Долина надежды

Миссис Саншилл не рискнула поселиться вместе с ним: высокомерное и надменное поведение Софии изрядно охладило ее пыл. Вместо этого она предпочла на некоторое время обосноваться в кладовке Кейтлин, где по ночам спала на тюфяке, брошенном прямо на пол, а дни проводила с племянником. Природа наделила ее суетливой и беспокойной натурой, и, чтобы занять себя, она принялась убираться, готовить и приводить маленькую хижину в порядок, пока у брата Мерримена не лопнуло терпение. Не получилось у нее и заручиться расположением Софии, дабы убить время. Миссис Саншилл быстро поняла, что лучше оставить Софию в покое. Прибегнув к знаменитому высокомерию Графтонов и испытывая сильнейшую неприязнь ко вмешательству брата Мерримена, София одарила миссис Саншилл столь выразительным взглядом, что у той кровь застыла в жилах, когда она в недобрый час вздумала выразить свои соболезнования по поводу утраты Шарлотты, присовокупив к ним столь же ханжеский совет о необходимости смиренно принять наказание Господне. Миссис Саншилл не оставалось ничего иного, кроме как ретироваться, признав свое поражение.

Затем миссис Саншилл узнала, что Малинда беременна, причем была таковой еще в день своей свадьбы. После этого, к вящей досаде и негодованию Малинды, она повадилась регулярно наведываться в хижину Руфуса и читать ей бесконечные нотации о том, сколь немилосердно карает Господь тех, кто повинен в распутстве и похоти. Миссис Саншилл взяла себе за правило готовить еду и накрывать на стол, по-своему расставляя вокруг него стулья, проветривать тюфяки и постельное белье, скрести только что вычищенные Малиндой кастрюли и сковородки, несмотря на то что Малинда и сама прекрасно с этим справлялась. Она выжила собак из дома и безжалостно третировала Тоби. Ее пришлось едва ли не силой выставить за порог родильной комнаты – Саския и Кейтлин правильно истолковали умоляющий взгляд Малинды, который говорил: «Уберите отсюда эту женщину!» После этого Венера скрестила руки на груди и вытолкала миссис Саншилл за дверь со словами: «Мы позовем вас, если вы нам понадобитесь».

Затем миссис Саншилл принялась выказывать неодобрение тем, как Малинда обращается со своей дочкой, Малышкой Молли, названной так в честь матери Джека и Тоби. Миссис Саншилл хмурилась и негодующе качала головой, поскольку Малинда брала Малышку Молли на руки всякий раз, стоило той захныкать. Миссис Саншилл хмыкала и уверяла, что в ребенка вселился сам дьявол, потакать которому, как известно, негоже. Стоило Малинде отвернуться, как она хватала только что завернутую в пеленки девочку и начинала пеленать ее по-своему. Джек только смеялся, а Малинда однажды не утерпела, высунула язык, приставила большие пальцы рук к вискам и принялась сгибать и разгибать ладони, чем привела миссис Саншилл в неописуемую ярость.

Впрочем, вскоре Джек понял, что пришло время выстроить новое жилище для себя, Малинды и Малышки Молли, и неподалеку от хижины Руфуса появился новый четырехкомнатный домик. Не сумев получить в него доступ, миссис Саншилл продолжала суетиться и хозяйничать в хижине Руфуса, пока мужчины были заняты на полях и в кузнице. Она готовила, прибирала и мыла посуду, вываривала белье и штопала то, что нуждалось в починке, то есть почти все. Она извела мышей, которые до той поры мирно обитали в нижнем отделении буфета. С каждой неделей хижина становилась все опрятнее и чище, а у ее обитателей крепло осознание того, что избавиться от миссис Саншилл будет очень непросто.

– Пап, выгони же ее наконец! – умолял отца Тоби.

