев в долине ощущалось постоянно, хотя и было незримо. В марте, во время одного из своих обычных одиночных странствий, когда Драмхеллеры работали в поле, Малинда видела, как индеец убил двух гусей на пруду Руфуса. Индеец тоже заметил ее, но лишь взвалил гусей на плечо и скрылся в лесу. Тоби обнаружил на реке рыболовные сети чероки, и Руфус порвал их на куски. После этого мужчины стали брать с собой в поле оружие, а Тоби, Джек и Кулли по очереди начали нести караул.

У Мешака украли лошадь, и он в ответ смастерил капканы, вырваться из железных челюстей которых было уже невозможно. Перед тем как лечь спать, он, Сет и Нотт устанавливали их в своих амбарах. При этом они старательно обходили их стороной, поскольку Мешак приладил на каждый капкан мощную пружину. Сет же, обычно покладистый и добродушный, пригрозил нещадно высечь своих дочерей, если кто-либо из них хотя бы перешагнет порог амбара.

Капканы сработали в амбаре Сета, когда в них попались мальчишки-индейцы. Мешак разжал челюсти капкана и освободил им ноги, которые оказались повреждены так сильно, что наружу торчали обломки костей. Юноши явно страдали от сильнейшей боли, но не издали ни звука, с неприкрытой ненавистью глядя на Сета и Мешака. Те отправились к Гидеону за помощью и советом, полагая, что раны мальчишек слишком тяжелы, чтобы те могли сбежать, но, когда трое мужчин вернулись в амбар, там никого уже не было, только повсюду виднелись следы крови.

Гидеон осмотрел окровавленные челюсти капканов и покачал головой. Юноши воровали лошадей, чтобы доказать – они готовы стать воинами. Сет сердито парировал, что капкан со всей очевидностью доказывает, что это не так. Мешак же молча демонтировал ловушки. В ту ночь Гидеону приснились две белки, дерущиеся на дереве. Одна упала на землю. Это был плохой знак.

Насилие приблизилось к ним вплотную. В марте солдаты напали на индейскую деревню в трех долинах от них, убили животных, а людей загнали в дома и сожгли. Мужчины в это время были на охоте, так что в поселении оставались лишь старики, женщины и дети.

Однажды ласковым весенним днем в конце апреля Кейтлин развешивала стеганые лоскутные одеяла для просушки на солнце. Завидев приближающийся плот, она повесила два последних одеяла и пошла на пристань, дабы приветствовать вновь прибывших. Но, к ее удивлению, плот двигался по стремнине, дергаясь из стороны в сторону. И ее поразила еще одна странность – на веслах и шестах никого не было.

В конце концов она позвала Гидеона. Тот с минуту наблюдал за неуправляемым плотом, который вскоре боком ударился о причал. Когда они вдвоем направились к нему, Кейтлин сказала:

– Там внутри свалена какая-то куча. Должно быть, развязались веревки… – А потом она пронзительно взвизгнула: – Ой, Гидеон! Боже милостивый!

Плот был завален чудовищно изуродованными телами. Здесь были скальпированные солдаты, женщины и на этот раз даже дети. Одним из них оказался маленький мальчик, живо напомнивший ей Кадфаэля. Он лежал со сломанными ногами на руках у молодой женщины, которая невидящим взором уставилась мимо него куда-то в небо.

Ужасный груз они захоронили позади своего сада. Гидеон сказал Кейтлин, чтобы она не отправляла детей в школу, а Рианнон велел не сводить с Брина и Кадфаэля глаз и никуда не отходить от хижины и фактории. Затем он посоветовал Сету и Венере не отпускать девочек на урок к Софии, а в случае нападения укрыться в доме Мешака.

В то лето горы звенели эхом воинственных кличей, и теплыми летними ночами отзвуки их достигали ушей поселенцев. Они больше не осмеливались устраивать свой пикник с ежевикой. Гидеон предупредил их, что это стало слишком опасно.