Весной брат Мерримен потолковал с Руфусом на предмет того, что одинокому мужчине неприлично проживать под одной крышей с одинокой женщиной в отсутствие дуэньи. Руфус узрел письмена на стене и, к вящей досаде сыновей, заявил пастору, что женится на вдове Саншилл, если она того пожелает. Брат Мерримен взялся доставить его послание по назначению и поспешил обратно с сообщением, что вдова согласна на его предложение. О том, чтобы устраивать шумные брачные торжества после похищения детей на свадьбе Джека и Малинды, не могло быть и речи, и потому венчание было скромным. Брат Мерримен провел обряд бракосочетания перед очагом в хижине Руфуса; в качестве свидетелей присутствовали Тоби, Джек и Малинда, а затем последовал праздничный обед с ветчиной. После этого Руфус и новоиспеченная миссис Драмхеллер смущенно и неуверенно удалились, дабы провести брачную ночь.

Поженившись, они стали величать друг друга исключительно «мистер Драмхеллер» и «миссис Драмхеллер», и никогда – «Руфус» и «Пейшенс». В качестве свадебного подарка Руфус преподнес жене выносливого мула, дабы облегчить миссис Драмхеллер спуск в долину, где она могла бы навещать племянника и прибираться в его новом жилище.

Когда Анри рассказал об этом жене, надеясь пробудить в ней хотя бы искру интереса, София лишь пожала плечами и обронила, что надеется, что у Пейшенс Драмхеллер достанет ума не наносить ей свадебный визит в «Лесную чащу». «Я терпеть ее не могу», – заявила она. На самом деле София терпеть не могла и всех остальных. Она ненавидела себя за то, что в тот день выгнала детей на улицу. Она ненавидела всех, кто не был Шарлоттой, даже Анри и остальных своих детей. Месяц проходил за месяцем, а они с Кейтлин упорно избегали друг друга. София чувствовала, как равнодушие ко всему на свете ледяным ядом отравляет ей сердце.





Глава тридцать вторая

Тоска





1772 год


После похищения прошел уже целый год, и в долине стало известно, что между индейцами и поселенцами повсюду вспыхивают перестрелки и стычки из-за земли. Трагические события лишь ожесточили их сердца против всех краснокожих в целом, а не только тех, кто отнял у них детей. Из опасения, что на них нападут, они вновь не рискнули устроить «пикник с ежевикой».

Гидеон отправился по следам похищенных детей, взяв четырех лошадей (по одной на каждого ребенка), но кони затрудняли его передвижение, и прошло немало времени, прежде чем ему удалось догнать отряд маскогов, которые и выкрали их. В общем, к встревоженным матерям он вернулся лишь с двумя младшими детьми – Магдаленой и Пич. Кадфаэля и Шарлотты с индейцами уже не было. Маскоги продали девочку с волосами лунного света отряду чероки, отправившемуся на юг в поисках новых угодий, а мальчика усыновила женщина, сыновья которой погибли в схватках с белыми солдатами. Венера с дочерями плакали и обнимали Пич, уверяя, что теперь не отпустят ее от себя ни на шаг. Кейтлин упала в обморок, когда он вернулся назад без Кадфаэля. София, из последних сил цеплявшаяся за надежду, что Гидеон вернет ей Шарлотту, окаменела от горя.

Глаза у нее ввалились, ее мучила бессонница, и она едва находила в себе силы заниматься повседневными делами. Иногда она попросту застывала на месте, позабыв о венике или готовящейся еде, пока запах подгоревшей пищи не выводил ее из оцепенения, или же замирала с иглой в руках. Виски ее густо посеребрила седина. Китти пришлось взять на себя всю работу по дому, и девушка, глотая слезы, пропалывала заброшенный сад.

Вместо того чтобы объединить, горе отдалило Кейтлин и Софию друг от друга. Нет, они, конечно, были рады тому, что Магдалена и Пич вернулись, и даже безрассудная ненависть Софии ослабла на некоторое время, но по ночам обе матери лежали в своих хижинах без сна, вновь и вновь прокручивая в голове свадьбу Малинды. Кейтлин грезила наяву, как удерживает Кадфаэля вместе с Анни, а София горько сожалела о том, что выгнала четверых детей прочь со свадебной церемонии. И когда у обеих больше не оставалось сил лежать в тишине, женщины выходили на крылечки своих домов. Материнские сердца на крыльях любви летели сквозь ночь за своими детьми, вниз по реке, туда, где они находились сейчас, плача оттого, что их разлучили.

Лицо Кейтлин избороздили морщины, а ее яркие синие глаза выцвели и потускнели. София же до сих пор чувствовала тяжесть Шарлотты у себя на спине, когда она занималась домашними делами, а малышка то и дело требовала: «На лучки! Ласскажи сказку». Она до сих пор слышала, как Шарлотта командует Магдаленой, выступая в роли ее маленького заместителя и повторяя ее слова.

Школу София забросила.

Их мужьям и остальным детям тоже приходилось нелегко. Магдалена, обожавшая Шарлотту, была безутешна. Она почти перестала есть и разговаривать. При виде цыплят она начинала плакать, и Софии пришлось поручить их кормление, чистку курятника и сбор яиц мальчишкам. Китти, глядя на исхудавшую мать, пыталась заставить ее съесть что-нибудь, укутывала ее плечи шалью, когда становилось прохладно, и плакала тайком, когда София срывала на ней свое раздражение. Джорджи и Френсис потихоньку ворчали, недовольные тем, что на них взвалили лишние обязанности, но Китти прикрикнула на обоих, и нотки горечи в ее голосе заставили их умолкнуть.

Анри с головой ушел в тяжелую работу, расчищая участки и строя хижины на западном берегу реки. Он продолжал работать до тех пор, пока не уставал настолько, что у него едва хватало сил переправиться обратно. На сей раз его подгоняла решимость довести задуманное до конца. Кроме того, он собирался построить на другом берегу причал, дабы потенциальные покупатели могли на лодке доплыть до фактории, или – если они обладали предпринимательской жилкой – соорудить паром. Он отчаянно тосковал по Франции и хотел вернуться туда во что бы то ни стало.

Что до Ваннов, то Брин и Анни поняли, что в душе их матери поселилась неизбывная тоска. Она перестала играть с ними, смеяться, рассказывать притчи из Библии и петь колыбельные на ночь. Дети Ваннов стали пугливыми и нервными, а Анни часто плакала без причины.

Венеру до сих пор преследовали кошмары, в которых у нее вновь похищали Пич. Сет чуть ли не поминутно пересчитывал своих шестерых детей по головам, желая знать, где находится каждый из них, и требовал, чтобы они держались вместе. Но тут взбунтовалась Полли, заявив, что они не могут заниматься своими делами, потому что им приходится раз за разом сломя голову бежать на его зов, когда ему хотелось пересчитать их вновь. Ее поддержала Пирли, самая дерзкая и бойкая изо всех девчонок Ганновер. «Папа, оставь нас в покое! Мама сердится, если мы не выполняем свои обязанности. А ведь нас пятеро! И если кто-нибудь попробует похитить нас, мы закричим, как гуси дяди Руфуса. Вот так: „Га-га-га!“». Полли, Пен, Пэтси и даже Пич дружно загалдели, словно гуси, заглушив голос Сета, который стал кричать, чтобы они замолчали, потому что от их гогота у него звенит в ушах.

– Никто из них не умеет вести себя тихо, – немного погодя сказала ему Венера. – Я – их мать, и мне полагается сходить с ума от беспокойства каждую Божью минуту, но ты – мужчина и их отец и потому должен перестать волноваться и придумать что-нибудь вразумительное. Когда они собираются вместе, то становятся хуже стаи гусей. Уж я-то знаю, я слушала их с самого рождения. А еще они очень шумные. Но если ты действительно тревожишься, дай Полли мушкет. Она может стоять на страже. А еще она хорошо стреляет и у нее больше здравого смысла, чем у Пэтси. Во всяком случае, у нее достанет ума не перестрелять своих же сестер. Сюзанна тоже отличный стрелок, но она не может все время присматривать за остальными. Она должна помогать мне.