София смазала свой пистолет и мушкеты остальных медвежьим салом. Анри кипел от безнадежного негодования, жалея о том, что раньше не увез Китти, дабы уберечь ее от опасности. Он отправился в амбар, чтобы пересчитать наличные деньги, которые хранил в тайнике: серебряные и медные монеты, шиллинги и пенсы, местные колониальные банкноты и испанские песо, составлявшие его неприкосновенный запас. Однако он усомнился, что их хватит на проезд для двоих во Францию. После этого случая он возобновил усилия по расчистке земель к западу от реки.

Судя по тем отрывочным новостям, что достигали обитателей долины Надежды, между Англией и Францией все еще продолжалась война. Анри понимал, что от этого переправа через Атлантику стала еще опаснее, поэтому мечта увезти отсюда Китти по-прежнему была несбыточной.

Деньги в любом виде – монеты, местные купюры, английская валюта – доставались им нелегко. Бóльшую часть того, что им было необходимо, они получали в результате натурального обмена. Лишь у немногих путников на плотах оказывались при себе наличные, да и те они предпочитали тратить на кукурузную муку, бекон или инструменты, которые покупали у Кейтлин, строго следившей за денежными поступлениями. Основную часть монет из своего неприкосновенного запаса Анри попросту выиграл у Карадоков в карты или кости, при этом проигрывая лишь немногим меньше. Благодаря фактории почти все деньги оседали в карманах у Гидеона, но играть в карты или кости он отказывался наотрез. Индеец оставался равнодушен к деньгам, предоставляя Кейтлин тратить их по своему усмотрению. А та была слишком умна и осторожна, чтобы рискнуть доходом от торгового поста и поставить его на карту или ссудить взаймы; к тому же они с отцом вечно строили планы относительно того, как модернизировать факторию или разнообразить ассортимент предлагаемых товаров.

У Мешака тоже водились деньги, причем было их куда больше, чем предполагал Анри, но и он отказывался играть, говоря, что ничего не смыслит в этом. В тот единственный раз, когда Анри уговорил Мешака сыграть в карты, он выставил на стол кувшин виски и умудрился остаться трезвым, а вот Анри изрядно поднабрался. Как следствие, Мешак выиграл все деньги, что поставил на кон Анри.

Таким образом, оставался один лишь Руфус, который располагал некоторыми сбережениями благодаря своей кузне, но и он не желал рисковать ими, говоря, что деньги принадлежат его мальчикам. Анри попытался было насмешками и обманом развести Руфуса на пари или карточную игру, а когда тот отказался, обозвал его плаксивым, жадным и презренным крестьянином.

Неудивительно, что отношения у них испортились и стали почти враждебными.

В июне к Софии пришел встревоженный Гидеон и сообщил, что Руфус вновь видел индейцев, которые уже открыто охотились на его пшеничном поле. Они преследовали трех белохвостых оленей, и Руфус, взбешенный тем, как беспардонно уничтожается его тщательно лелеемый урожай, выстрелил из мушкета в воздух, чтобы отогнать их, но случайно ранил одного оленя, а остальные два сумели удрать. Воины были в ярости. Они всегда охотились на оленей в этой долине. Раненый олень бился в агонии, щедро орошая землю кровью, и индейцы принялись насмешничать над Руфусом, обзывая его мазилой и слабаком. Окончательно потеряв контроль над собой, Руфус, не целясь, выстрелил и в них. Правда, он затруднился бы сказать, попал в кого-нибудь или нет, хотя и надеялся, что на сей раз не промахнулся.

Если он кого-то из них убил или раненый воин умер, угрюмо заявил Гидеон, то поселенцы вскоре узнают об этом.

София как раз замешивала хлеб, когда Гидеон рассказал ей о Руфусе и индейцах, насмехавшихся над ним. Она сердито ткнула в тесто кулаком и вздохнула. Ну почему мужчинам непременно нужно ссориться из-за всяких пустяков, словно несмышленым детишкам? Неужели какой-то олень должен стать для них яблоком раздора? И почему бы индейцам не охотиться где-нибудь в другом месте, а не на поле Руфуса? Ведь олени водятся повсюду. Почему бы Анри не оставить Руфуса в покое с его честно заработанными деньгами, а не изводить кузнеца насмешками, ведь это привело к тому, что теперь эти двое отказывались работать друг у друга на поле? К тому же Анри вновь стал заводить разговоры о том, чтобы отвезти Китти во Францию. А тут еще Руфус поставил под удар их общую безопасность, и теперь индейцы могут напасть на них в любой момент.