После этого Полли, вооружившись кремневым пистолетом, купленным на фактории, стала нести караул, пока Пэтси, Пирли, Пен и Пич работали. Это привело к возникновению трений: те, кто работал, опасались, что Полли подстрелит их по ошибке, а Пэтси злилась по той простой причине, что пистолет достался не ей, хотя она и была старшей. Они громко спорили о том, освобождает ли несение караула Полли от необходимости работать подобно всем остальным.

Приближалась середина лета. Саския про себя радовалась тому, что теперь едва ли кто-нибудь сможет похитить Кулли. Он вполне мог постоять за себя, невзирая на хромоту. Сын превратился в высокого молодого человека двадцати трех лет от роду, крепкого и сильного, чему способствовала работа в поле и кузнице, где он помогал Тоби, Руфусу и Мешаку. Его смешанное происхождение было очевидным – волосы были не такими темными, как у матери, а кожа и глаза имели светло-каштановый оттенок. Чертами же лица он напоминал молодого и еще не обрюзгшего Томаса де Болдена.

А вот сам Кулли потерял покой.

Он частенько заглядывал в «Лесную чащу», чтобы нарубить дров, повидаться с Китти и пошутить с нею, как бывало раньше, но, похоже, в душе Китти погасло солнце. Отчаявшись развеселить ее, он попросил Мешака помочь ему сделать для девушки подарок. Мешак на мгновение задумался, а потом изрек, что раз девушки много шьют, то им должны нравиться корзинки для шитья. Мешак показал ему, как вырезать такую из куска кедра, а потом раскаленной кочергой выжечь на ней имя Китти. В ней были отделения для ниток, иголок, булавок и ножниц. Правда, ни Мешак, ни Кулли даже не подозревали о том, что Китти ненавидит шитье.

– Ох, Кулли! – воскликнула Китти, когда он преподнес ей подарок и добавил, что сделал его своими руками. – Какая прелесть! Я так… счастлива! – Она расплакалась, и Кулли обнял ее. Китти почувствовала, как бьется его сердце, и перестала заливаться слезами. А потом подняла голову и улыбнулась. – Спасибо тебе за корзинку.

Они взглянули в глаза друг другу, и Кулли поцеловал ее. Он еще никогда и никого не целовал. Наконец Китти отстранилась. Ей вдруг показалось, что в жизни все-таки можно обрести счастье. – Ах, Кулли, – прошептала она. Если бы только он поцеловал ее снова…

Кулли одной рукой обнял ее за плечи и прижал к себе.

– Это – прощальный подарок. Я пришел сказать тебе, что уезжаю в Новый Орлеан, – заявил он.

У Китти вытянулось лицо.

– Когда?

– Завтра утром. Ненадолго. Я еду с торговцами мехом. Они говорят, что там можно заработать денег, особенно хорошему плотнику. А я умею все, чему научил меня Мешак.


– Но ведь Новый Орлеан так далеко! Ты вернешься?

– Я вернусь, даже если мне придется плыть против течения. Не волнуйся. Мама и так переживает за всех нас. Обещай, что будешь меня ждать.

Китти, пребывая в расстроенных чувствах, лишь молча кивнула в ответ.

На следующее утро Кулли уплыл на плоскодонке вместе с торговцами мехом, направляющимися в Новый Орлеан. Китти помахала ему рукой на прощание, и с тех пор в душе у нее поселилась пустота. Он взял с собой бумагу, подтверждающую, что Кулли Стюарт является свободным негром. Саския тем не менее до ужаса боялась, что его схватят и продадут в рабство, невзирая ни на какие бумаги. Кулли повторил то, что рассказали ему торговцы мехами: в Новом Орлеане полным-полно свободных чернокожих и мулатов. Он совсем не похож на Вирджинию. Но Саския по-прежнему была полна сомнений. Нельзя верить ни единому их слову. Она имела в виду белых людей.

Лето прошло, а Кулли так и не вернулся домой.

В конце сентября Саския проделала путь, который теперь стал для нее мучительно долгим и трудным, поднявшись вверх по долине и пройдя через фруктовый сад, чтобы нанести визит Софии. Ее не волновало, что думает об этом сама София. Скоро должен был исполниться год после похищения детей, а София и Кейтлин почти не виделись и не обменялись ни словом. Саския принесла в корзинке свой знаменитый деликатес – печенье из пресного взбитого теста, еще теплое, только что из печи, с долькой ветчины внутри, накрытое чистой белой тряпицей. София сделала над собой усилие и приготовила чай, а потом, хотя давно утратила аппетит, сама не заметила, как съела шесть печений, одно за другим.

Саския ни словом не обмолвилась о Шарлотте и о том дне, когда состоялась свадьба Малинды и Джека. Как ни в чем не бывало она говорила исключительно о Кулли. Она даже призналась Софии, что, несмотря на всю свою любовь к сыну, ей бы очень хотелось, чтобы он не так сильно походил лицом на столь дурного человека, каким был его отец.

– У Кулли твое сердце, а все остальное не имеет значения, Саския, – ответила София. Давненько она уже не выражала сочувствия кому-либо еще.

– Быть может, он унаследовал и частичку сердца Нотта, просто оттого что жил с ним под одной крышей, – заметила Саския. – Я очень на это надеюсь. Нотт – хороший человек, правда хороший. У нас бы не было его, если бы мы не сбежали вместе с вами, мисс Софи. Я этого не забуду. Вы помогли мне заполучить Нотта и уберечь моего мальчика, а еще – обзавестись собственным домом. Подумайте об этом хоть капельку, мисс Софи. Когда у вас будет время.

София подалась вперед и накрыла своей ладонью руку Саскии.

Саския вздохнула.

– Но вот Кулли… Я бы хотела, чтобы он нашел себе жену, построил дом. Я хочу иметь много внуков. Нотт говорит, что он может получить тот кусочек земли, что в самом углу. Там есть ручей и тенистое дерево. Я все еще не теряю надежды, что однажды вниз по реке спустится чернокожая девушка, которая ему понравится. Но Кулли… он не захотел ждать. И уехал в Новый Орлеан. – При одной только мысли о Кулли у нее перехватило дыхание, а сердце гулко застучало в груди.

– Я знаю, – отозвалась София. – И надеюсь, что когда-нибудь он вернется.

– Когда Кулли уехал, Китти стала для меня настоящим утешением, – обронила Саския и встала, чтобы попрощаться. – Бывают дни, когда зрение подводит меня. Китти приходит каждый день, помогает мне смотреть на реку, чтобы увидеть его, когда он вернется. Она хорошая девочка, – сказала Саския. – Вся в мать. И славная дочь. Не забывайте о том, что у вас есть она и еще трое отличных ребятишек. И Генри тоже. Всем им нужна мама. И жена… Так было всегда.

Саския сделала вид, будто не заметила, как по щеке Софии скатилась первая слезинка, а за ней другая. Пришло время ей выплакаться, подумала она, отпустить скорбь, пока та не погубила окончательно ее саму и всех вокруг. Погладив Софию по плечу, Саския направилась домой.

Визит к Софии не прошел для нее даром. Домой она добралась, чувствуя себя совершенно разбитой. Она стала задыхаться сильнее обычного, временами вообще не могла протолкнуть в легкие ни глотка воздуха и лишь шумно хрипела, а под глазами у нее залегли черные круги. Нотт смастерил для Саскии кресло-качалку, но, даже когда она поднималась с него, принимая у Малинды ребенка, ей приходилось делать чрезмерное усилие. После рождения Малышки Молли она целыми днями сидела в своем кресле, потягивая трубочку Нотта и тихонько раскачиваясь взад и вперед. Качалку Саския поставила так, чтобы видеть реку и то место, где она вырывалась из-под деревьев на простор к югу от плеса, чтобы первой увидеть Кулли, когда сын вернется.

– Может, он нашел себе жену и привезет ее с собой, – обронила она как-то, пытаясь окончательно не пасть духом. – И потому ему нужно время, чтобы все подготовить.