Ох уж эти мужчины! София вновь принялась энергично месить хлеб. Она никак не могла решить, должна ли Китти ехать во Францию, если ей представится такая возможность. Приподняв комок теста, она с размаху плюхнула его обратно и поинтересовалась у Гидеона, как там поживает Кейтлин. Она знала, что подруга чувствует себя несчастной; однажды она как на духу выложила Софии все свои опасения насчет Рианнон. София заметила, что в тот последний раз, когда Кейтлин поднялась на гору, дабы нанести ей визит, она выглядела ужасно: под глазами подруги залегли темные круги, а некогда румяные щеки посерели и ввалились. Но дело было не только в Рианнон, хотя Софии хотелось схватить девчонку за плечи, хорошенько встряхнуть и сказать: «Посмотри на свою мать! Будь с нею поласковей!»

После рождения Кадфаэля Кейтлин схоронила одного за другим троих мертворожденных младенцев на маленьком кладбище позади сада. «Господь дал, Господь и взял», – шептала она помертвевшими губами всякий раз, когда маленький сосновый гроб, на изготовление которого у Мешака уходило совсем немного времени, опускался в сырую землю. Она крепко держалась за руку Софии, и лицо ее напоминало маску скорби. «Несмотря ни на что, я не должна роптать и жаловаться, Софи, раз Богу было угодно забрать их к себе. Да свершится воля Божья, – вздыхала Кейтлин и добавляла: – У меня есть Рианнон и мальчики». Однако ее дети и Гидеон уже давно не слышали, как она поет.

Гидеон сказал, что в конце осени Кейтлин ждет еще одного ребенка. София прикусила губу и вновь взялась за тесто. Новость встревожила ее. Роды у Кейтлин всегда протекали долго и тяжело. Возможно, Кейтлин была напугана? Так же, как и Софию, ее страшила перспектива рожать без помощи Зейдии.

Зейдия умерла вскоре после того, как шесть лет тому назад на свет появился Кадфаэль. Роды у Кейтлин, как и прежде, были тяжелыми, а когда все закончилось, Саския, София и Зейдия буквально валились с ног от изнеможения. Пожилая негритянка прилегла в ту ночь на свой тюфяк у очага, заявив, что слишком устала, чтобы отправиться к себе в маленькую хижину, которую построил для нее Анри, что дети утомили ее и что она больше не встанет. София тогда решила, что Зейдия рассердилась из-за чего-то. Старушка частенько бывала не в духе, но неизменно сообщала, что было тому причиной, когда ей приходила такая блажь. И то, что она легла спать у очага на своем прежнем месте, совершенно определенно было демонстрацией, вот только чего, Анри и София не поняли, хотя и долго спорили об этом шепотом. А на следующее утро обнаружили Зейдию окоченевшей: женщина умерла.

Они похоронили ее за садом, поставив надгробие из мягкого горного песчаника, на котором вырезали ее имя и цитату из Книги притчей Соломоновых: «Крепость и красота – одежда ее», выбранную Кейтлин. София спросила себя, а понравилась бы Зейдии эта эпитафия или же она вызвала бы у нее очередной приступ раздражения.


А потом София стала опасаться, что смерть Зейдии оставила ее с Кейтлин беззащитными перед опасностями деторождения. Когда сама она была беременна сначала Джорджи, а потом и Шарлоттой, гнетущее беспокойство, снедавшее ее, усиливалось день ото дня, да так, что она не могла спать по ночам. С рождением каждого ребенка ее все сильнее охватывал ужас при мысли о том, что она может умереть, как когда-то ее мать, оставив детей на ненадежное попечение Анри.