– Это было бы хорошо, – согласился Нотт. – Особенно если жена окажется такой же славной толстушкой, как и ты. Мне всегда нравились толстухи. Они самые красивые. – И он коротко рассмеялся.

– Смотри у меня, Нотт!

А Кулли все не возвращался. Пожелтевшие листья облетали с деревьев, по ночам стало холодать. Саския сидела на крыльце, укутав ноги стеганым одеялом. Сюзанна и Китти чуть ли не ежедневно наведывались в хижину Стюартов с кастрюлькой или накрытой тарелкой. «Мама приготовила для вас рагу», – говорила одна. «Я испекла этот яблочный пирог сама, но мама сказала, что мы его не съедим», – объясняла другая. «Здесь для вас немного печенья и свежей пахты!» – дружно объявляли они, в очередной раз явившись в гости к Саскии.

Однажды к ней заглянула Кейтлин с чаем из листьев земляники и пришла в ужас оттого, сколько нестираного белья накопилось у них в доме. Она развела огонь, натерла и бросила в чан хозяйственное мыло, выварила все белье, которое смогла найти, и развесила на осеннем солнышке для просушки. После полудня его снял Нотт, вернувшийся домой с поля.

– Как его складывать? – пожелал он узнать, почти невидимый за грудой высохшего белья.

– Положи его где-нибудь, Нотт, я сама сложу, – устало откликнулась Саския, у которой уже недоставало сил, чтобы пошевелить хотя бы пальцем.

Нотт отправился доить коров.

Когда он вернулся, Саския сидела неподвижно, склонившись над кучей белья.

– Саския? – Нотт вытащил из-под нее белье и потряс ее за плечо, сначала осторожно, а потом все сильнее и сильнее. Она не ответила. – Ты просто заснула, просыпайся! – взмолился он. – Саския, проснись. Скажи, что ты не умерла у меня на руках, Саския! Скажи, что ты не умерла! – отчаянно кричал он снова и снова, пока до него не дошло, что Саския больше никогда не проснется. В отчаянии он повалился на колени рядом с креслом-качалкой. – Что мне теперь делать? Что мне теперь делать, Саския? – Он все еще стоял перед нею на коленях, обнимая ее за плечи и сквозь слезы выкрикивая ее имя, когда к ним с горшком бобового супа зашла Сюзанна.

– О нет! Нет, – запричитала девушка. – Ох, Нотт! Я сейчас приведу маму и Кейтлин. Ох, бедный Кулли! Его ведь даже нет здесь! – И Сюзанна убежала, растворившись в сумерках.

Вскоре он услышал, как приближаются женщины, и вытер глаза рукавом.

– Темнеет, Саския. Уже темнеет.

На следующий день, с самого утра, Мешак первым делом вычистил одежду, надел шляпу и разыскал брата Мерримена, работающего на клочке земли, который продал ему Анри.

– Нам нужны похороны. Саския умерла.

Коттон Матер Мерримен выпрямился и снял шляпу.

– Мне жаль, что земные труды Саскии подошли к концу, – заявил он, опираясь на лопату. Ему еще никогда не доводилось проводить заупокойную службу, и он пытался вспомнить, что же следует делать в подобных случаях. Во время учебы в Йеле он штудировал Библию, богословие, латынь и иврит, но сейчас оказался совершенно не готов к тому, чтобы найти слова утешения для старика, на лице которого была написана глубокая скорбь.

– А еще нам не нужны разговоры о грешниках и геенне огненной.

Брат Мерримен постепенно набирался здравого смысла. Правда, немного медленнее, чем, пожалуй, следовало бы. Именно Саския помогла ему обрести малую его толику. Проповеди брата Мерримена бывали настолько мрачными и свирепыми, что люди устали слушать их. Его избегали все, за исключением Пейшенс Драмхеллер. В конце концов Саския, не выдержав, сказала отчаявшемуся одинокому молодому человеку:

– Медом можно поймать больше мух, чем уксусом. У вас есть мед?

Брат Мерримен ненадолго задумался.

– Хорошо, – печально согласился он, – одна только Библия. Да еще «Псалтырь колонистов Массачусетского залива».