Однажды теплой весенней ночью, перед самым рождением Джорджи, на небе взошла полная луна, заливая все вокруг ярким серебристым светом и подчеркивая глубокие тени. Младенец яростно толкался у нее в утробе, и София никак не могла заснуть. Она лежала без сна, предаваясь фантазиям, что часто нисходят на страдающих бессонницей женщин в лунную ночь. Она тихонько встала с постели, надела башмаки и направилась через сад к могиле Зейдии. По дороге она сорвала цветущую ветку яблони и, с трудом опустившись на колени, положила ее на могильный холмик, попросив у Зейдии помощи.

Уже на следующее утро у нее начались схватки, а к обеду она сидела на постели, чистая и причесанная, держа на руках Джорджи, которым восхищалась Кейтлин. Но, забеременев Шарлоттой два года спустя, она упрекнула себя в глупости и предрассудках и потому не отважилась повторить ночную экспедицию.

До той поры роды у Софии протекали легче, чем у Кейтлин, да и в себя она приходила куда быстрее подруги. Но вот с Шарлоттой все вышло иначе: ее она рожала долго и мучительно, к тому же малышка стала выходить из ее чрева ножками вперед. И теперь Софию чрезвычайно тревожила перспектива предстоящих родов, а тут еще и Кейтлин была беременна. Она боялась, что Кейтлин может умереть, рожая своего очередного ребенка, и впервые стала всерьез рассматривать возможность собственной смерти. А если они с Кейтлин умрут, что станется с их детьми?

София слишком хорошо знала Анри, чтобы безоговорочно полагаться на него. Он открыто поговаривал о том, чтобы вернуться во Францию, поэтому она полагала, что, если позволят обстоятельства, он вполне способен увезти Китти, искренне рассчитывая вернуться за остальными детьми. Но, оказавшись на родине, он может и не суметь сделать это, невзирая на все свои благие намерения. А если все ее дети останутся без матери, что с ними будет?

Когда наступил вечер, София накормила детей и заставила их умыться перед сном, после чего устроилась перед очагом со штопкой, ожидая, пока Анри не вернется со строительства очередной усадьбы, каковое, к ее удивлению, продвигалось довольно быстро.

Когда Анри переступил порог, она сообщила ему, что ждет ребенка.

– Это будет подружка Шарлотте. Мальчики все время дерутся друг с другом, а Китти, Рианнон и Сюзанна буквально неразлучны, так что у нее появится младшая сестренка, которую она сможет опекать. Кейтлин тоже беременна, кстати.

– Ну и хорошо, – пробормотал Анри и добавил: – У меня тоже есть для тебя новости. Ужасные новости.

– Что случилось? – в тревоге вскричала София, едва удержавшись, чтобы не сказать, что и у нее припасены для него дурные вести.

– В прошлом году кое-кто из охотников-трапперов, сбывавших шкурки ондатры на фактории Ваннов, говорил, что Луизиана принадлежит испанцам. Я сказал им, что это невозможно и что Луизиана всегда была французской, хотя Франция и воюет с Испанией. Но сегодня прибыли другие охотники, и они клянутся, что это правда. Дескать, они только что вернулись с территории Луизианы. В Новом Орлеане испанцев можно встретить на каждом шагу. Луизиана оказалась в руках врагов! Новый Орлеан – испанский! – Он в ярости ударил кулаком по столу. – Но даже тогда я им не поверил. У Ваннов нашлась «Вирджиния газетт», пусть и годичной давности. Согласно договору война прекратилась несколько лет тому, и Франция уступила свою территорию в Луизиане Испании. Тайно. И теперь туда прибыл испанский губернатор, но французские колонисты отказываются признавать испанское правление. Ходят слухи, что там готовится восстание.

– Вот как? – София уткнулась в свое шитье. Что это, оскорбленная французская гордость?

Анри же мрачно уставился на огонь. Наконец, после довольно продолжительной паузы, он сообщил ей, что отказался от планов отплыть во Францию из Йорктауна или Чарльстона. Он рассчитывал заручиться содействием французского губернатора в Новом Орлеане. С момента провала его шпионской миссии минуло уже четырнадцать лет, и он надеялся, что его участие в ней позабыто и губернатор поможет сыну и внучке маркиза де Марешаля.

София вздохнула. Что будет лучше для Китти, а потом и для мальчиков? Что станется с ними во Франции? Не окажется ли путешествие чересчур опасным для детей? И сможет ли она расстаться с ними? Неужели это их единственный шанс вернуться в Европу – к тому, что София до сих пор полагала цивилизацией? И не заключается ли ее долг в том, чтобы подбодрить и поддержать Анри в его планах? Раньше она так не думала, но теперь, глядя на то, как растут ее дети, она уже ни в чем не была уверена. Она чувствовала себя пленницей этих мыслей, которые преследовали ее неотступно. Она не должна вести себя как последняя эгоистка и лишать своих детей шанса на лучшую жизнь, но теперь София поневоле была благодарна тому, что испанцы захватили Новый Орлеан, решив таким образом стоявшую перед ней дилемму.





Глава двадцать девятая

Магдалена





Декабрь 1768 года


Ударили такие морозы, что река замерзла вдоль берегов, но мужчины тем не менее спустились вниз по течению, чтобы купить у индейца-торговца груз бобровых шкурок, оставив Тоби заниматься подковкой лошадей, а Кулли и Джека – чинить сбрую и рыбацкие сети. Беременность настолько измучила Софию, что Кейтлин решила составить ей компанию на время отсутствия мужчин. Двенадцатилетняя Сюзанна, давно привыкшая быть правой рукой Венеры и командовать своими младшими сестрами, унаследовала от матери властные манеры и сноровку, и потому на нее можно было безбоязненно оставить факторию. Кейтлин приготовила для Софии в качестве общеукрепляющего средства сливки, сбитые с вином и сахаром, и отправилась навестить подругу вместе со своими детьми, включая пятимесячную Анвин, которую все звали просто Анни, привязав ее себе на спину, как это делают индейские женщины. И тут повалил снег. Кейтлин едва не повернула обратно, потому что тропинка, ведущая через сад, стала скользкой, но, к счастью, вовремя передумала. К дому Софии она подходила, предвкушая отдых и приятную беседу, но у дверей ее встретила перепуганная Китти, которая сразу же бросилась ей на шею.

– Ох, тетя Кейтлин! Слава богу, вы пришли! У мамы начались схватки и открылось кровотечение, хотя она говорит, что для родов еще рано, а я… я просто не знаю, что делать!

Кейтлин тут же взялась за дело, уложила Софию в постель, а старшим девочкам приказала не пускать малышню в комнату.

– Я помогу вам, – храбро заявила Китти.

– Нет, лучше помоги Малинде управиться с остальными. Я как-нибудь сама.

– Нет, я останусь и помогу маме. Я поменяюсь с Рианнон, – возразила Китти.

– Нет, – отрезала Кейтлин.

– Это моя мать! – в отчаянии воскликнула Китти. – Я хочу быть здесь, чтобы…

Кейтлин сдалась, и на протяжении всей страшной и бесконечной ночи Китти вела себя куда увереннее и спокойнее, чем можно было надеяться, да и помощь ее оказалась очень кстати.

Малинда и Рианнон не выпускали пятерых детей из кухни, а позже накормили их и уложили спать на тюфяках. Рианнон рассказывала им сказки чероки об Уктене, чтобы отвлечь, но дети все равно нервничали, понимая, что за закрытой дверью, там, где лежала София, происходит что-то нехорошее. Рианнон изо всех сил старалась сохранять спокойствие, которого на самом деле не ощущала, а Малинда так и вовсе выглядела насмерть перепуганной и украдкой вытирала слезы. Младшие дети не находили себе места от беспокойства и никак не могли заснуть.

– Мамочка! – всхлипнула Шарлотта, когда из спальни донеслись приглушенные крики Софии.

С первыми лучами тусклого зимнего рассвета к ним пожаловал Тоби, чтобы подковать лошадей де Марешалей, и Рианнон, приготовив ему горячий чай, лишь покачала головой, когда он осведомился, что здесь происходит и почему дети ведут себя столь непривычно тихо.

Наконец ребенок родился.

– Это девочка, Софи, – сказала Кейтлин. Малышка была очень маленькой и лежала совершенно неподвижно. – Ты должна поскорее придумать ей имя.

София открыла глаза и спросила:

– Она мертва?